Изрешеченное снарядами здание рейхстага было в эти дни одним из самых популярных в городе. Каждый красноармеец знал, что на поджоге рейхстага Гитлер построил свое кровавое господство над Германией. Каждый красноармеец знал, что на судебном процессе по делу о поджоге рейхстага Георгий Димитров смело сорвал с фашистов маску демагогов и показал всему миру их подлинные разбойничьи образины. Каждый красноармеец хотел увидеть рейхстаг, побывать внутри этого здания. Его завоевывали в кровавом рукопашном бою, ступенька за ступенькой, камень за камнем. Оно было иссечено снарядами извне, выжжено пожарами изнутри, а могучие каменные плиты, из которых оно было сложено, еще держались, и массивное строение, как израненная, но устоявшая крепость, поднималось над руинами окрестных улиц.

Виктор вместе с товарищами поднялся по разбитой ручными гранатами и пулями и забрызганной кровью широкой каменной лестнице. На почерневших от пожаров каменных стенах, на колоннах красноармейцы высекли приветствия, пожелания, проклятия, лозунги и имена. Любовь и ненависть, страсть и тоска по родине, радость и боль — все, что в этот день победы, день конца страшной разбойничьей войны, могли чувствовать человеческие сердца, было высечено на этих камнях.

VIII

В тот день, когда бывший инспектор государственной тайной полиции в Гамбурге, впоследствии министериальдиректор гиммлеровского ведомства, Гейнц Отто Венер прибыл в Лугано, решилась судьба ганзейского города на Эльбе.

Люди, которым предстояло выбрать одно из двух решений — капитуляция или оборона, собрались в вилле имперского наместника на берегу Аусенальстера.

Курьеры сновали взад и вперед. Каждые полчаса сообщалось о положении на фронтах. И с каждым получасом фронт, поскольку вообще еще могла идти речь о фронте, приближался к Эльбе. Полки, дивизии сдавались, рассыпались, покидали фронт на собственный страх и риск или складывали оружие и ждали, пока их возьмут в плен.

Саперы заложили подрывные заряды под оба моста через Эльбу. Тем не менее по железнодорожному мосту в Гамбург еще шли поезда, и настолько переполненные, что даже на ступеньках, буферах и крышах вагонов стояли, сидели и лежали мужчины, женщины и дети. Население городов и деревень, охваченное паническим страхом перед наступающими неприятельскими войсками, бросало насиженные места и бежало без оглядки.

В обширном вестибюле нижнего этажа виллы имперского наместника нетерпеливо дожидались приема эсэсовские офицеры, офицеры вермахта, члены сената и муниципалитета, представители хозяйственных и коммерческих кругов. Был здесь и штурмбанфюрер СС Гуго Рохвиц, несколько часов назад приехавший с Восточного фронта и дожидавшийся приема у наместника. Черный мундир чуть не лопался на нем, жирная шея складками свисала на воротник. Он громко ораторствовал. Его круглое лицо пылало сухим жаром. Каждую улицу, каждый дом, каждый камень клялся он защищать и за последним камнем погибнуть с честью!

— Нет никакого сомнения, что будь перед нами только одна из великих держав сего мира, мы загнали бы ее на край света. Несчастье наше в том, что они, эти трусливые чудовища, объединились и все вместе напали на нас. Но мы жили и сражались всем на удивление. Погибнем же так, чтобы наши потомки с благоговением взирали на нас! — Он говорил, задыхаясь от ярости, срывающимся голосом и так воспламенился, в такой раж вошел, что лихорадочно горевшее лицо его даже вздулось. А лица слушателей выражали больше изумление героическим пылом этого толстяка, чем сочувствие его речам.

Доктор Баллаб и Стивен Меркенталь явились сюда как представители коммерческих кругов. Усевшись в отдаленном углу, они, в ожидании благоприятного момента для разговора с наместником, согласовывали свои предложения, которые собирались отстаивать в интересах крупной буржуазии. Доктор Баллаб подтолкнул локтем Меркенталя и глазами показал на Рохвица.

— Какой бес в него вселился? — ухмыляясь, зашептал он. — Трагическая роль ему совсем не к лицу.

