— Здесь почти все осталось таким же, как при императоре Раджарадже, — замечает жрец. — Переделано было очень немногое. А фрески еще от тех времен. Но что мы знаем о тех временах? Что осталось от них? Удивительные фрески, статуи богов, Великий храм да девадаси, танцующие бхаратнатьям…

— По-моему, немало. А рукописи?

— Конечно, рукописи. Но многие из них до сих пор не прочитаны.

— Мне об этом говорил библиотекарь в «Сарасвати Махал».

— Но при чем здесь «Сарасвати Махал»? — удивляется жрец. — В Великом храме есть свои рукописи. Но они до сих пор не прочитаны.

Мы вновь выходим на пустынный храмовой двор.

— Вот, посмотрите, — жрец показывает на пирамиду гопурама, — вам ничего не кажется там странным?

Я поднимаю голову и медленно скольжу взглядом по каменным статуям. Стоп! Действительно, что-то необычное. Фигура человека в странной одежде. Черты лица жесткие, на плечи спадают длинные волосы. Ну, конечно! Это же европеец. Европеец на гопураме индийского храма X века. Откуда? И кто он? Я вопросительно смотрю на жреца. Но тот только разводит руками.

— Конечно, европеец, — отвечает он на мои мысли. — Но кто — неизвестно. Может быть, вы знаете европейского путешественника, который посетил Индию в IX или X веке?

Нет, я такого не знаю. Все известные европейские путешественники были в Индии гораздо позже.

— Империя Чолов, — в раздумье говорит жрец, — имела довольно тесные связи с Европой. При их дворе европейцы не были диковиной. Но кто они — пока неизвестно. И каким путем они попали в Индию в те времена, никто не знает.

Мы идем по двору храма, а европеец насмешливо и укоризненно смотрит с гопурама индийского храма мне вслед…

На следующий день Брагата, преподаватель колледжа Серфоджи, сказала мне:

— Не хотели бы вы посмотреть место, где жил крупный тамильский поэт и святой Тьягарайя? Мы обязаны ему карнатикской музыкой.

Я согласилась. День был уже на исходе, когда мы с Брагатой сели в автобус, идущий в одно из предместий Танджавура. Город быстро кончился, и мы ехали мимо рисовых полей, хижин, крытых пальмовыми листьями, мимо добротных помещичьих усадеб. Автобус останавливался в небольших городках с храмами и фортами. Солнце уже зашло, и небо на западе было окрашено в ярко-розовый цвет. Такого же цвета были воды реки Кавери, по берегу которой мы теперь ехали. На розовом небе чернели силуэты деревенских храмов и перистые листья кокосовых пальм. Наконец кондуктор объявил:

— Тирувайяру!

— Мы приехали, — сказала Брагата.

Было уже темно. От небольшой городской площади, где остановился автобус, тянулись узкие, плохо освещенные улицы. Возница тонги, запряженной быками, спросил нас, куда нам нужно.

— К Тьягарайе, — сказала Брагата.

Возница кивнул в знак согласия и жестом показал на тонгу, приглашая садиться. Быки тронули с места и медленно зашагали, тонга закачалась, как на мелкой волне, и все двинулось куда-то в темноту. И только над нашими головами шумели раскачиваемые ветром кроны кокосовых пальм, и по их листьям прыгал молодой месяц. Через полчаса впереди мелькнул огонек, потом еще раз. Сквозь деревья мы увидели освещенное одноэтажное здание.

— Приехали, — сказал возница.

Здание было сооружено над могилой Тьягарайи, известного музыканта и святого. Мы вошли в помещение. По стенам довольно просторного зала висели мраморные доски с текстами песен и священных гимнов Тьягарайи. Тут же стояли статуи богов, среди которых выделялась фигура Рамы. Музыкант особенно чтил его. Рассказывают, что Тьягарайя до зрелого возраста не интересовался поэзией, хотя и с удовольствием слушал музыку. Потом случилось так, что у него умерла дочь, а через некоторое время — и жена. Тьягарайя очень тяжело переживал свое горе. Он ходил на берег маленькой речушки, около его городка, и часами сидел, смотря на медленно текущие воды. Там у него и созрело решение уйти от мира и стать отшельником. Тьягарайя бросил дом и поселился в уединенном месте. Долгие часы одиночества и размышлений сделали его восприимчивым к красотам природы. Он обнаружил, что деревья и река, у которых он поселился, все время звучат, и в этих звуках уловил какую-то внутреннюю гармонию. Так появились его первые песни, созданные в своеобразной манере карнатикской музыки. Позже он стал сочинять гимны в честь Рамы. Окрестные жители приходили его слушать, и слава об отшельнике, поэте и музыканте разнеслась по всему округу. Через несколько лет о Тьягарайе уже знали повсюду в Тамилнаде. Люди из самых отдаленных мест приезжали его послушать. И до сих пор каждый январь в родном городке Тьягарайи устраиваются музыкальные фестивали, на которых исполняются прекрасные и печальные песни отшельника.

