5

И только на улице Хорански заметил, что случилась беда.

Обычно без четверти восемь вся улица еще кишмя кишела мальчиками с ранцами. Не спеша и беседуя, шли они с обеих сторон и скрывались в парадном школы. Без пяти восемь шествие редело, и шаги школьников убыстрялись. В восемь часов мальчики показывались лишь изредка и поодиночке. Перескакивая сразу через три ступеньки, запыхавшись, врывались они в дверь школы. После восьми на улице, как и сейчас, не было ни одного ученика.

«Что ж делать-то? Пойти домой? А отцу что сказать? Школа взорвалась, ее закрыли, началась эпидемия, учителей призвали… на один день! Или сказать, что опоздал из-за модернистской поэзии?»

Мартон даже рассмеялся, но вдруг оборвал смех.

На первом уроке был г-н Радвани — вернее, немецкий язык и литература. Радвани и без того вечно придирался к нему, хотя Мартон никак не мог понять почему. Только много лет спустя пришло ему в голову, что виной всему было, очевидно, городское училище, где преподавал прежде Радвани и учился Мартон. Неказистому учителю там даже прозвища не нашлось, а это был знак высшего пренебрежения. В городском Радвани хорошо относился к Мартону, ставил всегда пятерки. С началом войны многих учителей забрали в армию, и Радвани назначили в реальное училище, а это считалось большим продвижением. Поэтому учитель трепетно и ревниво скрывал, что преподавал прежде в городском, боясь, как бы это не уронило его в глазах учеников.

Увидев Радвани, когда он впервые входил к ним в класс, Мартон радостно воскликнул: «Господин учитель!» — и улыбнулся ему, словно старому знакомому, Радвани глянул на мальчика исподлобья. «Кто это?» — спросил он. «Господин учитель, это я! Я!» — Мартон встал и радостно повторил: «Я!» — «Кто это я?» — послышался голос глуповатого человека. «Фицек!.. Не помните меня? Мартон Фицек… Из городского училища…» — «Садитесь!» — еще более тупо прозвучал голос Радвани. Учитель несколько минут нервно листал классный журнал — вернее, шумно дергал его страницы от начала до конца и обратно, — казалось, вот-вот порвет его. Радвани размышлял о том, что ответить, но ничего не придумал и только еще раз рявкнул: «Садитесь!» — хотя Мартон давно уже сел.

…И вот Мартон Фицек стоял перед дверями школы и не знал, что ему делать.

Потом решился все же и вошел в дверь. В школе его встретила невообразимая тишина. Гулкая тишина стояла и в вестибюле, и на лестнице, и в коридоре, по которому Мартон шел тихо, на цыпочках. Остановился у дверей класса. Прислушался с надеждой: а вдруг?.. А вдруг Радвани еще не зашел в класс? Но услышал, как кто-то начал отвечать, декламировать балладу Шиллера: «Vor seinem Löwengarten, das Kampfspiel zu erwarten saß König Franz…»

«Будь что будет!» — вздохнул Мартон и отворил дверь. Шиллеровская баллада оборвалась, и Мартона охватила тишина, как темнота охватывает человека, брошенного в темницу.

— Господин учитель, разрешите…

— Ваша фамилия? — спросил Радвани, точно впервые увидев мальчика.

Мартон тихо назвал свою фамилию. Радвани размашисто, так, чтобы увидел весь класс, поставил ему кол.

— Продолжайте! — обратился Радвани к отвечавшему ученику.

Мартон прошел на свое место. Сел. Пальцами провел по лбу. «Засыпался!» — шепнул он Майорошу. Его охватила вдруг сонливость. Но потом, так как с немецким уроком было уже покончено — отделался от него колом, — вытащил из кармана книжечку без переплета с бланками накладных. Каждая вторая и третья страница были пробиты компостером. (Мартон получил книжечку в подарок от Пишты, который к этому времени тащил уже с консервного завода все, что можно было унести незамеченным.) Мартон начал записывать в книжечку давно задуманную поэму про Игнаца Селеши-младшего. К тому времени, как немецкий урок подошел к концу и последний отвечавший продекламировал завершающую строчку баллады — «Den Dank Dame begehr ich nicht»^[15], готова была и первая песня поэмы.

6

Вместо урока французского языка и литературы был свободный час, так называемое «окно». (Юные головы тут же создают для каждого нового явления и новое слово в противоположность старым, которые даже самих явлений не желают признавать, покуда они не взорвались у них под самым носом.) Теперь «окна» случались чаще всего потому, что прежний учитель ушел на фронт, а замены ему пока не нашлось.

