Что взято от неприятеля призом, то есть приз. Он по тем видам, что мы отдали все те суда, как выше означено, которые были при Корфу, вздумал воспользоваться этим судном и чрез долгое время, когда уже Корфу была взята, явился ко мне с просьбою, называя это судно своим. Я ему в нем отказал наотрез с негодованием, что он ищет пустого и неследуюшего, что это судно призовое, взятое из крейсерства под военным флагом, гюйсом и вымпелом с французскими, и капли на нем ничего не было, кроме французского экипажу, и не отдам его никому ни под каким видом. Он предпринимал разные бездельничества и искал чрез Кадыр-бея. Я и тому отказал и просил его, чтобы он напрасно в эти дела не вступался, ибо это судно взято нами особо и к общему разделу не надлежит.

Они могут составить разные свидетельства напрасные, но я их не принимаю, что есть совершенный приз, то должно в призе быть. Они столь бесстыдны, что хотели бы начисто все от нас отнять, что только мы не взяли, всего начисто. У меня только три призовых этаких маленьких судов. Это, что называется, поляка «Экспедицион», другое — шебека «Макарий», старое, ветхое и почти негодное ни к чему судно, третье — брик «Александр», двухмачтовый. Оба последние взяты флота капитаном Алексиано корабля «Богоявление» от разбойника, который грабил всех нациев в Средиземном море, и он есть из острова Сардиния. И об этих двух судах турки претендуют, это те самые, об которых вы писали, будто подняты были на них турецкие флаги, и что мы ими овладели. Напротив сего уведомляю ваше превосходительство: у меня кроме этих трех, ничего не значащих судов, призовых ни одного нет и не осталось, все начисто суда турецкие начальники вытребовали. Я их отдал, сохраняя только дружбу. Может быть, они свой авантаж тут имели, но я и того не разыскивал, имея это поощрение, и достальных они требовали, которые им никак уже не принадлежат.

На мою часть оставлен был корабль «Леандр», оный отдан агличанам по именному повелению, а Кадыр-бей оставил у себя французский фрегат «Бруни» со всей полной артиллериею, припасами и снарядами, вооруженный и совсем готовый. Сверх оного взятое моей эскадрою под островом Видо и мне принадлежащее бомбардирское судно с мортирою и большими медными пушками, о котором я прежде уже и писал, то самое, которое бесстыдно понапрасну требовал Али-паша, и это судно — Кадыр-бей снял прежде с него большие орудия к себе на эскадру, поставил маленькие пушки и посылал в Бриндичи с канонирскими лодками с тем, что хотел мне его возвратить, но и то увел с собою.

Суда, какие фрегаты и корветы брали в призы, я в них никогда не мешался и слова им не говорил. Они продавали все, как хотели. А от нас, ежели можно, так бы они в состоянии нашлись собственное наше все требовать себе, столько их поступки бесстыдны, и даже сносить терпения не достает. Просителя Николо Кирьяка я даже несчетно несколько раз ссылал с своего корабля, а он теперь вновь зачинает и наводит вам беспокойство. Я прошу, чтобы его приказано было нечестию укротить в таковых неприличных требованиях. Не мудрено, что по вышеописанным объяснениям могут Кадыр-бей или кто другой вступить в протекцию. Но я имею свое настоящее право: что взято нами французское в приз, то нам надлежит. И его столь знатного и дорогого судна вовсе не знаю, а это самое маленькое французское и ничего не значащее и называется поляка «Экспедицион», следовательно, совсем не то и не его, а я его не отдам. Все эти три судна призовые, рапортованы от меня и государю императору, где и когда и как они взяты, и переменить этого никак невозможно и не намерен.

В прочем с наивсегдашним моим почтением и совершенною преданностью имею честь быть

Федор Ушаков

ПИСЬМО Ф. Ф. УШАКОВА В. С. ТОМАРЕ О ВРАЖДЕБНЫХ ДЕЙСТВИЯХ КАПЫДЖИ-БАШИ

2 февраля 1800 г.,

корабль «Святой Павел», при Корфу

Милостивый государь мой, Василий Степанович!

Письмо, которое изволили писать к господину генерал-майору Бороздину в рассуждении объяснениев с находящегося здесь капыджи-баши^[92] по его отзыву Блистательной Порте, я оное рассматривал, имели мы конференцию, призывал я в особый дом на берегу капыджи-баши, объяснился напервее с них о дружбе, существующей между нациями, и что я всегда всеми возможностями стараюсь утвердить и подкрепить ее более и более.

