Без сомнения, вы уже сделали самый трудный шаг: признали, что нуждаетесь в переменах. В противном случае вы никогда не взяли бы эту книгу в свои руки. Ввиду переживаемого нами системного кризиса самопознание и духовное развитие входят в моду. Стоит отметить, что это путешествие внутрь себя можно совершить двумя различными способами: как очередной турист (так делает подавляющее большинство) или как настоящий путешественник.

Различия очевидны: туристы испытывают страх и немного ленятся. Поэтому они ищут комфорт и безопасность. Путешественники же отважны и инициативны. Поэтому они стремятся к приключениям и свободе. Туристы занимаются туризмом. Им нравится следовать заранее заданному маршруту. Они придерживаются строгой, наперед спланированной программы. Они всегда знают, какие места посетят. И не отходят далеко от экскурсовода.

Путешественники же прокладывают собственный маршрут и идут собственной тропой. Для этого у них есть карта и компас. Импровизируя и разбредаясь по пути, они часто оказываются в местах, о существовании которых и не подозревали, благодаря чему их путешествие становится намного более оригинальным и дразнящим. Именно по этой причине туристы никогда не помнят, где они были, а путешественники никогда не знают, куда они направляются. Огромная разница состоит в том, что туристы возвращаются домой такими, какими они и были, а путешественники возвращаются в преображенном состоянии.

В точности то же происходит с путем самопознания. Духовные туристы желают, чтобы все было просто и разжеванно. Они привязаны к теории. Они никогда не покидают зону интеллектуального комфорта. Прежде всего потому, что они не готовы поставить под сомнение свои верования, перестать отождествлять себя с эго и прочувствовать подавленную боль, затаившуюся у них внутри. Иными словами, они не хотят вязнуть в глине, потому что им не нравится мараться и пачкать руки. Возможно, они и заглядывают внутрь, но при этом остаются на поверхности.

Духовные же путешественники мотивированы на проникновение вглубь своей норы. Благодаря проводника за поддержку, они не боятся путешествовать в одиночку. Они стремятся погрузиться в трясину, чтобы залить светом свои самые темные тени. И они открыты для преодоления собственного неведения, удаляя самые глубокие столпы своей психики. Если появляется боль, они принимают ее, осознавая, что она – часть процесса оздоровления и преображения. А как путешествуете внутрь себя вы? Как турист или как путешественник?

Дойдя до этого пункта, я хотел бы вкратце поделиться с вами тем, какими были мои отношения с богом. Я делаю это для того, чтобы вы представляли, куда простираются корни написания этой книги. Мои родители были невоцерковленными католиками. Иными словами, они соотносили себя с католицизмом просто вследствие социальной традиции. Они принимали участие в мессах, только когда их приглашали на венчания и крещения. Вообще-то я и сам был крещен через несколько месяцев после рождения, но не из-за их убеждений, а по традиции.

Я ходил в светскую школу, но уже с малых лет стал верить в бога. Потому что речь шла о веровании, которого придерживались все жители моего района. В десять лет я заявил своим родителям, что хочу пройти первую евхаристию. Речь идет о ритуале, в ходе которого несколько детей проходят причастие, принимая перед алтарем освященный хлеб и вино, символизирующие тело и кровь Иисуса Христа. Как предполагается, таким образом молодые верующие проявляют свое желание связать себя с богом.

У моей матери сохранилось три воспоминания о том дне: я впервые в жизни надел галстук; за несколько минут до начала церемонии я нечаянно столкнул одного из своих товарищей в пруд перед церковью – и он был вынужден вернуться домой, чтобы переодеться; будучи невинным ребенком, я жевал просвиру с открытым ртом, как будто ожидая, что это окажется какой-то сладостью, и в присутствии всех гостей морщил лоб в знак своего недовольства.

Перед этим я должен был посещать тридцатичасовой подготовительный курс по изучению катехизиса. За это время – без особого успеха – меня попытались поставить на путь следования за Иисусом Христом. Мне много раз говорили о нем как о «сыне бога», и я досыта наслушался убеждений в том, что я должен любить его всей душой, для того чтобы он стал моим «спасителем». Однако в те годы я был юрким и шаловливым ребенком, и литургия оставляла меня равнодушным. Кроме того, я был недостаточно сосредоточенным и слишком часто отвлекался, поэтому мне с трудом удалось выучить наизусть «Отче наш» и первые строки молитвы «Аве Мария». Единственной причиной, по которой я принял первое причастие, была возможность участия в последующем празднестве и получения такой благодати, как подарки от гостей.

Годом позднее я вновь оказался лицом к лицу с представителем духовенства. Это случилось во время летних каникул. По-видимому, одна из моих последних хулиганских выходок очень не понравилась одному из живших по соседству действительно воцерковленных католиков. Помимо искренних извинений за мое ненадлежащее поведение, от моих родителей – как часть моего искупления – потребовали, чтобы я исповедовался в приходской церкви и покаялся в своих грехах перед падре. И мои родители заставили меня это сделать.

Когда я рассказал тому католическому священнику о том, что произошло, он велел мне прочесть пятнадцать раз «Отче наш», десять раз «Аве Мария» и еще пять молитв, названия которых я не помню. Но дело в том, что я не мог этого сделать. Во-первых, из-за своей ужасной памяти. А во-вторых, – и это самое важное – потому, что, несмотря на свои 11, я не видел в этом никакого смысла. Если я уже раскаялся и попросил прощения за совершенный проступок, почему я должен исповедоваться перед священником и механически зачитывать эти молитвы бесчисленное количество раз? Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я исповедовался.

В течение последующих восьми лет мои отношения с богом были однонаправленными. Я был настолько эгоцентричным подростком, что никогда не спрашивал у него, как у него дела. Я вспоминал о нем только тогда, когда просил помочь сдать экзамены или охмурить девочек, которые мне нравились. Кроме того, я вспоминал его всякий раз, когда у меня что-то не получалось. Иногда я даже клял его, произнося типичную жалобу жертвы: «Почему я?»

В свои 19, вследствие ряда весьма неблагоприятных личных обстоятельств, с которыми я столкнулся, я достиг дна. Я даже подумывал о самоубийстве. Но единственным трупом стала моя вера в бога, которую проповедовала католическая церковь: я стал воинствующим безбожником. Однако, поскольку меня приучили верить в то, что меж облаков обитает угрюмое бородатое существо в белых одеяниях, я время от времени смотрел на небо, боясь, что меня поразит молния.

Под влиянием таких философов-экзистенциалистов, как Фридрих Ницше, Жан-Поль Сартр, Альбер Камю, Эмиль Чоран и Федор Достоевский, я пришел к категорическому выводу, что жизнь бесцельна и бессмысленна. Именно в то время моей новой доктриной стала надменность. Я смеялся над книгами о самопомощи и безапелляционно осуждал авторов, специализировавшихся на духовности. Я избавился от своих религиозных убеждений, но впитал убеждения противоположные, равным образом ограничивающие и недейственные в том, что касается полноценной жизни.

Недаром теизм и атеизм являются сторонами одной медали, номинал которой определяется не опытом, а верованием. Ни одно из этих двух антагонистичных течений человеческой мысли не предполагает нашего подлинного психологического освобождения. Оба течения осуждают нас на ментальное рабство: два сапога пара. Поэтому, несмотря на освобождение от религии, я по-прежнему оставался рабом невежества, следствием чего были тоска, пустота и страдания.