— По-моему, он пьян, — сказал Меркенталь. Этот эсэсовский офицер его не интересовал. И вообще эсэсовцы со всем их фашистским балаганом для него более не существовали, их песенка спета. Его удивляло, что еще находятся люди, которые этого не понимают.

— Если Гиммлер действительно у наместника, — сказал доктор Баллаб, — то вряд ли ему доставит удовольствие лицезреть меня. С него станется, что он в последний момент захочет со мной рассчитаться…

— Он, бесспорно, там. Но будьте покойны, он не выйдет.

— Неужели мосты действительно хотят взорвать? — спросил доктор Баллаб.

— Генерал-полковник Вальнер, которому еще удается в какой-то мере поддерживать среди своих солдат дисциплину, решил ни при каких условиях не допускать взрыва мостов.

— Сможет ли он это сделать? Уверенности нет.

— Надо надеяться! Его наиболее надежные подразделения стоят в Веделе. В любую минуту он может занять подступы к мостам.

— Кстати, у вас есть какие-нибудь связи в социал-демократических кругах? — спросил доктор Баллаб.

— Социал-демократических? — удивленно переспросил Меркенталь. — Вот уж где у меня действительно никаких связей нет.

— А жаль. Могли бы теперь оказаться полезными.

— Но их, вероятно, не так уж трудно установить.

— Я тоже так думаю.

— Вы правы, — сказал Меркенталь после некоторого раздумья. — Нам прежде всего нужно выбраться из этой катастрофы невредимыми. А там уж как-нибудь образуется…

Доктор Баллаб опять посмотрел на Рохвица, который о чем-то горячо спорил с несколькими офицерами вермахта. Незаметно сделав ему знак, Баллаб поманил его к себе. Тот, важно пыжась, подошел.

Доктор Баллаб потянул его за борт мундира и, когда Рохвиц наклонился, шепнул на ухо:

— Слушайте, не пора ли вам наконец сбросить с себя эту личину героя?

Рохвиц вытаращил круглые глаза на бывшего государственного советника, которому он стольким был обязан.

— И еще я бы вам посоветовал не расхаживать в этом мундире!

— То есть как это? — Рохвиц выпрямился. — Что же еще нам остается, как не умереть с честью?

Доктор Баллаб опять потянул его за борт мундира и, вторично заставив толстяка нагнуться, зашептал:

— А не думаете ли вы, что после этого разгрома опять начнут строить школы и опять понадобятся учителя и директора? Ведь мы-то с вами в конце концов… разве мы не жертвы гитлеровского режима? Вы забыли об этом? Мы еще понадобимся.

— Мы? — с сомнением, но уже с некоторой надеждой в голосе переспросил Рохвиц, — Вы думаете? Вы в самом деле так думаете?

— Мы ведь не русских ждем, — ответил доктор Баллаб.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

I

Тридцать немецких коммунистов вылетали в Германию. В их числе был и Вальтер Брентен. Его известили об этом накануне отъезда вечером.

Вальтер и Айна вышли в последний раз побродить по ночной Москве. На улице Горького Айна прижала к себе руку Вальтера. В глазах у нее стояли слезы.

— Ты плачешь?

— Я радуюсь, что ты можешь вернуться в Германию.

— Ах, вот как? Я-то думал, ты плачешь по другой причине.

— Мало ли что ты воображаешь! Но слушай, в Берлине ты должен все сделать, чтобы я как можно скорее выехала к тебе. Обещай мне…

Вальтер кивнул и улыбнулся.

— Ах, Германия! — сказала она. — Я никогда не была там, но мне кажется, что родина твоя чудесна. Города со старинными домами, украшенными деревянными балконами, романтические улочки… Как у нас в Стокгольме в Старом городе, но, наверное, еще красивее. В горах, на берегах рек — старинные крепости и замки, полуразрушенные, запущенные… Сады, леса… Германия, как мне рисуется, — прекрасная страна.

— Ну-ну, не такая уж она прекрасная, — умерил Вальтер мечтательную восторженность Айны. — Нынче Германия — грустная сказка. «То было давным-давно…» Жизнь теперь там, конечно, очень трудная и суровая. Работы предстоит много. Нужды и лишений тоже очень много… Города…