Она не дала ему договорить.

— Разумеется, теперь там нелегко. Но ведь самое важное — война-то кончена и фашизм разгромлен. Я убеждена, что через самое короткое время Германия снова расцветет.

Они шли по Красной площади. Мягкая летняя московская ночь напоминала Вальтеру ту пору, когда он, едва оправившись после операции, вдыхал воздух этого города как самое целебное лекарство… Вальтер и Айна долго смотрели на Мавзолей, где покоится Ленин. За кремлевской стеной, на куполе правительственного здания, развевалось красное знамя, освещенное лучами прожекторов.

С красным знаменем в руках почти три десятилетия назад русские рабочие, руководимые Лениным, взяли власть.

Высоко держа красное знамя, они построили социализм.

Высоко держа красное знамя, они победили германский, победили европейский фашизм.

Высоко держа красное знамя, трудящиеся всего мира борются за свои права и свободу. «А мне, — думал Вальтер, — мне оно открыло возможность вернуться на родину».

Они шли по набережной Москвы-реки. Оба долго молчали. Наконец Вальтер сказал:

— Ты непременно приедешь ко мне, Айна, и очень скоро. Без тебя мне и на родине будет грустно.

II

Герберт, встретившись с Виктором в Берлине после капитуляции фашистов, прежде всего спросил:

— Неужели и Гамбург так разрушен?

— Боюсь, что еще больше.

— Еще больше? Нет, это, кажется, невозможно.

Герберт видел разрушенные города в Советском Союзе, но здесь, на родине, развалины как-то особенно потрясли его. Растерянно смотрел он на каменные остовы сгоревших домов, на пустые фасады, на разрушенные церкви, театры, музеи. Ему казалось, что ничего, то есть решительно ничего, не осталось от огромного города.

Виктор и Герберт шли по улицам, прилегающим к Александерплац. Оказалось, что есть еще неразрушенные дома, в которых обитают берлинцы. Молодые люди проходили мимо бывших школьных зданий и увеселительных заведений: в подвальных помещениях этих домов в страшной тесноте ютились люди, оставшиеся без крова, — мужья с женами, подростки, дети. Виктор и Герберт видели такие картины нужды и горя, что у них захватывало дыхание и они опускали глаза. На Розенталерплац вокруг издохшей лошади собралась толпа. Женщины руками срывали куски мяса с костей лошадиной туши.

По одной из улиц бежали женщины и дети. Толпа бегущих росла с каждой минутой.

— Куда это они? — спросил Герберт.

— Давай побежим за ними, посмотрим.

Они устремились вслед за толпой и на Мюнцштрассе натолкнулись на огромное скопление людей. Протиснувшись вперед, Виктор и Герберт увидели грузовик с красноармейцами, раздававшими буханки хлеба. Красноармейцев окружал лес просящих рук. Мальчишки карабкались на борта машины, хватали хлеб, который им протягивали советские солдаты, и, сияя от счастья, проскользнув между ногами взрослых, убегали прочь со своей добычей.

Конечно, хлеб раздавали населению по всему городу. Но планомерности в этом не было. Многим ничего не доставалось. А ловкачи урывали столько, что спекулировали хлебом, продавая его по баснословным ценам. Среди развалин процветали спекуляция и меновая торговля.

Виктор свернул себе папиросу. В мгновенье ока его обступили: мужчины глотали слюну и жадными глазами смотрели на табак. Он отдал свою пачку, с тем чтобы она передавалась по кругу, но к нему она уже не вернулась. Те, которым удалось урвать щепотку табаку и свернуть себе самокрутку, с наслаждением затягивались. Попыхивая дымом, они хлопали Виктора по плечу и говорили:

— Ты добрый солдат! Добрый Иван!

Откуда-то из развалин с диким воплем выскочила на улицу молодая женщина. Волосы беспорядочно свисали ей на лицо и от уха по шее текла кровь. Пробежав десятка два шагов, женщина упала. Несколько мужчин, отделившись от толпы, подскочили к ней, подняли и отнесли на большую каменную плиту. Запинаясь и плача, раненая рассказала, что только что на нее напал какой-то мужчина, камнем ударил по голове и вырвал из рук хлеб, который она получила. Эта женщина говорила не о ране, она горевала об украденном хлебе.

