– А то! Школа Rота это тебе не то самое, знаешь ли! – довольно проговорил Герасим, которого никогда не подводили ведьмачьи рефлексы, независимо от количества выпитого. Кроме, может быть, единичных случаев, но это уже совсем другая история…

Они вышли на крыльцо, прикрыв за собой дверь. На улице к тому времени уже окончательно стемнело. В окнах деревенских домов горел слабый мерцающий свет – все без исключения пользовались свечками, и сейчас, пока два горьких пьяницы стояли на крыльце, остальные добрые люди сидели по домам и занимались своими делами.

Едва державшийся на ногах Митрич взял ведьмачий пистолет и спустил курок! Раздался негромкий выстрел, руку стрелка повело вправо, и снова раздался выстрел – на этот раз послышался звук разбившегося стекла, крики и мат, раздававшиеся через пару домов!

«Блин, да какого чёрта!» – воскликнул Герасим, отбирая пистолет у довольного Митрича, который слегка присмирел, когда услышал какими словами его поминают обитатели дома, оставшегося без оконного стекла. Ведьмак оставил Митрича стоять на крыльце и направился к месту происшествия.

– Все живы?! – спросил он, посмотрев в окно.

Растерянные хозяева тут же узнали чужака, которого видели дома у Митрича.

– Ты чего, совсем обалдел?! – возмутились они в один голос.

– Это не я, это Митрич, – Герасим показал на стрелка, который еле стоял, облокотившись на дверь. – Все живы?

– Да живы, живы, – проворчал мужик, – кто нам стекло-то теперь вставит?!

– Вон тот достопочтенный господин, – Герасим кивнул на Митрича, – от себя приношу вам извинения! Митрич не хотел, так получилось… – проговорил он сочувственно и развёл руками.

Стрелок что-то забормотал, пытаясь извиниться и, наверное, продолжал бы так бормотать всю ночь, если б ведьмак не забрал его домой. Катерина, ругавшаяся на чём свет стоит, помогла Герасиму уложить супруга на кровать и раздеть, после чего тот громко захрапел, пуская слюни. Плюнув в сердцах, она проводила гостя в другую комнату и показала на свободную кровать, стоявшую рядом с печкой, в которой потрескивали дрова.

Герасим поблагодарил Катерину за гостеприимство. Молча кивнув, хозяйка вышла из комнаты, прошептав неприятные эпитеты о пьянстве мужа, его родстве с козлами и прочие обидные слова, которые, впрочем, были заслуженными хотя бы отчасти – чего уж греха таить…

Герасим уселся на ложе, отведённое хозяйкой, и начал раздеваться – в отличие от Митрича, ему было совсем не все равно, спать в одежде или почти голым, в кровати или на полу, дома или в стойле (он мог спать и там, если верить словам его жены!). Освободив уставшие ноги от сапог, ведьмак снял доспехи и отстегнул сканер – забросив «подарок» Климова под кровать, он улёгся на матрас, накинул одеяло, прикрыв половину тела по привычке.

«Блин, вот, зачем я накидался… я же здесь первый раз!» – подумал Герасим, лёжа с закрытыми глазами и недовольно скривился.

Каждый раз, когда он засыпал на новом месте, ему снились особенные сны о прошлом, в которых грёза казалась неотличимой от реальности. Позже Герасим перестал «квасить» чуть ли не двадцать четыре часа в сутки, не без участия Дашки, которая в один прекрасный день отказалась жить с запойным алкоголиком, несмотря на то, что тот бы неплохим человеком, делавшим мир лучше по мере сил. Очнувшись от алкогольного опьянения, длившегося несколько лет, ведьмак заснул трезвым в гостях у сестры своей зазнобы, ожидая увидеть во сне прошлое, но вместо этого сознание подарило ему сон без сновидений. Впрочем, чего теперь говорить о Дашке – её сейчас здесь нет, да и чёрт знает, где она, потому что он с ней – где ж ему ещё быть то…

Засыпая, Герасим слушал, как гудит огонь в печке. Этот звук становился всё громче и громче, пока не превратился в потрескивание костра. Ведьмак мгновенно открыл глаза, собираясь выяснить, какого чёрта происходит…

А происходило вот что: двое сидели у костра на полусгнившем бревне, а Герасим уселся напротив, построив себе некое подобие стула из четырёх кирпичей, которые удалось найти рядом. Он клевал носом, склонив голову на грудь. Тощий белобрысый парень со смешливым лицом, украшенным огромными подглазинами что-то рассказывал, обращаясь то к Герасиму, то к третьему – лысому мужику лет сорока на вид. Обладатель выдающихся подглазин держал в руке стеклянную бутылку, на которой была приклеена бумажка с надписью «Белая чайка».

Увидев засыпающего Герасима, рассказчик остановился:

– Веселов, гляди-ка, Гера у нас всё, похоже, баиньки лёг! – обратился он к лысому.

– Женька, дай ему глотнуть! И мне потом! А то вся трендишь, да трендишь, да под шумок хлещешь! – возмущался Веселов.

Женька поднёс бутылку к лицу Герасима, и тот мгновенно схватил её рукой, и улыбнулся, не открывая глаз.

– О, Гера с нами! – радостно воскликнул Женька, разжав руку, и отдал бутылку страждущему, да засыпающему.

Открыв глаза, Герасим поднёс бутылку ко рту и почувствовал приятный травяной аромат, смешанный с едва уловимым запахом спирта. Он сделал глоток – через мгновение по его телу пробежала волна тепла, усталость исчезла, и смотреть на мир стало чуточку проще.

– «Белая чайка» – прочитал Герасим. – Где ты взял это чудесное пойло?

– Да я же говорю, спёр у алхимиков, когда нас на чистку водили, – Женька махнул рукой, вспомнив неприятную процедуру.

– Какую ещё чистку? Меня вот никуда не водили, – Герасим пожал плечами и глотнул «Белой чайки». – Нас просто привели в класс алхимии и долго рассказывали о вреде пьянства…

– Ну, понимаешь, местные алхимики сказали, что у меня в крови ещё должна быть наркота, а она не совместима с ведьмачьим мутагеном… короче, меня и моих братьев по друной привычке сегодня хорошенько почистили, – пояснил Женька, показывая руки со следами огромных игл, которые, скорее, напоминали раны, нежели последствия уколов.

Герасим мельком глянул за спину на кирпичную стену одной из казарм. Впереди, шагах в двадцати от Веселова и Женьки, возвышалась стена высотой метра три, обнесённая колючей проволокой. Первая стена – а сколько их было там, дальше не знал никто. Возможно, надзиратели, одетые в лёгкую броню и вооружённые дубинками знали, но они не утруждали себя разговорами с рекрутами.

– Думаю, все понимают, что в этот лагерь, находящийся чёрти где, свезли самые сливки общества, – Герасим усмехнулся, – алкашей, – он поклонился под аплодисменты товарищей, – наркоманов, – он посмотрел на Женьку, приподняв брови, – бомжей – Герасим наклонил голову, глядя на Веселова, и тут же поправился, глядя на недовольную морду товарища, – прошу прощения, свободного странника, презирающего систему!

Веселов поклонился приятелям, засмеявшимся в один голос. Они поочередно приложились к бутылке и замолчали, подумав о завтрашнем дне, когда им предстояло принять ведьмачий мутаген. Герасим вспомнил, как в первый день толпу, состоящую из мужчин, в возрасте от двадцати до сорока лет, выстроили на улице, несмотря на дождь, а потом странный тип в маске долго распинался о том, какую услугу ведьмачий орден оказывает маргинальному отребью, предоставляя уникальный шанс стать ведьмаками.

Он вообще много чего говорил, но Герасим как-то пропустил мимо ушей добрую половину той пафосной речи. Что-то там про хранителей мира, про защитников людей, про предназначенье и прочую, прочую требуху, вызывавшую у промокших насквозь мужиков столько же интереса, сколько и пакетик семечек, валяющийся в грязной луже.