– Благодарю, птаха. Сгинули бы без тебя. Сгинули.

– Госпоже не нужна ваша смерть. Как госпожа повелит, так будет.

– Ты спасла нас, ты, птаха.

– Глупый ты, князь.

– Глупый-не глупый – какой есть. Пойдём со мной.

– Не могу. Нельзя мне от крепости далеко уходить, иначе вся ворожба Лэина выйдет и стану я мёртвой такой, какой, по твоим словам, быть и должна. – Я хотел было сказать чего, но Птаха прервала: – И госпожу предать не могу. Она добра ко мне. Нет, княжич и не проси. Проведу вас и распрощаемся. А ты коли так умён, как думаешь, возьми и забудь. Всё забудь, как и не было ни леса заклятого, ни нашей крепости.

– Ни тебя?

– Ни меня, княжич. Вам людям нас знать не положено. Всё. Спи давай. Утром путь дальний. Силы тебе нужны. – С тем она и вышла, оставив после себя терпкий папоротниковый дух.

Время медленно подползало к назначенным одиннадцати. Сам выбрал этот час, сам и ругаюсь. Я шёл в ванную, и долго-долго слушал как стекает вода по старым трубам, умывался горячей, умывался холодной. Уходил на кухню, ставил кофе, шёл отжиматься. Кофе сбежало, такое дерьмовое, что только на средний род и тянет. Одиннадцать. Ничего не сделано. Ноут тоскливо посматривал на меня расклеенной вебкамерой: столько лет паранойи насмарку! Аж смешно.

Но самой идиотской частью этой славной истории стало даже не то, что я застрял в незнакомом городе в разгар пандемии – это, уж ладно, данность, ничего не поделаешь, а в то, что я застрял здесь со сноубордом, лыжным костюмом и двумя случайно взятыми футболками. Господи, их действительно всего две. На сноуборд я встать так и не смог. Время. Всему нужно время и то, что прячет за собой, длинное пробольниченное слово «реабилитация». Хоть за негабаритный багаж платить не надо.

Подключилось. Ура. Ну что ж, здравствуйте коллеги, попробуем вытерпеть очередные хер-его-знает-сколько минут бесподобных заэкранных шуршаний. Живые люди обратились не живыми помехами. Но между тем каждый рабочий созвон рано или поздно делал милость и заканчивался. Я вставал, шёл на балкон, распахивал старые окна. Весна в этот южный край приходила медленно. Сегодня вот вообще снег пошёл. Промёрзнув достаточно, чтобы комната показалась мне спасением, я возвращался, открывал сайт курса и ещё минут сорок ковырял корейскую грамматику.

Последний раз я разговаривал с живыми людьми, без маски и дольше пяти минут в магазине, около недели назад — с грузчиками.

А чай теперь ведь тоже не поставишь. Придется электрика искать…

Гудящая утренняя тишина плескалась вдоль боков панельных многоэтажек. Где-то вверху между небом, разбелённым каскадами перистых облаков и крышей мелькали птицы. Машина, верно громыхала в сторону нашего подъезда. В кармане трепетал не пригодившийся будильник. Влад позвонил в семь. Он долго рассказывал про рейс, Мурманские корабли и варенье из шишек. Мы виделись прошлым летом, разбитым, искореженным и жарким как старая духовка. Машина въехала и застряла. Из одинокого голубого самшита выпорхнула кошка. Водитель замер, и кошка замерла. Ей просигналили, и кошка убежала. Я подхватил ключи. В домофоне не работала кнопка вызова, её выковыряли, и она лежала рядом, чей-то не оправданный трофей.

Я откашлялся и сказал: «Здравствуйте!». Водитель нервно затолкал пачку сигарет в задний карман, точно он школьник, а я его батя; поднял голову и то ли испуганно, то ли просто с удивлением оглядел меня.

– Доброе утро! – я решил поздороваться ещё раз, ну мало ли, мне не жалко. – Квартира сорок.

Мужик в растерянности потёр лоб. Я мало походил на тетеньку, вызвонившую грузчиков.

– Василий, – наконец решился он. Приятный мужичок в мягких серых штанах, с мягкой розовой улыбкой.

– Артур.

Он протянул мне руку.

– Армянин?

– Да нет вроде русский, – я улыбнулся. Не первый раз уже спрашивают. Дома не спрашивали, в Питере тоже, а тут…

– А чо тогда? – он пощупал карман с сигаретами. Я пожал плечами.– Пятый этаж?

– Пятый.

