Почему же все-таки организация «Моральное перевооружение» сумела привлечь к себе симпатии некоторой части школьников и студентов Мадраса? Дело в том, что у этой части молодежи нет никакого политического опыта и им подчас бывает трудно разобраться в организациях, которые их нередко используют. Студенческие ассоциации и школьные клубы, как правило, аполитичны. Проблемы политического и социального характера, которые волнуют молодых людей, там не обсуждаются. А на собраниях «Морального перевооружения» можно рассказать о том, какой ты хороший, и заслужить одобрение внука великого человека, можно обсудить некоторые политические вопросы и даже наметить план «революционного» изменения страны к лучшему. Можно открыто выразить свое недовольство несовершенством мира, гневно заклеймить продажного министра или разоблачить грязную игру «морально опустившегося» мадрасского капиталиста. Такие возможности всегда привлекают молодежь, и если ее растущая политическая активность не находит соответствующего выхода, эту активность может использовать любая сомнительная организация. В данном случае такой организацией оказалось «Моральное перевооружение».

В Мадрасе же обстоятельства сложились так, что Ганди со своей компанией действовал беспрепятственно. Никто из противников «Морального перевооружения» не появился на собраниях, никто не выступил, не поднял дискуссии, не показал школьникам и студентам истинную суть «революционеров» из Западной Европы. Поэтому они спокойно под звон ксилофонов и бодрых песен растлевали души молодых людей. Под видом высоких моральных качеств они развивали в них самолюбие, пустое тщеславие, воспитывали чувство своей исключительности, приучали легко бросаться такими высокими словами, как «родина», «долг», «революция». Школьников и студентов готовили к восприятию действительных идей «Морального перевооружения». Их завлекали на орбиту, с которой бывает трудно сойти…

Группа «Морального перевооружения» не ограничивалась только собраниями. В Мадрасе пошла пьеса «Космос так привлекателен». В ней участвовали профессиональные актеры, приехавшие вместе с группой. И космическую тему, где наши заслуги несомненны, они сумели сделать антисоветской. Но пьеса в городе не пользовалась успехом. Обычно она шла в полупустом зале.

Поселившиеся в колледжах представители «Морального перевооружения» начали исподволь вести там свою работу. В результате Женский христианский колледж разбился на две группы — противников «Морального перевооружения» и его сторонников. Первые составляли большинство. К ним примкнули и преподаватели.

— Послушай, Людмила, — сказала мне Анна Умен, — ты не можешь сказать мне, что происходит. Говорят, ты исправно посещаешь их собрания. Почему студентки так взбудоражены?

Я объяснила.

— Значит, они поселились у нас в общежитии, чтобы проповедовать свою «высокую мораль» и заставлять девочек признаваться в грехах? — с угрозой в голосе спросила Анна.

— Да, — подтвердила я.

— Ну хорошо же…

Самой активной в «нашей» тройке была девица из Кейптауна. Она хватала очередную жертву, говорила, какие все хорошие в «Моральном перевооружении», и заставляла признаваться в «грехах». Некоторые не выдерживали и начинали каяться. Судья смотрела светлыми выпуклыми глазами на девушек и время от времени говорила:

— Так, так. Дальше.

Я пыталась с ней разговориться. Но каждый раз получала односложные скользкие ответы.

— Сколько у вас сторонников в Индии? — однажды спросила я ее.

— 450 миллионов, — не моргнув глазом, ответила жительница далекого Кейптауна.

— Это что, абсолютная правдивость или невольное заблуждение?

— Это — первое, — враждебно взглянула на меня моя собеседница. — Те, кто не присоединился к нам сегодня, будут с нами завтра.

Группа привезла с собой литературу, но почему-то не распространяла ее. Это мне показалось подозрительным. На одном из собраний я подошла к Омико Чиба.

— Мисс Чиба, не могла бы я получить некоторые ваши издания?

Лицо Омико стало напряженным, в нем мелькнула растерянность, так хорошо знакомая мне по нашему первому разговору.

