– Ну, это еще бабушка надвое сказала. Что вы хотите?

– Пятьдесят фунтов золота или червонцами по курсу Лондонского банка.

У Алонина руки потянулись к папке, чтобы схватить и бросить в печь… Но сдержался. У пристава пусть и бывшего подозрительно оттопыривался правый карман. Да и не походил он на простака, коль задумал такой шантаж.

– Вы рехнулись, господин бывший пристав!

Возмущение, негодование – это возникло машинально, по привычке, а думалось другое, что скандал помешает Дороти получить официальное разрешение. Поэтому надо решать.

– Обидно такое слышать. Иной человек, полистав дело, вдвое больше бы назначил…

– Извините, но должна быть разумность. Мы сможем договориться, если снизите сумму вполовину.

В итоге сошлись на тридцати фунтах. Хромов от напряжения, которое не покидало его во время беседы, обильно вспотел.

– Вы уж проводите меня до ворот, кабы не вышло чего зря…

Он шел следом за господином Хромовым и пытался переварить эту жуткую информацию.

Харбин 1924.

Алонин благополучно вернулся из Баргузина с «товаром».

В новом доме на Китайской, где весь первый этаж занимало отделение коммерческого банка созданного на паях выходцами из Забайкалья, встретился с тестем. Яков Давидович распахнул объятья.

– Заждались, честно говоря. Тревожно. Вести идут из совдепии нехорошие.

– В ростепель с обозом попали под Верхнеудинском. Все раскисло. Пережидали. Потом двигались ночами по насту. А связь с Харбином не работает даже в Чите. Поговаривают, что дальневосточная республика – это подлая хитрость Советов, ей приходит конец.

– Да, большевики и на КВЖД пытаются навести свой порядок. Давай-ка, Алеша вместе пообедаем в «Стрельне»…

Вошел с кипой бумаг главный бухгалтер. Завел торопливый разговор о новых кредитных ставках. Алонин поднялся, прошел к широкому окну с видом на Сунгари. В излучине реки грелись на солнце теплоходы и буксирные катера. Сновали грузчики возле речной баржи. Он устал от долгой поездки, но больше всего угнетала обязанность передать дело каторжанина Давида Дрейзера, которое выкупил у станового за большие деньги. Не хотелось улыбаться, и делать вид, что ничего не произошло. А еще мучил вопрос: знает об этом тесть или нет? Может быть, не случайно он на свои кровные построил церковь в Каралоне, Дом презрения в Баргузине, школу начального обучения… За это получил медаль и звание почетного гражданина.

Но это всё в прошлом. Как жить теперь? – вот в чем вопрос. На КВЖД можно устроиться по профессии только с советским паспортом. Знакомый штейгер из Иркутска рассказывает о льготах для спецов, если вернуться в Россию. Хочется заняться любимым делом геолога-поисковика, но тогда надо трудиться на благо большевиков, которые без суда и следствия, убили родителей, родственников?..

За обедом Алонин пересказал дорожные происшествия.

– На станции грузчики, думаю, умышленно бочку с подмостей грохнули. И тут же кинулись рыбу дербанить с песком и грязью, да по пазухам прятать… Голод. В этот раз повезло. Бочка оказалась без тайничка. Но риск колоссальный. Больше так перевозить нельзя.

– Ты, большой молодец. С доставкой что-то придумаем. Ипатия хорошо бы пристроить в это дело… Напиши ему в Долгое. С республикой отношения налаживаются. Больше того, вскоре состоится открытие генконсульства Советской России в Харбине.

– А что в Иркутске?

– Письмо получили от Дороти. Жалится, что вторично отправила все документы в Москву, а ответа до сих пор нет. Судя по всему, ее письмо вскрывали, переклеивали… не зря, значит, поговаривают о жесткой цензуре. Житинский пока молчит. Придется снова Гуньку отправить в Иркутск. Там нынче мода на корейские и китайские батальоны. Проскочит, она девка верткая.

Алонин сделал большой глоток из бокала с вином и не сдержался, выдохнул:

– Да что ж это за блядство такое!

