«Москва, 29 сентября 1812 г.

Г. Маре, герцогу Бассано, министру внешних сношений, в Вильну.

Господин герцог, я получил ваше письмо от 23-го числа. Держите меня в курсе исполнения моих приказов о движении войск, отданных в Берлине и Данциге.

Мне крайне необходимы 14 000 лошадей для кавалерии. Я приказал генералу Бурсье отправиться в Вильну, предоставив в его распоряжение 4 миллиона серебром и дав ему карт-бланш. Закупки следует произвести в Ганновере, Берлине, Эльбинге, Варшаве и Литве, если это возможно. Я отправил к генералу Бурсье нарочного с приказом ехать сначала в Берлин, а оттуда в Вильну; постарайтесь всё подготовить к его приезду. В Могилевской провинции есть невероятно богатые евреи; призовите главных из них и узнайте, можно ли получить у них 3–4 тысячи лошадей с доставкой в Вильну или в Могилев, уплатив за них наличными.

Генерал Гогендорп пишет мне, что татарам не терпится встать под мои знамена; в этом деле нужно подвигаться вперед. Можно запросто создать из них полк, если в наличии имеются 1000 людей и 1000 лошадей. Вообще не пренебрегайте никакими средствами заполучить кавалеристов, не жалейте денег. Поторопите также Великое княжество Литовское и Варшавское герцогство, чтобы они прислали людей и лошадей в полк польских шеволежеров моей Гвардии под командованием Красинского. Я хотел бы довести этот полк до 1500 сабель, а он до сих пор малочислен. Чем занята мелкая шляхта? Я написал вам вчера, чтобы вы трясли правительство Варшавского герцогства, заставляя делать что-нибудь для пополнения кавалерии и пехоты. Я также рекомендовал вам написать всем союзникам, чтобы присылали рекрутов и лошадей. От прусских полков, находящихся здесь, ничего не осталось. Что мешает Пруссии их пополнить? То же относится к саксонским полкам. Действуйте в этом направлении, пусть мои послы проводят совещания и постоянно этим занимаются.

Мне незачем напоминать вам о том, что с формированием девяти полков следует поспешить. Литва должна понять, что от формирования этих полков зависит ее спокойствие. Если бы они проявили больше усердия, то у них были бы сейчас 3–4 тысячи человек у Дриссы, которые препятствовали бы вылазкам казаков, столько же близ Бобруйска и столько же у Минска, и во всём Великом княжестве Литовском воцарился бы покой.

Наполеон».

Окопаться и ждать француза? Здесь? Между двух рек спереди и с густым лесом сзади? Позиция невыгодная, тактика неверная, и…

– Ваша позиция под Фридландом была хороша для вас, а я доволен своей, – оборвал Кутузов Беннигсена, даже не повернув носа в его сторону. – Здесь мы и останемся, ибо тут я командую и отвечаю за всё.

Арьергард, утомленный недавней схваткой, занял высоты у села Тарутино, раскинувшегося по обе стороны Старой Калужской дороги. Вдоль берегов Нары и впадающей в нее Истьи фельдмаршал приказал строить эскарпы, флеши, люнеты, делать засеки в лесу, расположив войска в четыре линии. Шарканье лопат и звонкий стук топоров перекликались с гулом пушечной пальбы и сабельным звоном: генерал Милорадович отражал атаки неприятеля, который пытался овладеть высотами, заходя то с одной стороны, то с другой, но везде встречая отпор, так что генерал-майору Шевичу даже удалось продвинуться несколько вперед на правом фланге: его уланы бросились вперед, притупив свои пики о французские кирасы, в то время как егери полковника Карпенко прокладывали себе путь штыками. К вечеру неприятель отступил и стал лагерем неподалеку.

В шинели и белой фуражке Кутузов стоял возле крайней избы в деревне Леташевка, которую выбрал себе под квартиру, и смотрел на проходившие по дороге полки, направлявшиеся кто на левый, кто на правый фланг. (Беннигсен, занявший избу напротив, не выходил оттуда, делая вид, что занят важными делами.) Молодой офицер-артиллерист ехал на лафете – должно быть, ранен слегка или контужен. Верховой офицер держал за ноги живого зайца, извивавшегося в его руке.