— Воображаю, что творится среди этих развалин с наступлением ночи, — шепотом сказал Виктор.

— Надо бы установить какие-нибудь полицейские посты, что ли!

— Среди развалин? — спросил Виктор.

III

— Берлинцы по собственному почину взялись своими силами восстановить один дом, — сказал Герберту лейтенант Мельников. — И как ты думаешь, что это за дом?

— Множество домов придется теперь восстанавливать. Могу ли я угадать, с чего начнут берлинцы?

— Очень интересно, — сказал молодой лейтенант. — Они начинают с Оперного театра.

— Вот чудаки… — рассмеялся Герберт. — И ничего важнее они не нашли?

— По-моему, замечательно, что восстановление начинается с Оперного театра. — Лейтенант и Герберт проехали по широкой, совершенно разрушенной улице, где раньше находились институты, театры, административные здания, частично построенные из массивных каменных плит. Фугасные и зажигательные бомбы разрушили все эти дома. Превращенное в подсобный лазарет изжелта-серое здание городского Оперного театра с его куполообразной крышей уцелело.

Мужчины выносили раненых на носилках, укладывали их на ручные тележки и увозили.

— Неужели тут еще лежали раненые? — удивился Мельников. — У них, верно, и медицинской-то помощи никакой не было.

Они вышли из машины. Несколько человек, стоявших на тротуаре, глядели на советского лейтенанта, точно ждали от него какого-нибудь сообщения или указаний. Но, видя, что лейтенант со своим спутником молчат и только оглядывают все кругом, крикнули им:

— Хотите помочь нам? Можете вы дать на время вашу машину, чтобы быстрее и удобнее перевезти раненых?

— Сюда бы роту русских — пошло бы дело веселей!

— Кем послана сюда эта рабочая бригада? — спросил Герберт.

— Да мы никакая не рабочая бригада, — ответили ему. — Это наш дом.

Советский лейтенант прислушался. Наш дом? Он подошел к рабочему, который это сказал.

— Ваш дом, говорите? Что это значит?

— Мы все здешние. Я рабочий сцены, служил в этом театре одиннадцать лет.

— А мы трое — оркестранты!

Один из оркестрантов указал на коренастого, несколько грузного человека, который нес на плече корзину и, дойдя до пустыря, усыпанного обломками, опорожнил ее.

— Вот это певец.

Герберт взглянул на лейтенанта. Лицо русского офицера сияло. Одних лет с Гербертом, он казался гораздо моложе: юное лицо, большие светло-голубые глаза и два ряда ровных, белых как снег зубов.

— Включимся? Как ты на этот счет? — тихо спросил он Герберта.

— Давай! Несколько часов в нашем распоряжении есть!

Лейтенант крикнул:

— Мы хотим вам помочь. За что раньше всего приниматься?

— Помочь — это хорошо, а вот как же с машиной? — спросил рабочий.

— С машиной?.. Ах да! Ну, конечно же, можете воспользоваться ею для перевозки раненых.

Лейтенант крикнул шоферу, чтобы тот перевез всех раненых в больницу.

Мельников и Герберт с группой рабочих вошли внутрь. К лейтенанту подошел пожилой человек невероятной худобы. Скулы у него торчали, глубоко запавшие глаза были обведены темными кругами.

— Я здешний техник, сударь. Нам нужны лампы, шнур, изоляционная лента, медная проволока, а главное — инструмент. — Он ни на шаг не отходил от лейтенанта. — И доски нам нужны. Пол на сцене поврежден. Еще нужны гвозди, шурупы, тиски, даже клея настоящего у нас нет…

«Боже мой, в какое дурацкое положение мы себя поставили, — думал Герберт. — Разве мы в состоянии им помочь и добыть все это?»

А Мельников бодро кивал и говорил:

— Будет!.. Все у вас будет!.. Да-да, все будет!

— Комендант города!.. Приехал комендант города!.. — Новость передавалась из уст в уста. Перед театром стояли советские легковые машины.

Герберт сказал Мельникову, что приехал комендант. Лейтенант на мгновенье опешил. Потом овладел собой и быстро проговорил: