Людвига Хардекопфа не исключили. В решении комиссии было сказано: каждый член социал-демократической партии волен вступать или не вступать в «Рейхсбаннер», ибо это организация надпартийная. Кроме того, нельзя принуждать членов социал-демократической партии, заявляющих себя пацифистами, вступать в военизированные организации, даже в том случае, если эти организации призваны служить идее обороны.

Людвиг Хардекопф словно бы опять одержал победу. Но очень скоро он почувствовал, что победа эта дутая. Отношение к нему рабочих на заводе, даже социал-демократов, становилось все враждебней. Все невыносимее было чувствовать на себе презрительные взгляды. Людвигу Хардекопфу оставалось одно — переменить место работы. Работу он найдет — токари нужны были повсюду.

Но уйти с завода ему очень не хотелось. Очень уж удобно завод был расположен. Да и мастер к нему хорошо относился. И Людвиг со дня на день откладывал свой уход. Только когда он по рассеянности загубил двадцать четыре капсюли для вентилей и взбешенный мастер Адриан его грубо отругал, он заявил о своем уходе и тут же покинул завод.

II

Однажды Людвиг Хардекопф встретил в Бармбеке на Шлайденплаце мать и сестру. Они шли в глазную больницу, где лежал его шурин Карл Брентен.

— Да, я ушел от Меринга, — подтвердил Людвиг. — Ищу что-нибудь получше.

Мать разглядывала его, поджав губы. Ни единым словечком не обменялась она со своим сыном, только все оглядывала его с ног до головы. Ей показалось, что он очень опустился. Пиджак — в пятнах, изрядно поношенный. Воротничок рубашки был чистым, вероятно, недели две назад. Открыто устремила она оценивающий взгляд на его обувь. На Людвиге были рабочие башмаки, стоптанные, нечищенные. Паулина Хардекопф еще сильнее поджала губы.

— Но послушай, Людвиг, — сказала Фрида. — Ты ведь работал раньше на верфи? Почему тебе так неприятна работа там?

— Очень далеко, знаешь ли, — ответил он.

Фрида промолчала. Она вспомнила, как Людвиг объяснил ей однажды, почему он изо дня в день пешком отмеривает длинный путь от Бармбека до порта; ему нравится щебетание птиц по утрам, сказал он. Но тогда она уже знала, что Гермина не дает ему денег на трамвай.

— Да-да, очень далеко, — подтвердила Фрида.

С болью в душе смотрела она на брата. Как измучен. Как постарел.

Когда он распрощался, обе женщины долго смотрели ему вслед. Он шел усталой походкой и уже слегка согбенный.

— Бедняга! — прошептала Фрида.

— Тряпка! — сурово бросила мать.

— Но, мама!

— Был бы он мужчиной, давно бы к черту послал эту бабу!

В больнице Фрида прежде всего зашла к врачу. Он уверил ее, что операция прошла хорошо, а как дальше будет, заранее сказать, разумеется, трудно.

— Здравствуй, Карл!

Она подошла к кровати мужа, лежавшего с завязанными глазами в отдельной палате. Он неуверенно протянул бескровную руку.

— Здравствуй, Фрида!

— И я тут, — заявила о себе Паулина Хардекопф и пожала руку Карла.

— Счастье, что вся эта тяжелая история позади, правда?

— Далеко еще не позади. Не одну неделю еще придется лежать, — возразил он.

— Я говорю про операцию, — пояснила Фрида, садясь на край постели. — Врач сказал, что операция прошла хорошо.

— Да? Он так сказал?

Фрида повернулась к матери. Она стояла у кровати своего зятя, широко открытыми глазами глядя на его осунувшееся лицо.

— Садись, мама!

Паулина Хардекопф села на единственный стул, стоявший у кровати. Было время, когда она не любила зятя, ни во что его не ставила. С годами, и чем дальше, тем больше, она научилась его ценить. Ни один из сыновей не предложил ей приюта на старости лет. А Карл, в противоположность им, даже тогда, когда ему и его семье очень туго жилось, без всяких разговоров заботился о ней, и только ему она была обязана тем, что не попала в богадельню. Глядя на больного Карла, она все кивала и думала: «У него есть свои слабости, но он не эгоист, он — человек». Теперь она, не колеблясь, отдала бы свой глаз, если бы это спасло его от слепоты.

— Сынок наш завтра, наверное, будет у тебя, — сказала Фрида. — По-моему, он готовит тебе сюрприз.

— Какой сюрприз? — спросил Карл.

— Не имею права открыть тебе секрет, — ответила она.

Карл Брентен повернул голову в ту сторону, где, как ему казалось, сидела мать.

— Ты так молчалива, мама. Как ты себя чувствуешь?

— Буду чувствовать себя лучше, когда ты выздоровеешь, — ответила Паулина Хардекопф.

По лицу Брентена пробежала слабая, но радостная улыбка.

— За мной, мама, дело не станет, будь уверена. — Он опять обратился к жене: — Боюсь, что эта история влетит нам в чудовищную сумму.

— Не думай об этом. Вальтер заплатит. Третьего дня в газете опять напечатали его большое сочинение.

— Сочинение? — пробормотал Брентен. — Это называется статья.

Сюрпризом, который Вальтер приготовил отцу, был маленький детекторный приемник, крохотный радиоаппарат, какие в ту пору поступили в продажу. Врач разрешил установить его в палате отца, и Вальтер принялся за установку «чудесного ящика».

Карл Брентен лежал с завязанными глазами и, пока Вальтер возился с приемником, чутко ловил каждый шорох в комнате и каждое слово сына.

— Так, — говорил Вальтер, — комнатная антенна, значит, установлена. На случай, если она подведет, возьмем еще центральное отопление. И оно пойдет в дело… Заземление нам даст водопровод.

Медицинская сестра специально сделала отцу повязку, оставляющую уши открытыми. Вальтер осторожно надел ему наушники. Карл Брентен не постигал, как это можно услышать переданные по воздуху речь и музыку. Это не телефон, проводом был просто воздух, как уверял Вальтер. Неужели воздух наполнен человеческой речью и музыкой, и можно, если хочешь, извлечь их оттуда и услышать? Непостижимо! Карл Брентен не верил, что это возможно.

Он долго ощупывал маленький ящик, стоявший на тумбочке у постели. Вальтер, возбужденный, с жаром описывал отцу отдельные части аппарата.

— Вот кристалл. А вот это, у самого держателя, игла… Иглой, водя ее по кристаллу, надо отыскать правильную точку.

Вальтер бережно снял с перевязанной головы отца наушники, надел их и стал водить иглой по кристаллу. Ему сразу же удалось найти нужную точку, и он услышал музыку. Горячая радость вспыхнула в нем. Но надо добиться еще лучшего звучания, более чистого.

— Ты слышишь что-нибудь?

— Минутку, папа…

— Ты в самом деле веришь во все это?

— «Летучая мышь», — сказал Вальтер.

— Откуда здесь взялась летучая мышь?

Так, теперь звук чистый, никаких помех. Музыка из «Летучей мыши». Он снял с себя наушники и надел их отцу.

— Слышишь?

Карл Брентен слышал и изумлялся, но не произнес ни слова.

— Ты не слышишь?

Брентен только поднял руку и сделал знак сыну — помолчи, мол. Во мраке, в который он был погружен, он слышал музыку. Потрясенный, он прошептал:

— Чудо!

— Что ты скажешь на это открытие, а? — в упоении спросил Вальтер. — Слушать можешь, когда хочешь, и все, что хочешь. Речи, целые оперы, драматические спектакли. Но кристалл не трогай. Не то тебе придется опять водить по нем иглой до тех пор, пока звук не станет чистым.

— А он стирается от употребления, этот… кристалл? — спросил отец.

— Нет, никогда, папа.

В этот день отца ничего больше не интересовало. Он ни на минуту не хотел расстаться с наушниками. Если Вальтер о чем-нибудь заговаривал, он тотчас же останавливал его:

— Тш-ш! Тш-ш! — Он поднимал руку: — Поют из «Нищего студента». Хорошие голоса. Очень хорошие!

Когда кончилось время посещений и Вальтер стал прощаться, отец только коротко пожал ему руку. Наушников он не снял.

С улыбкой покинул Вальтер больничную палату.

По дороге домой он вспоминал, о чем они с отцом обычно разговаривали в прежние посещения.

Как-то Вальтер рассказал, что Эрнст Тельман стал председателем Центрального комитета коммунистической партии, ее вождем, следовательно. Карл Брентен был горд, что Тельман — «один из наших», как он сказал, — стал во главе партии. Он, мол, всегда говорил, что Тельман — прирожденный вождь. События, которым раньше отец не придавал никакого значения, теперь приобретали в его глазах особую важность. Да, сказал он в прошлый раз, когда Вальтер был у него, хорошо, очень хорошо, что во главе партии стоит нынче такой стойкий человек, с такой светлой головой, как Тедди.