– Ты куда?– удивляется девушка, когда ее ноги снимают с коленей.

– Ночная смена,– озабоченно собирается на выход Даня.

– Ты же понимаешь, что это звучит пошло?– задает вопрос журналистка.

– Да?– мужчина уже в дверях.

Дверь хлопает. В подъезде он невольно поправляет: “Эротично, а вовсе не пошло”

****

Темно везде. Какая-никакая, а экономия. Андрей Михайлович, продюсер проекта, слезно просит не зажигать лишний свет в “ночные” смены. Они и не зажигают. Ругаются посреди площадки, на ней светло. Даня, если и соглашается делать “ку”, как утверждает брошенная в ночи девушка, то только публично. В приватном общении он тоже умеет возмущаться и отстаивать свое мнение.

– Ну, вот иди сюда! Вставай за камеру! Как ты предлагаешь мне снимать этот кусок?– настаивает оператор.– Как мне извернуть камеру и закрутить ведущую?

– Вставай ты! В конце концов, я тут главная. Я тебя за тем и брала, чтобы ты помогал!– сопротивляется режиссер, сверкая ночами взбудораженных глаз.

– Нет уж! Это ты считаешь, что так можно вывернуться, а не я! У меня только один копчик!– упорствует Даниил.

– Шмелев, я тебя поймаю и не дам испортить единственный копчик! Вставай!– приказывает Марина.

И он встает. Уж если она умудрялась их тренера по физподготовке ребят на проекте запрягать в разные непотребства для демонстрации своих творческих желаний, то ему и вовсе не стыдно! Если уж на то пошло, его хотя бы налысо не побрили, физруку не повезло.

Ну, конечно, они летят на землю. Вместе. Счастье, что камера прочно закреплена со штативом. Он же предупреждал! И где она престарелая. Вон как глазищи сверкают! Того и гляди пожар натворят. Уже творят! И губы. Губы… Губы целовательные.

Сгребает в охапку весь этот квадратно-гнездовой, деловой панцирь одежды, под которым где-то прячется тело, умеющее поддаваться так томно и страстно его прикосновениям. И утопает своими губами в ее.

Каждый удар сердца делает его ближе к смерти. Каждый удар его сердца, пока ее губы молчат в ответ, приближает конец его жизни. Он почти похоронил себя к тому моменту, когда услышал тихий стон и молчаливое согласие с его предложением. Может, и проход отстоит в итоге?

Старая, страшная, кривоногая дылда! Отлично! Даниил Андреевич берет весь набор. Заверните и несите к автомобилю.

– Я думаю, нам надо закончить обсуждение этой связки?!– выдыхает шатенка.

– Поехали к тебе! У меня есть интересные мысли,– он даже не собирается разжимать объятия.

****

А еще, если на ее расслабленной спине писать свое имя, она хихикает и требует прекратить. Но как только мужчина прикасается губами к позвонку между лопатками, замирает и выдыхает длинно и блаженно.

И это все он тоже берет оптом. С ростом, весом, ногами, руками, всеми ямочками, впадинками, трещинками. Достоинствами и недостатками. И ни с кем делиться своим приобретением Шмелев не планирует, так что и нечего тут обсуждать!

– И все-таки, милая,– из того положения так, как придумала, ты нас не выкрутишь!– он нависает над обнаженной спиной и легонько трется о вытянувшееся тело.

– Выкручу,– нежно вздыхает в ответ на его движения женщина.

Все топлюсь вроде в перспективах каких-то муторных —

Но всегда упираюсь лбом в тебя, как слепыш.

Я во сне даже роюсь в папках твоих компьютерных,

Озверело пытаясь выяснить, с кем ты спишь.

В. Полозкова

Домой Даня возвращается только под утро. И радуется, что девушка спит. Радуется, идя в душ. Радуется, забираясь в постель. И даже не успевает подумать, о том, что утром его спросят, когда вернулся и что делал. Засыпает пьяный таким острым и неожиданным счастьем.

И не знает, что водой нельзя смыть запах этого счастья от близости с другой женщиной. Духи ее можно. Аромат шампуня – тоже. А счастье – нет. Этот запах обязательно почувствует та, что будет смотреть на него безысходными глазами и ждать, когда он скажет правду.