Во втором зале находилась могила Тьягарайи, над которой был сооружен алтарь. Центральную часть алтаря занимала бронзовая фигура музыканта, смотрящего грустными и проницательными глазами куда-то вдаль. Перед статуей горел масляный светильник. У алтаря к нам подошел молодой парень в одежде жреца.

— Вы такие поздние посетители, — сказал он нам, — наверно, очень интересуетесь Тьягарайей.

— Да, — подтвердила я.

— Я его правнук и главный жрец этого мандира. Сюда приходит много людей поклониться святому поэту, и я совершаю молитву перед его статуей.

«Они поклоняются поэту и музыканту, как богу», — подумала я. Жрец, казалось, прочел мои мысли.

— Да, люди поклоняются Тьягарайе, как богу. Ибо человек может быть богом и всегда достоин поклонения. Если, конечно, он сделал что-то хорошее для людей.

— Значит, индусские боги тоже были людьми? — спросила я жреца.

— Вы совершенно правы, — ответил он. — Боги были тоже людьми. Только они развили у себя несколько необычные способности. И Кришна и Рама жили среди людей, и в их появлении в мире нет ничего странного.

По правде сказать, я не ожидала от жреца таких высказываний. Действительно, индуизм очень сложная религия. Ее боги продолжают появляться, одни умерли недавно, другие — современники. «Человек может быть богом», — сказал жрец. Не каждый атеист решится на такую интерпретацию. Но ведь жрец был правнуком бога… Он проводил нас до тонги и сказал на прощание:

— Приезжайте еще. На следующей неделе я совершу пуджу перед Тьягарайей.

— Разве это так необходимо — пуджа? — поддела я жреца.

— Необходимо, — улыбнулся он. — Ведь невежественные люди могут приобщиться к тому высокому, что было в Тьягарайе, только через пуджу.

— А вы не пробовали сделать это иначе? — поинтересовалась я.

— Зачем? Наши традиции освящены тысячелетиями. Иначе не нужны были бы брахманы. Ведь мы посредники между богами и людьми.

Теперь передо мной был настоящий индусский жрец, «пастырь» невежественных людей, низших каст. Личность странная и противоречивая, как и сам индуизм.

И снова тонга повезла нас в темноту от светящегося в ночи храма, где главным богом был музыкант и поэт.

На следующий день я уехала из Танджавура. Мне было жалко расставаться с ним. Автобус запылил по шоссе, ведущему к Мадрасу, а там, позади, остались младший принц в своем пыльном «королевстве», веселые танцовщицы на Великом храме и печальный поэт в пустынном зале с мраморными досками его песен…

Бог в розовом пеньюаре. Ашрам-коммуна. Город рассвета

В небольшой полутемной комнате, куда вели крутые ступени, утопая худым телом в мягком кресле, сидел бог в розовом пеньюаре. Он предстал перед Мэри в образе довольно пожилой дамы французского происхождения. Даму здесь все звали матерью, а в книгах, которые выходили в этом приморском городке, слово «мать» писали с большой буквы. Мэри замешкалась у входа и смущенно стала теребить цветы, которые ей вручили у лестницы с крутыми ступенями. Бог поднял выцветшие глаза, и Мэри показалось, что розоватый отсвет пеньюара странно изменил их цвет. Она неловко поклонилась и протянула матери-богу цветы. Бог протянул ей молча руку и коснулся сухими холодными ладонями рук Мэри. Теперь владелица розового пеньюара пристально смотрела девушке в глаза. Это было утомительно и неприятно. Но Мэри не отвела взгляда и стала рассматривать сидящую перед ней женщину с репутацией бога. Лицо знаменитой матери — главы ашрама Пондишери — было цвета старинной пергаментной бумаги, а сквозь редкие тонкие волосы на голове просвечивала сухая, старческая кожа. От долгого глядения в глаза матери голова Мэри стала пустой, и она забыла то, о чем хотела спросить, когда ехала сюда. Она собрала вею свою волю и вспомнила какой-то вопрос, хотя и не главный. Облизнув пересохшие губы, Мэри задала его. Бог заговорил глуховатым голосом, медленно, со значением выговаривая слова: