– В наказание твоему брату. Ему не останется ничего, – глаза Леонардо превратились в полыхающие угольки, – пусть прячется дальше, трус.

– Он не трус, – по привычке стала защищать брата Годива.

Никогда она не думала о нем так. Эрик просто был особенный, ему жилось непросто. Болезненный, часто хворавший мальчик, всегда требовал к себе особого внимания. Несмотря на то, что Годива была младшим ребенком, именно Эрику досталась большая часть любви матери и отца. Можно было даже сказать – она досталась ему сверх меры. Только любовь эта была слепая, и вместо того, чтобы сделать мальчика сильным духом, испортила его и взрастила в нем многочисленные пороки.

– А как назвать человека, который бросил свою младшую сестру на растерзание нормандцам? – с холодной усмешкой заметил Леонардо.

Она переменилась в лице. Было видно, что подобная мысль еще не приходила ей в голову.

– Но меня не растерзали, – неуверенно заметила Годива.

Она смотрела на Леонардо своим невинным взглядом, вызывая у него… Нет, не умиление, а раздражение. Ему захотелось спустить девушку с небес на землю.

– Тебе повезло, что приехал я, а не кто-либо другой, – склонив голову к пленнице, сообщил мужчина. – Будь это другой человек, ты бы уже давно была обесчещена и, может даже, убита. Как и твои старые слуги. Их бы сожгли живьем.

Он хотел привести леди Годиву в чувства. И, вроде, у него это получилось. Только почему тогда при виде её изменившегося лица – побелевшего, застывшего в маске ужаса, ему стало так тягостно в груди?

– Эрик не бросал меня, он поехал за подмогой, – еле шевеля языком, ответила девушка.

Леонардо ничего не ответил. Не стал говорить о том, что причинило бы Годиве еще больше боли. Она не готова была услышать. Оно и понятно – трудно признать, что твой родной человек, брат, предал тебя. Ведь от этого знания перевернется весь, некогда иллюзорно безопасный мир.

Вместо того, чтобы тратить время на бессмысленный разговор, Леонардо, резко подхватив девушку, усадил её верхом на своего коня. Годива, удивленная, огляделась по сторонам – не понимая, каким образом это животное оказалось здесь. Погруженная в свои переживания, девушка просто не заметила, как верного коня привел один из воинов.

Теперь, восседая верхом на животном, Годива явственно ощущала интерес к собственной персоне со стороны других мужчин. Нет, воины не разглядывали её в открытую, но то и дело, бросали в сторону прекрасной пленницы взгляды – любопытные, оценивающие, задумчивые, полные презрения или сочувствия.

Щеки девушка стали медленно покрываться жгучим румянцем. Он стал еще сильнее, когда один из воинов, понимающе улыбнувшись, зашел в палатку и вернулся оттуда с сундуком Годивы – его погрузили в одну из телег. Только теперь до девушки стало доходить, что каждый собравшийся здесь мужчина, считает, что этой ночью Леонардо завладел её телом.

Вообще, это было пространное словосочетание для Годивы. В свои 17 лет она жила в целомудренном неведении, что же происходит между мужчиной и женщиной. Дядюшкин дом был закрыт для чужих людей, не устраивалось там ни приемов, ни званых ужинов, как принято в других замках. Тихо, мирно, вот как они жили. Старые слуги, само собой, не говорили об этом. Это должна была рассказать мать девушки, но та умерла, когда ей было 8 лет.

Поэтому, все, что знала Годива – это обрывки фраз, брошенные друзьями брата и самим Эриком. Что уж они там обсуждали, девушка не разбирала, просто запомнила, сказанное ими: если мужчина провел ночь вместе с женщиной, значит, он завладел её телом. Эти слова вызывали в Годиве жгучий стыд и одновременно интерес – что же там такое происходит, раз применяется такое слово, как «обладать»? Наверное, что-то сокровенное, какое-то таинство, навсегда, привязывающее мужчину и женщину, друг к другу.

В свои 17 Годива оставалась неискушенной, невинной во всех отношениях девушкой, свято верящей в честность и верность, силу добра и любви. Она была слишком наивной для мира, в которой ей предстояло окунуться.