А он не может смотреть в ее слишком понимающие глаза и не готов ни к чему. Там внутри – надежда, что хорошо соврет. Или не очень хорошо, но она поверит. Врать, чтобы не разоблачили, он не умеет, а говорить правду, глядя в зрачки, где живет надежда – тем более, поэтому все утро мужчина старательно делает вид, что ничего не случилось. Все как обычно. Вчера просто пришел с работы и лег спать. И это не он принес запах счастья со вкусом измены.

– Во сколько ты вчера вернулся, Дань?– и все же, стоит признать, его женщины решительны и не любят недомолвок.

– Слушай, даже не знаю. То ли поздно, то ли рано!– он закатывает глаза, театральничает, сам чувствует, что переигрывает.

– И что же вы столько времени делали?– упорная, но в лоб все же вопросов не задает.

Даня слышит страх в женском вопросе. В том, как напряженно ждет ответа и боится услышать тот, который подтвердит ее подозрения.

– Сначала ругались, потом падали!– снова хохочет и снова переигрывает.

Но падали они и правда долго. В общую бездну. Когда он держал ее бедра и смотрел, как под ним вздрагивает тело, обнимающее его длинными ногами, а музыкальные пальцы сплетены над головой в крепкий замок, словно у пленницы, связанной невидимой веревкой. И видно, как они сжимаются и разжимаются в одном ритме с внутренними мышцами. Вся открытая его взору, белая, изящная, царственная. Он летел за ней через пропасть отстранения и не знал, сможет ли его хоть что-то вернуть.

– Успешно?– интересно, что его девушка хочет услышать в ответ? Ну, если не ложь, которую, конечно, услышит.

– Да как сказать?..

Сказать стоило бы правду: успешно и даже дважды успешно. И не выгони Марина его со смехом словами: “Дай мне хоть сколько-то поспать, а то завтра вы потеряете меня на съемках”,– на цифре два они бы вряд ли остановились. И нет, он не помнил, что дома его ждут. Это измена. Предательство. Гадость. И ему есть за что каяться. Он трус. Он не хочет каяться. Он не хочет сложных разговоров. Было бы хорошо, если бы как-то все само собой разрешилось. Так же бывает?

В конце концов, сбегает от недоверчивых, полных мольбы глаз, в которых знание про его предательство замешано на надежде, что ей достаточно хорошо будут врать и достаточно упорно отрицать очевидное.

А на работе его встречает другой взгляд. Сначала искристый тем же счастьем, что плещется в нем, а потом понимающий. И губы, кривящиеся в улыбке всезнания. Что ж – другая женщина, другой опыт жизни, другой характер. И боль в ней другая. И безразличие, выращенное на этой боли.

И тут уже он чувствует себя тем, кому не дают правдивых ответов. И не задают важных вопросов. И не настаивают, хотя ему бы хотелось, чтобы настаивали! Если бы она требовала, спрашивала и настаивала, Даня бы понял, что он что-то значит, что ей тоже важно. И, наверное, набрался бы сил сказать в надежду другой, что все закончилось. Но никто ни о чем его спрашивать не собирается. В конце концов, а вдруг эти темные волосы в рыжину сегодня вечером пропустит через пальцы совсем другой мужчина и утонет в ее губах ощущением полного права? А вдруг она давно не одна, как и сам Даня? Почему он не спросил об этом ночью? Дурак!

Вот ведь странно, столько времени прошло с их расставания. Молодая и красивая женщина так и не представила коллективу кого-то, кем заменила Даниила, хотя он почему-то ждал, что место перестанет быть вакантным очень быстро. Если не из своих, с площадки, то были же спонсоры, руководители каналов, с которыми то и дело пересекалась Марина по работе, да и просто различные денежные люди при должностях.

Не знай он свою начальницу так близко, как имел удовольствие и несчастье познакомиться, Шмелев еще бы допустил, что ей никто не нужен, но ей, страстной, нежной, горячей женщине, конечно, был необходим мужчина, оберегающий и любящий, умеющий оценить такой подарок судьбы. И он должен был быть. Как иначе-то?