Мартон, хотя и готовился в композиторы, однако не бросал и стихотворства — занятие более дешевое и требовавшее только пера и бумаги. В классе он, правда, избегал лирики, стеснялся читать мальчишкам свои стихи о любви и об Илонке. Ему не хотелось выдавать перед ними ни себя, ни Илонку — ее он скрывал еще бережней и целомудренней, чем себя. Читать всему классу, всей ораве соревновавшихся в развязности мальчишек? Нет уж, увольте!..

Для учеников реального училища Мартон писал о том, что они переживали вместе, чаще всего высмеивая разные всем им известные нелепости.

«Кабаре» во время «окон» «открылось» еще в декабре, причем заводилой был Мартон. Он и хор организовал, и дирижировал, и командовал. И все слушались его, особенно со времени «фицекозденковского мятежа». Мартон пачками «выдавал» сатирические песенки и стихи, до поры до времени не затрагивая в них никого из членов этого разношерстного общества, так что пока никому не приходило в голову «слегавить», предать Мартона.

С войной Мартон возглавил наступление на внутренний распорядок реального училища и, сам того не подозревая, рьяно содействовал его разложению.

«Кабаре! Кабаре!» — гудел весь класс в этот и без того волнующий день ранней весны.

Мартон быстро притащил из коридора метелку, прижал ее к левому плечу, словно гитару, вскочил на мусорный ящик и начал читать нараспев гекзаметры, записанные в подаренную Пиштой книжечку. Закинув голову, он делал вид, будто бряцает на несуществующих струнах. Потом метелка завертелась у него в руке словно тросточка и наконец очутилась под мышкой. И тут Мартон снова заиграл на несуществующих струнах — это была, очевидно, увертюра. Но вот губы его открылись, сверкнули крепкие белоснежные зубы. Мальчик лягнул изо всей силы мусорный ящик и взялся нараспев читать поэму, которую он начал писать, расстроенный колом и изменой Балога. Игнац Селеши-младший стал ее героем не случайно: он по-прежнему не прятал своих толстых ляжек, ходил в коротких штанишках и каждый день приносил в школу пропасть всякой еды. Голодному Мартону казалось иногда, что он вот-вот свалится со скамейки, особенно кружил ему голову все заполнявший запах салями.

Ах, Наци, рожденье твое затерялось в сером тумане!

После двадцатой строки героического эпоса, когда оказались уже воспеты и толстые волосатые ноги, выглядывавшие из коротких штанишек, и груды всякой снеди, и милые родители, Игнац Селеши-младший вдруг завопил:

— Я пойду к директору!

А Мартон, недолго думая, запустил в него метелкой.

— Иди!

Селеши был уже в дверях, и только в последний миг двое участников хора схватили его и испуганно поволокли к парте.

— Фицек, перестань! — крикнули они Мартону.

Мартон спрыгнул с мусорного ящика. Класс разбился на группки. Все спорили о том, позволительно ли высмеивать «своих же» или их родителей: «Какое дело Фицеку до того, как живут Селеши, откуда у них берутся деньги, продукты?.. Сегодня — Селеши, а завтра и за другого возьмется. Нет, это переходит всякие границы!»

И ребята один за другим перешли на сторону Игнаца Селеши-младшего.

7

Перед заседанием кружка самообразования Мартон, как всегда, отправился на урок к Илонке.

Последнее время он встречал там иногда розовощекого, невообразимо белобрысого, толстого и рослого молодого человека. Встретившись впервые в прихожей, Мартон поздоровался с ним. Молодой человек потупил голову и опустил белесые ресницы: так ответил он на приветствие.

Кто он, Мартон не знал, поэтому нарочито медленно разделся, медленно повесил пальто на вешалку, украдкой разглядывая молодого человека, который натягивал уже перчатки. Мартон заметил, что и молодой человек искоса поглядывает на него огромными выпученными водянисто-голубыми глазами. Но, поймав взгляд мальчика, тут же опустил длинные белесые ресницы. Он еще «повозился» некоторое время, потом повернулся и пошел к выходу. Дверь ему отворила служанка, невнятно и словно бы нехотя прошептав что-то вроде: «Восславим господа Иисуса Христа!» Мартон проводил глазами удалявшегося молодого человека, широкую спину которого облегало великолепное зимнее пальто.