— Видите ли, мы сейчас заняты.

— Почему же вы не используете собрания для распространения вашей литературы? — невинно спросила я.

— Да, конечно, это мысль.

Наконец она подозвала высокого негра. В руках у него был чемодан, с которым, как я давно заметила, он не расставался.

Негр, воровато оглянувшись, полуоткрыл чемодан и стал показывать мне, косясь вокруг, журналы и книги. Я купила несколько журналов. Это были иллюстрированные издания «Морального перевооружения», отпечатанные в Лондоне и Женеве.

Быстро закрыв чемодан, негр подозрительно оглядел двух студентов, которые подошли к нам.

— А нам можно? — спросили они.

— Нет, нет, — торопливо сказала подоспевшая Омико. — Потом, потом.

«Потом» не было. Я развернула журнал. С первой страницы смотрела улыбающаяся физиономия Аденауэра. Я стала листать дальше. «Мы осуждаем фашизм только за его теорию высшей расы». «20 миллионов бастуют против коммунистического режима в России». «Коммунизм стоит на дороге нашей революции». «Мистер Чиба предлагает эффективный путь борьбы против коммунизма». «Только «Моральное перевооружение» может помочь Западному Берлину преодолеть кризис, в который ввергли его коммунисты». «Безбожный коммунизм — главная угроза миру».

Я поняла, почему эти журналы продолжали оставаться в чемодане высокого негра. Их направленность несколько не соответствовала индийской действительности. Омико не смотрела в мою сторону, но лицо ее по-прежнему оставалось напряженным.

Субашини была не в состоянии пропустить очередной организации. Она отправилась на собрание и, стоя у стола Ганди, произнесла речь. — Смысл ее был такой: она еще не знает, что такое «Моральное перевооружение», но если его руководители действительно делают мир лучше и борются со злом, она готова присоединиться к движению.

— Ну, как я выступила? — потом спросила она меня.

— Великолепно, великолепно! — подражая тону Ганди, ответила я. — Кстати, ты не видела красивых иллюстрированных журналов, которые издает «Моральное перевооружение»?

— Нет. Но я бы посмотрела, — оживилась Субашини.

Она уселась с журналами у меня на веранде.

— Что?! — вдруг раздалось оттуда. — Объясните мне, что это такое?

— Там все написано, — отозвалась я.

— Как же это так? — голос Субашини звучал хрипло и взволнованно. — Как же это так? Они говорят одно, а пишут другое. Посмотрите, они говорят об абсолютной любви, а сами проповедуют ненависть.

— Это к вопросу об абсолютной честности, — заметила я.

— Послушайте, если бы я знала! Я бы никогда не пошла на их паршивое собрание. Да как они смеют! — бушевала Субашини.

— Вот, вот, — засмеялась я. — Сначала надо знать, а потом примыкать. А то ты сначала примкнешь, а затем начинаешь выяснять, что за движение, что за организация.

— Ну, нет! Ну, нет! Это им не пройдет! — глаза Субашини загорелись решимостью. — Можно я возьму с собой эти журналы?

И журналы пошли по общежитию. Ряды сторонников «Морального перевооружения» катастрофически таяли. Только двое продолжали посещать собрания.

Омико и ее подруги теперь демонстративно не здоровались со мной. Преподаватели возмущались, и я поняла, что можно очистить хотя бы Женский христианский колледж от «Морального перевооружения».

— Мисс Мукерджи, — спросила я за ужином, — что, христианская мораль уже изжила себя?

— Почему? Кто сказал? — насторожилась декан.

— Я сама вижу. Какие-то три иностранки заставляют ваших студенток исповедоваться и учат их, как жить.

— Вот именно, — поддержала меня Умен, — наше воспитание поставлено под сомнение. Видимо, только «Моральное перевооружение» способно привить студенткам колледжа нравственные идеалы.

Мисс Мукерджи молча поднялась, окинула помрачневшими глазами столовую и вышла.

На следующий день три фигуры с чемоданами уныло потащились к выходу.