Все, что я здесь застал в небольшой расстройке, успокоил совершенно и привел в порядок, доставив ему всякое удовольствие с отличною ласкою. Войска Блистательной Порты, даже и вновь пришедшие, — все велел впустить в главную крепость, и расположены, как им хотелось. Словом сказать, все, что только от меня зависит, сделано, не мешаясь в надлежности^[93]. Дом, который был готовлен для меня и всегда хранился, ему отдан, и я его оттоль не потревоживал, хотя, имея надобность, пока исправляться будет корабль по невозможности быть на оном поместиться на берегу, и взял себе маленький вне крепости, ничего не значащий. Между всеми благоприятностями моими после объяснения оных обличил я его по его письму во всех неправдах, какие он писал на здешнее место и на русских Блистательной Порте. И принужден он почти во всем признаться, что по торопливости тогда он, не справясь ни об чем верно, так писал. Вы и сама Порта Блистательная ясно усмотрите из его объяснения всякую неправду, она и там видна и доказана, чего нет, и чего быть не может. Касательно до дому — не скоро ему дан потому, что он требовал лучший дом в крепости из генеральных двух домов, и оный дом, который ему отдан, хранился для меня, когда я возвращусь для исправления кораблей. Никто прежде сего не думал, чтобы его потребовали, потому всякий опасался к отдаче приступить и отказавшись. А по прибытии генерал-майора Бороздина тотчас ему отдан, но прежде, что надобно было, старались его поправить и приготовить. Этой учтивости и уважения он не уразумел.

Прочее начисто описание его все несправедливо, и ни в чем малейше оправдаться он не мог. По сим обстоятельствам, как Блистательная Порта сама неправды его усмотреть тотчас может, и по всем прочим его поступкам заметил я, что он больше способен нарушать дружбу, а не сохранять, даже и против меня не сохранил он надлежащей учтивости, не только против других. Он у меня был с визитом, принят весьма ласково, а когда я в соответствии был у него, со мною был генерал-майор Бороздин и много первых по нас чиновников, после нескольких разговоров об учтивостях, когда я пошел вон от него, предупредя его сведением, что я иду, я заметил, что он при провожении моем не встал. Тотчас я, воротясь, велел ему об оном сказать, что я за его неучтивость против меня представлю и потребую удовольствия. И за всем тем по всем видимостям замечаю, кто-нибудь его нарочно настроил, чтобы поступать и писать несправедливо и не так, как что есть, а клонящееся все к расстройке и к нарушению дружбы.

Он в том письме своем написал даже, что будто российские начальники собрали с крепости пушки, это писано на мою бытность, а ни на кого другого, что мог он на сию несправедливость отвечать, откудова он эти вести мог взять и почему. Я уже к вам в других двух письмах писал, что нами никаких пушек не взято, кроме перемены испорченных и на место пяти утопших на барказе при атаке и взятье острова Видо, и что на турецкую эскадру пушек забрато больше. И сверх того они взяли к себе вооруженный полной артиллериею фрегат «Бруни» и бомбардирский с большими медными орудиями; на крепостях во всех местах пушки все целы и еще с большей прибавкою, сколько было при французах.

Когда генерал-майор Бороздин приехал, тогда комиссиею, от него учрежденною, вся артиллерия во всех крепостях освидетельствована. И оказалось по ведомостям, нами прежде представленным, не только все полное число, но сорок орудиев нашлись еще излишних против оной ведомости. При приеме от французов крепостей тогда не были они отысканы. Даже в остров Св. Мавры отсюдова потребное число орудиев посланы. После сего что значило объяснение его об артиллерии, когда ее никто не трогал и никакого дела ему по оному прошедшему времени не касалось. Орудия без нас перевозили некоторые с места на место для укрепления крепости, постановили их в местах приличных, что, где и как лучше, брали с места, оковывали и исправляли некоторые станки, ибо турки, где только не случилось, все ободрали, даже не только чеки изо всех колес вынули, железные горбыли с лафетов и со станков отодрали, на острове Лазаретном, который был под ними с начала и наивсегда, и на крепости Сальвадор, взятой от неприятеля штурмом, в прах все обращено, на Лазаретном острове строения были наипрекраснейшие, капли ничего не оставили, и камень на камне не остался, остров Видо также весь разорили, на нем станки пушечные даже все ободрали, а Виду ничего оного не оставили, как он был укреплен.