Я им не завидовал. Три толстых шкафа, старый холодильник, две сумки старых книг и стол. Под таким столом можно жить и можно сдохнуть, пока его несёшь.

– Скоро будут, – объяснил Василий, поглядывая на часы. Меня-то оно особо не беспокоило. Времени у меня – целая жизнь. – Они на маршрутке.

Остановка в квартале отсюда, и дорогу со светофором нужно перейти. Я бы выбрал трамвай. Моё ли это дело? Сначала мне позвонил Влад, потом бабушка. Потом мне захотелось немного уехать домой прямо в этих штанах и без паспорта. Я здорово улыбался, до смерти очаровательный, бабушка того не видела, она всё извинялась да называла меня нелепо и очень ласково. Не радовало, ну совсем, не радовало Владову бабушку, что какой-то незнакомый я поселился в её родной квартире, пусть и готовящейся принять постоянных квартирантов, но при этом она была мне обязана, она чувствовала, что обязана из-за этой эпопеи со шкафами и Владом, которого в числе первых отправили на двухнедельную изоляцию. В общем появившихся со стороны магнита грузчиков я был готов обнять.

Из старого дома выгружали старые шкафы. Тяжелые необъяснимо тяжелые, такими бывают старые вещи, полные чьих-то тайн, невыполненных обещаний, невыполненных и незабытых. Я стоял, опёршись рукой о стену. Стена шершавая и холодная. Нога немного ныла, но где-то глубоко под кожей и под штанами. Я научился за полгода оттеснять эту боль на самый край сознания, выталкивать за кромку ясности и черноты. Трость таскать с собой не хотелось. Грузчики поглядывали на меня с неодобрением, мол чё сам шкафы не носишь.

Из старого дома по кускам выносили память, пропахшую, а может пропавшую. Её пристроят на даче, в маленьком доме без теплой ванной, но с теплой кошкой, которую вывозят с базы в начале каждой весны.

– Эй, мужик, курить будешь?

Тихий, грузчик, который Алёша, протянул мне синюю пачку из местного ларька. «Слепота». Ну, ок. Давно я не курил вот так вот, чтобы у грязного подъезда дешевые сиги, чтобы рядом асфальт бугрился холмами-дырами, с деревьев то ли дождь, то ли снег, будто из другой жизни. Лет пять точно не курил, а может все десять. Пытался бросить, не без люлей отца. Потом эта херь «электронный кальян» один на компанию, никто не хотел покупать насадки, дымящее нечто с ароматом пластмассовой черники. Попытка в спорт, айкос, гладкий белый коробок, под стать новой жизни, новому городу, новому мне.

– Не, не буду, – я отмахнулся. В долгом путешествии из дыры в дыру отвык.

Тот, который Алёша, почтительно отвернулся к клумбе. Он был весь розово-пунцовый, мокрый и аккуратно злой, по-другому злиться ему было нельзя, а так вроде не очень видно, значит, заплатят, я заплачу.

– На кой ляд тебе это старьё возить?

Я пожал плечами:

– Надо.– Не моё старьё, не меня спрашивать. – Друг попросил. У него бабка болеет, в Ростов перевёз. Квартиру сдавать хочет. Шкафы бабкины, не хочет, чтоб чужие люди трогали.

– А ты тут каким местом? – оживился водитель.

– Проездом.

Грузчик в красной куртке сплюнул – перекур закончился. Алёша потащился за ним.

Я представил бесконечно длинную пустую дорогу, по которой поедут бабкины шкафы. Представил, что им будет весело, они будут скрипеть друг другу дорожные песни, как дети в старых американских фильмах. Я прыснул. Это мне, наверное, хотелось уехать. Вот уже как полгода мне хочется куда-нибудь сбежать. И я бегу. Бегу и не могу остановиться.

Это трепет, предвкушение дороги… Шкафы, наверное, думают, как это будет жить не здесь. Как это вообще быть не здесь? Не там, где ты был всегда. У Влада маленький дачный домик, не знаю даже, как они собираются это туда упихнуть. Тут я согласен с Василием, рухлядь. Выкинуть или сдать на переработку, вряд ли тут есть куда сдавать. Значит выкинуть. Я привык не прирастать к вещам. Я привык ни к чему не привыкать.

Прошлым летом я гостил у Влада. Обещали гриль, он забыл решётку в городе. Мы складывали кирпичи колодцем и жарили так. Меня всё просили: сыграй и сыграй. Гитара нашлась старая, звонкая. Скачали приложение, настроили кое-как.