От его тела исходил жар. Ни одежда, разделяющая их, ни прохладный утренний воздух, не были преградой. Годива явственно ощущала это от мужчины, сидевшего позади неё. А еще девушку преследовал аромат – смесь трав, терпкий и яркий запах, принадлежащий Леонардо. Он волновал, будоражил сознание, и еще больше – тело. Удивительно сладко стало в груди – почти сразу, стоило только воину взобраться верхом на коня и одной рукой обхватить Годиву, как белокурая пленница начала чувствовать всю палитру ощущений, доселе ей незнакомых.

Девушка пыталась понять, что за чувства просыпаются в сердце, пыталась разобрать, что с ней происходит – но это было неподвластно ей. Сильное волнение-возбуждение, связанное с вынужденной, но приятной близостью рядом с Леонардо, не позволяло ей здраво размышлять. Она стыдилась и одновременно получала удовольствие от этого. Кажется, жар мужчины ударил ей в голову. Голова закружилась – от голода ли или новых ощущений. И если бы не крепкая мужская рука, удерживающая Годиву за талию, красавица непременно бы свалилась с коня.

Она мешала ему. Леонардо не привык, чтобы женщина ездила с ним верхом на коне. Он предпочитал нечто другое… хотя думать об этом в присутствии белокурой девушки, было чуть ли не греховно для него. Кто она, и кто он? Невинный ягненок, почти ребенок, девочка, не испорченная ни опытом, ни роскошью, ни общением со столь «богатым» миром. Чудом уцелевшая от всей это грязи.

У мужчины свело скулы от мысли, что могло случиться с Годивой, будь на его месте кто-то другой из воинов. Её бы не пощадили. Нежность приняли бы за слабость, неискушенность за уродство, красоту сделали яркой причиной, чтобы надругаться самым изощренным способом.

Внутри Леонардо стала подниматься горячая волна ненависти и презрения к брату пленницы. Уж тот-то понимал, на что обрекает свою сестру, бросая её в старом замке, без какой-либо защиты, в окружении почти немощных слуг…

Усилием воли воин приказал себе успокоиться. Горячий гнев раздражал и был непривычен для Леонардо. Он отдавал предпочтение другому чувству – холодной ярости. Время придет, и предатели ответят по заслугам. От этой многообещающей мысли стало спокойнее.

Стоял погожий сентябрьский денек. Осень еще не прошлась своей волшебной кистью, не окрасила деревья яркими красками. Когда солнце поднялось, стало совсем тепло – как в августе. Но вот воздух – он пах уже по-другому. Он пах осенью. От того по сердцу Годивы разливалась тоска. Осенью всегда грустно. Короткие солнечные дни и столь длинные, холодные ночи. С каждым новым днем жизнь будто замирает, убывает, и вот уже глянешь в окно – и земля укутана белым саваном. Тоскливое, щемящее душу, зрелище.

Все эти 9 лет осень ознаменовала для Годивы завершение веселых дней. Если весной и летом ей удавалось пообщаться с деревенскими детьми и как-то отвлечься от одиночества, то с наступлением холода, эта единственная радость заканчивалась. Да, Годива была одинока. Ни наличие старшего брата, ни доброго дядюшки, не спасали её от этого всепроникающего чувства. И оно особо усиливалось, как только приходило грустное осознание – лето закончилось.

Но в этот раз, она чувствовала – все будет по-другому.

Ближе вечеру решено было сделать привал. Но не целым войском, а отрядом, в котором был Леонардо. Он сделал это намеренно, щадя свою молодую пленницу. Мужчина понимал, что девушка, не привыкшая к таким длительным путешествиям, сильно утомлена, к тому же, ей не мешало бы нормально поесть – те скромные угощения, которые Годива получала от него в течение дня – зеленое яблоко, кусок хлеба или же сыра, она не доедала. Не хватало еще, чтобы пленница заболела. Ему не нужны были эти проблемы.

Выбрав подходящее место, Леонардо отдал приказ своим воинам расставлять палатки и разжечь костер. По всему периметру тут же были распределены часовые, несколько мужчин, прихватив лук, отправились в лес – видимо, за будущим ужином.