Помимо ужаса, обитавшего в недрах скалы, в Садах Мечты было что-то ещё. Гор не видел, что именно, но во время своих блужданий не раз слышал: шелест и скрип, шлёпанье и скрежет, клацанье когтей по камню, рычание и хрип… Гор был отважен, но ночных коридоров боялся даже он. И в эту ночь в Девичник пошёл, преодолевая нешуточный страх, то и дело замирая и напряжённо прислушиваясь и принюхиваясь, и сжимая в руке самодельную заточку.

– Рим недоволен вами, ваше высокопреосвященство. – Говорил мастер Дрэд, мягко, даже словно бы извиняясь, близорукие глаза доброго чудака сочувственно смотрели на кардинала, который, тем не менее, не выказывал никаких признаков раскаяния или тревоги. Знает, что за ним – весь Норвежский Север и половина Элиота, включая королеву! А если их Седрик женится на Габриэлле Ульвен – то и вовсе вся их семейка станет почти неуязвима…

Но в том-то и дело, что – почти.

– Вы совсем не работаете в пойме Ригины.

– В пойме Ригины сложно работать чужакам. Это анклав в сердце эльфийского леса, каждый чужак на виду.

– Подключите местных. Мне ли вас учить!

– Местные любят его высочество и почитают Хлорингов.

– И это плохо!

– Но это естественно. Там люди живут безопасно и хорошо, отличные дороги, никаких грабителей и банд, зажиточные крестьяне, богатые деревни…

– Это не может и не должно быть так! – Твёрдо сказал Дрэд. – Ибо процветание возможно только в лоне истинной церкви, процветание же еретиков и отступников есть нонсенс и вредит церкви, а значит, противно Богу!

– Его высочество – добрый католик. Я не раз прежде беседовал с ним и исповедовал его.

– Добрый католик не может иметь сына-полукровку, ибо никогда не свяжет себя какими-либо узами с нелюдью. Добрый католик не может осуждать святую Инквизицию, и открыто препятствовать ей на этом несчастном Острове!

– Увы, элодисцы – не единственные, кто не видит света истины и препятствует торжеству веры в лице инквизиции. Этого не хотят на Русском Севере, и даже в Далвегане, не смотря на их показное рвение, делиться властью не желают. Я уж не говорю о королеве… Её нельзя сбрасывать со счетов, её политическая слабость – мнимая. Изабелла, как кошка, всегда падает на все четыре лапы, и как кошка же, хитра и изворотлива. Найдёт дыру там, где и не чаяли, и пролезет туда, оставив всех с носом.

– Его высочество – это, конечно, особая статья. – Помолчав, сказал Дрэд. – Хотя на свете нет совершенных людей, его высочество – истинный человек возрождения. Я даже не попытаюсь как-то принизить эту роль. Я понимаю, что он любим своими подданными, и даже мятежное Междуречье медлит именно потому, что речь идёт о нём. Говорят, он очень сильно болен?

– У него был удар, впрочем, довольно давно.

– Но удар – это же приговор.

– Не понимаю вас. – Холодно сказал кардинал, глаза стали холодными, как два кусочка серого льда. Он тоже любил Гарольда Хлоринга. Его нельзя было не любить; это и в самом деле был прекрасный человек, против которого нельзя было сказать ничего. Рыцарь без страха и упрёка, блестящий ум, начитанный, образованный, тонкий… Слишком тонкий. Ему не следовало быть политиком, он и не был им – никогда. Это знали все, и даже его враги всегда оговаривались: «Конечно, лично против его высочества мы ничего не имеем!».

Дрэд знал и это, и то, что кардинал считал Гарольда Хлоринга своим другом. Поэтому заговорил мягко, почти вкрадчиво:

– Удар – это неизлечимо. Господь был милосерден к нему, несомненно вполне заслуженно, и его высочество не был ни убит, ни даже парализован… Но мы же с вами понимаем, что это лишь отсрочка.

– Все мы умрём.

– Да, да… все мы в руках Божьих! Вы знаете, до меня дошли слухи, будто в некоторых церковных кругах идёт речь о том, чтобы признать крещение, а стало быть, и брак эльфийки Лары Ол Таэр недействительным, а её сына – бастардом…

– Её крестил я. – Совсем холодно напомнил кардинал. – И венчал их тоже я.

– Да… да. – Дрэд помедлил, сцепив пальцы. – Я прямо так и заявил: это невозможно. Это решило бы некоторые проблемы – не так ли?.. Но это невозможно.

– Особенно, если не забывать, что Гарет Хлоринг не только родственник, но и фаворит датского короля, весьма дружен с герцогом Ланкастером, и получил рыцарский орден из рук кардинала Бенцони.

– Да… да. – Покивал головой Дрэд. – Конечно. Это следует учитывать, даже орден, да, да. Но ведь этот молодой человек – полукровка. А полукровки, как это признано всеми, существа изначально порочные и не умеющие контролировать свои страсти… Что, если он решит, будто отец мешает ему? Что, если он захочет власти прямо сейчас? Как вы думаете, простят ли ему смерть его высочества, столь любимого всеми, столь… уважаемого?

– Я не верю в это. – Помолчав, сказал кардинал. – И никто, я полагаю, не поверит.

– О! – Усмехнулся Дрэд. – Люди так легковерны… казалось бы, абсурд, невозможно – а люди верят… Уж вы-то должны знать это, как никто другой. Порой малейшего слуха довольно…

Кардинал промолчал, глядя на Дрэда колючими серыми глазами. «Я тебя насквозь вижу. – Думал Дрэд. – Вы всё-таки надумали женить Хлоринга на своей бастардке! Но это не входит в мои планы, да, да. Юные девочки так часто умирают до свадьбы!.. И становятся ангелами-хранителями своих родных. Так трогательно!».