Бабье лето! Слава тебе, Господи, кончились дожди. Вечер ясный, погожий, воздух мягкий, дышится легко. Даже глаз сегодня не болит. Фельдмаршал смотрел на офицеров без эполет и шарфов, в грубых плащах и мятых фуражках, на солдат в потертых шинелях и мундирах, перехваченных пожелтевшими и побуревшими, давно не белеными портупеями, – не до красоты сейчас. Кое-кто еще был в летних форменных панталонах, но большинство ходили в чём попало – в брюках, и белых, и пестрых. А вот это уже нехорошо: брюхо себе ночью застудят – начнутся горячки и лихорадки. Пусть-ка умельцы первым делом садятся портняжничать, сукна с собой привезено довольно. Жаль, конечно, что столько добра пожгли да в реке потопили…

Между первыми двумя линиями вдруг загомонили, подняли крик, беготню – что такое? Взяв с собой адъютантов, Кутузов пошел посмотреть.

Заяц-таки вырвался на волю и бросился бежать, отчаянно ища лазейку. Солдаты кинулись ловить его – бегали, падали, опрокидывая ружья, только что составленные в козлы, спотыкались о снятые ранцы; кричали все – и кто ловил, и кто не ловил; это было так смешно, что у Кутузова выступили слезы на глазах и закололо в боку. Махнув рукой, он пошел обратно.

«Москва, 29 сентября 1812 г.

Князю Невшательскому и Ваграмскому, начальнику главного штаба Великой армии.

Кузен, прикажите герцогу Истрийскому встать со своим обсервационным корпусом позади неаполитанского короля[7], как он того желает, и без промедления заняться уничтожением укрепленного лагеря неприятеля. Рекомендуйте ему сделать так, чтобы от этого лагеря не осталось и следа.

Сообщите Неаполитанскому королю приказ, отданный герцогу Истрийскому; пусть он знает, что лучше продолжать грозить неприятелю обходом с правого фланга, чем с левого: если бы в мои планы входило начать движение и армия находилась бы там, где сейчас находится король, неприятель бы погиб.

Прикажите генералу Шаслу́ отправить роту саперов в укрепленный лагерь неприятеля для помощи в его уничтожении. Поскольку неприятель счел эту позицию выгодной, пошлите инженеров-топографов снять ее планы, чтобы мы знали ее, если он захватит ее снова.

Наполеон».

Все окрестные деревни, селения, усадьбы стояли пустые: помещики уехали подальше, забрав, что получше, крестьяне убрались в леса, прихватив свой нехитрый скарб. Солдаты растаскивали избы на шалаши для себя и землянки для офицеров – ямы по пояс глубиной обставляли жердями и оплетали соломой, на закраинах можно было сидеть и лежать. В одной избе на берегу речушки артиллеристы устроили баню и даже успели попариться в ней в несколько заходов – пока кто-то не уволок ее к себе. В Тарутинском лагере, похоже, стоять намеревались долго, нужно было устраиваться основательно: осень на дворе.

Фельдмаршал раздавал награды за Бородинское сражение – живым и мертвым, но чаще старшим офицерам, хотя и нижние чины получили несколько Георгиевских крестов. Подпоручикам и прапорщикам, указанным в списках последними и не получившим ничего, приходилось молча глотать обиду, поздравляя командира с очередной золотой шпагой «За храбрость». Всем солдатам сверх того выдали по пять рублей ассигнациями, а офицерам – треть жалованья не в зачет, и это оказалось очень кстати, а то и табаку купить было не на что.

На ловца и зверь бежит: из Калуги наехали купцы и маркитантки с разными припасами, среди которых были даже арбузы, виноград и ананасы; поручики завелись чаем и сахаром, капитаны – ромом и водкой; турецкий табак из экономии мешали с простым, на вино и окорока чаще облизывались издали. Зато из ближних селений, не покинутых жителями, потянулись телеги со свежим ржаным, а часто и пшеничным хлебом, маслом и яйцами, которых в армии не видали уже давно, пирогами и блинами. Правда, пока они добирались до первой линии, весь товар уже разбирали, но и остатков было довольно, так что «дядька», распоряжавшийся денщиками, теперь потчевал молодых офицеров разносолами: щами с капустой, свеклой и прочей зеленью, жарким из говядины, кашей с маслом, жареным картофелем. Всё это казалось еще вкуснее под разговоры о том, что французы в Москве едят одну пареную рожь и конское мясо.