Маленький оркестрик тихонько играл ресторанную классику. Утонченно плакалась скрипочка в умелых руках. Официант ловил каждое движение уважаемых клиентов. Стол, заставленный вкусной едой, бутылка шампанского «Луи Редер», искорки дорого колье на даме за соседним столиком, накрахмаленные воротнички, как и раньше… А там за Аргунью в Чите и поселках тифозные вши, замороженные паровозы, обглоданные трупы лошадей и беспричинная стрельба по ночам.

– Ради чего? – мучительный бесконечный вопрос.

Он внимательно посмотрел на тестя и ничего не сказал. Сморщился, словно от кислого и поторопился осушить бокал с вином. А хотелось водки, хотелось браниться и бить посуду…

В первую неделю зимнего поста в двери особняка на Китайской постучалась недобрая весть. Газета «Заря» перепечатала телеграфное сообщение: «В Иркутске раскрыт заговор белогвардейцев. Во главе организации начальник юротдела Иркутского губкома С. Д . Житинский. Вместе с ним арестовано 27 человек, бывших офицеров, буржуев и их пособников».

Гунь Чой вернулась из России больная. Сказала, что Дороти найти не смогла. Часть денег оставила Еремею Петрову и адрес в Чите приказчика Архипа, через которого можно передать сообщения для Харбина, если удастся узнать что-то о Дороти Алониной-Дрейзер.

Алонин хотел ее поблагодарить, приобнять, а она отстранилась и едва не упала.

– Нет, нет, нучя… Я заразная.

В госпитале ее поместили в отделение для заразных больных. Долго держалась высокая температура. Врач предположил, что это тиф.

– Кроме того она на четвертом месяце…

Вглядываясь в побледневшее лицо Алонина с крепко поджатыми губами, врач удивленно переспросил: неужели вы не знали?

Скончалась Гунь Чой скоропостижно, но не от тифа, а от преждевременных родов и обильного кровотечения.

Восьмилетний Петя давно не называл Гуню «мамкой», как раньше, но на кладбище, едва начали опускать простой деревянный гроб в черный зёв могилы, особенно страшный на фоне белого снега, так разрыдался, что никак не могли успокоить. Родная тетя голубила и успокаивала племянника, а он всё плакал и плакал. После таблеток аминазина уснул в ее спальне, но даже во сне продолжал всхлипывать, ощущая интуитивно сиротство свое.

Америка, 1936.

Сан- Франциско удивил Алонина размахом, мощным потоком машин по четырехполосной дороге. Удивил нагромождением стилей в архитектуре. Удивили люди на улицах, и необычные трамваи, ползущие медленно в гору с гроздьями пассажиров, которые самовольно спрыгивают со ступенек во время движения. После патриархальности китайских городов с рикшами и конными упряжками, эта многоликая суета многих поначалу обескураживает, доводит до головной боли…

Алонин взялся обустраивать сына на съемной квартире рядом с университетом, что оказалась на самом деле не так хорошо, как представлялось в первый момент. Петр оказался выдернутым из среды сверстников. Да и накладно по деньгам снимать в центре квартиру.

Много раз за праздничным столом, где обязан был присутствовать Алонин со своим сыном, делая вид, что семейные узы превыше всего, Яков Давидович, дожидаясь перемены блюд, подробно рассказывал об инвестиционных проектах банка Дальневосточный. Рассказывал о миллионных прибылях на акциях, процентах по кредитам, о соперничестве с Русско-Азиатским банком. Восторг, сказочные перспективы, щеки его розовели, как в былые времена, когда он сам сплавлялся на плотах по Витиму, бранился с подрядчиками, – когда выстраивал свое купеческое царство, где он был главный. С 1910 года ни одно большое собрание при губернаторе не обходилось без его выступлений, он был зачинателем и первым инвестором проекта по строительству дороги от Иркутска до Лены. Дрейзеру всегда казалось, что нет вопроса, который не можно решить. Потеря многомиллионного состояния, его не выбила из седла, на вывезенном приисковом золоте он начал делать заново большую коммерцию. Дела пошли в гору. Только Дороти оставалась для него бесконечной укоризной, о чем он не говорил даже зятю, стараясь приободрить и его, и себя даже после известия о том, что Дороти осудили в составе пособницы белогвардейского мятежа на 15 лет и отправили в неведомый им Салехард. Дрейзер продолжал возить в генеральное консульство ходатайства и заявления, вручал дорогие подарки.