«Думаешь, сможешь помешать мне, крыса Римская? – Думал кардинал, чувствуя холодную ярость. – Угрожаешь мне, угрожаешь моему другу, плетёшь интриги за моей спиной… Ты чужой здесь, и ты ничего не сможешь против нас! Какого чёрта тебе вообще здесь надо, упырь?.. Чего ты хочешь от нашего Острова?..».

– Может быть, отобедаете со мной? – Мило улыбнулся Дрэд. – Трапезничаю я скромно, хоть день и скоромный, но для дорогого гостя найдётся и что-нибудь поизысканней…

– Благодарю, но – нет. – Приподнял руку кардинал. – Я, знаете ли, тоже предпочитаю умеренность во всём. Да и возраст мешает предаваться излишествам… Мой повар готовит мне специальные блюда, которые только и может вынести мой желудок.

– Да, возраст, да, да… – Покивал головой Дрэд, ласково глядя на кардинала, но про себя ненавидя его искренней ненавистью. С не меньшей ненавистью вежливо и даже сердечно прощался с ним кардинал. Секретарь-доминиканец созерцал этот карнавал неслыханной благожелательности с усмешкой в латинских глазах.

Мина Мерфи весь день после визита Гарета Хлоринга была сама не своя. Его взгляд пробрал её до самых печёнок, она не знала, куда девать себя, пока он на неё смотрел. Потом, правда, он совершенно перестал её замечать, и молодая женщина, вместо того, чтобы обрадоваться этому, почему-то страшно расстроилась и почувствовала себя разочарованной. Даже попеняла себе: размечталась, серая куропаточка! Это птица не твоего полёта! Но какая птица!.. Гарет ушёл, о чём-то чуть не поссорившись с графиней, и дамы тут же стали вполголоса передавать друг другу две основные версии: по одной, они поссорились из-за того, что покои Гарета были не готовы к его возвращению, он застал там страшный бардак, даже камин был холодный – «вы представляете, какой скандал?!», и молодой Хлоринг сделал кузине выволочку без свидетелей. По второй версии – кто-то, видимо, всё-таки обладал хорошим слухом, – графиня что-то сказала о пропавшем брате Гарета, и тот осадил её, и очень резко.

– Неужели он в самом деле собирается его искать? – Недоумевали дамы и рыцари. – После стольких лет, после стольких поисков его высочества! Быть того не может, ведь всё давно ясно!

– Вы не ошиблись, дама Лемель? – Рискнула обратиться к Авроре Мина. – Ведь это так…

– Нет, не ошиблась. – Повела плечом Аврора. – Они заговорили о брате его светлости, и он резко осадил свою кузину. Сказал, что если она хоть слово ещё скажет о его брате, они поссорятся.

– Наверное, ему просто больно говорить об этом. – Рискнула предположить Мина. Есть такой тип людей – и мужчин в не меньшей мере, нежели женщин, – которые, в глубине души сознавая, что объект их желания слишком хорош для них, стараются выискать в нём изъян, что-то такое, что будет отталкивать от него обычных людей, а его, (её), образец благородства, не оттолкнёт, а напротив. И тогда их кумир, потрясённый и благодарный им по гроб жизни, станет со всеми потрохами принадлежать им одним. И это вовсе не в упрёк им – просто все мечтают и о счастье, и о какой-то гарантии это счастье не только получить, но и сохранить. Хотя бы и так. Для Мины Мерфи, которая отдавала себе отчёт только в том, что никогда и ни за что не хотела бы себе такого любовника, как Гарет Хлоринг, вполне понимала, что ей и думать о нём не следует, таким изъяном показалась его безнадёжная любовь к брату. Погибшему давным-давно. Все осуждают его, – думала Мина, работая над сложной вышивкой у ажурного окна, – но разве это вообще можно осуждать?.. Они ведь были близнецами, для него, бедняжки, это был самый близкий человек… Нет, она не думала – сознательно, – что на самом деле ищет для себя причину любить Гарета и надеяться на что-то. Она считала, что просто… просто по-человечески ему сочувствует. Он ведь даже не посмотрел на неё, уходя. Зато уделил столько внимания Авроре! И есть, за что. – Должна была признать себе Мина. Красавица, яркая, статная, гордая… Из небогатой семьи, но всегда с таким вкусом одетая! А её волосы, о-о-о! Такой роскоши нет и у королевы! И какие бы шляпки и украшения не накручивали себе остальные дамы, Аврора всех их затмевает простой косой – какой косой! – Мина думала об этом и таяла от собственного благородства. Ведь она не ненавидит свою соперницу, а восхищается ею – ещё бы, она ведь справедлива и реально смотрит на вещи… Наслаждаясь своей справедливостью, Мина весь остаток дня старалась быть поближе к Авроре, которая не особенно благодарна была за такое внимание, но и не избегала его. У девушки не было здесь подруг: во-первых, она была очень красива и горда, во-вторых, много читала, а Габи, не читавшая ничего, и большинство её дам, читавших редко и мало, считали, что она просто «выделывается», ведь чтение – это такая скука! И в – третьих, её не любила Габи, а уделять внимание тем, кто вызвал недовольство Габриэллы – значило вызвать огонь и на себя. Мина Мерфи, вдруг воспылавшая к Авроре симпатией, была девушке не совсем понятна, но ничего против общения с нею Аврора не имела. Тем более, что Мина, как оказалось, тоже читала, хоть и не так много, как Аврора, и им было, что обсудить. Неизбежно разговор зашёл о Гарете – о нём сегодня здесь говорили все. И Аврора сказала, привычно дёрнув красивым плечом: