«Храбрые мыши» не — смели поднять на оторопевшего декана глаза, но упрямо стояли. И на шее кота появился колокольчик. Колокольчик зазвонил неуверенно и робко, но выдал своего хозяина. Выдал с головой. Соляной столб вновь стал мисс Мукерджи с исказившимся от гнева и разочарования лицом. Преподаватели втянули головы в плечи и, боясь встретиться с кем-нибудь взглядом, смотрели — прямо перед собой.

— Ну хорошо же! — теперь в словах мисс Мукерджи звучала открытая угроза. — Те, кто не хочет учиться, пусть немедленно покинут колледж. Немедленно! Вы слышите, что я сказала!

— Это бесчеловечно! — звенящая — фраза взмыла вверх, и преподаватели еще ниже нагнули головы. Мисс Манаси, не выдержав, тонко и непристойно хихикнула.

— Это бесчеловечно! — отозвалось в углах зала.

В январе на дорогах штата горели поезда и автобусы, банды погромщиков забрасывали пассажиров камнями. Было опасно — передвигаться в городе, а в дальней дороге все могло случиться.

Но никто из «мышей» не дрогнул, никто не опустился на стул. А «кот» метался по — сцене, звеня предательским колокольчиком, выдававшим каждое движение его души. Но теперь его уже никто не боялся. «Кота» больше не существовало, так же как и не было прежнего декана с елейной улыбкой на губах и лицемерными разговорами о человеческом милосердии. Когда первое испытание страхом было выдержано и поверженные «боги», жалко и беспомощно улыбаясь, уже ничего не могли поделать со своей паствой, встала Срилата. — Именно она первая произнесла речь, которой началась январская «революция» в Женском христианском колледже.

— Почему мы должны оставаться в стороне? — громко и уверенно сказала девушка. — Мы все понимаем, что происходит. Мы тоже хотим протестовать.

— Правильно! Правильно! — закричали с мест. — Мы будем протестовать!

— Дайте мне слово! — поднялась Минакши.

— Говори, говори! — поддержали ее. На мисс Мукерджи уже никто не обращал внимания. Она стояла на сцене прямая, непримиренная, с бледными щеками, как будто покрытыми пудрой, отчетливо понимая, что проиграла бой.

— Разве не ясно, — начала Минакши, — что введение языка хинди в качестве государственного отразится на судьбах и карьере южноиндийской молодежи? Мы говорим на дравидийских языках, и хинди нам чужой.

— Послушайте, мисс Мукерджи, — вскочила Субашини, — вы хотите сделать из нас штрейкбрехеров. Вы хотите, чтобы нас в знак презрения забросали камнями другие студенты. Этого вы хотите?

— Этого вам бояться нечего! — голос декана снова окреп. — Я выйду и поговорю со студентами, которые — посмеют прийти с камнями.

Колокольчик вновь звякнул, и непочтительный хохот раздался в ответ.

— В вас сегодня говорит дух неповиновения! — крикнула она. — Идите и подумайте. Я вас соберу завтра и посмотрю, что вы скажете.

— А наше решение? — раздались отовсюду голоса. — Да, наше решение!

— Предлагайте, предлагайте!

И зал выдохнул: «Закрыть колледж!»

Таким образом, Женский христианский колледж оказался все-таки единственным в своем роде. Студенты сами приняли решение его закрыть.

Весь вечер бурлили общежития. «Революция» разрасталась, и преподаватели предпочитали отсиживаться в своих квартирах. Мисс Мукерджи тоже нигде не было видно.

Не знаю, понимала ли мисс Мукерджи, что сама больше всех содействовала возникновению в колледже «революционной ситуации». Но кое-что она, по всей видимости, поняла. На следующий день на собрании она объявила о правительственном предписании закрыть колледж. «Теперь этот вопрос обсуждению не подлежит, — сказала она. — Все, кто хочет остаться в общежитии, пусть остаются». Преданные ею преподаватели впали в состояние оцепенения. Но этим мисс Мукерджи не отделалась. На собрании было избрано шесть делегатов для связи со студенческим комитетом и выработаны основные требования правительству.

— Я сама отнесу эти требования, — декан пыталась в создавшейся обстановке вернуть себе утерянное.

— Нет! — протестующе закричал зал, — это наше дело!

Делегатам не удалось связаться с комитетом. Члены комитета к тому времени уже были арестованы. Зато забастовка все-таки состоялась. Это была голодная забастовка протеста. Готовиться к ней стали накануне. Все усиленно ели. Ведь предстоял голодный день. Мани, шеф-повар столовой, только разводил руками.

— Никогда не видел, — удивлялся он, — чтобы они так ели. Подчистую. Ничего не осталось.

На следующий день забастовщики были охвачены неподдельным энтузиазмом. По мере приближения времени обеда энтузиазм стал утрачивать свои пылкие формы. Девушки вяло прохаживались по саду, тихо переговаривались или сидели, положив головы на колени. Наконец было решено, что лучший способ борьбы с голодом — это сон. Забастовщики улеглись на кровати. Однако Минакши и Субашини продолжали бродить по саду. На голодный желудок говорить не хотелось, да и особых новостей не было. Единственным человеком в колледже, кто знал, что происходит в городе, была я. Остальные не решались выходить за ворота. Минакши и Субашини отправились ко мне.

— Ну, как там? — спросила Субашини, устало опускаясь в кресло.

Я рассказала, как «там», и в свою очередь спросила, как «здесь».

— Бастуем, — уныло вздохнула Минакши.

— Есть хочется… — рассеянно протянула Субашини.

Вид у обеих был такой тоскливый и несчастный, что я не выдержала.

— У меня есть печенье, — сказала я. — Хотите?

— Что вы, что вы! — замахали руками мои гостьи. — Мы скорее умрем.

Однако обе пары глаз так и впились в пачку бисквитов, лежавшую на столе.

— Вот что, — засмеялась я. — Возьмите печенье, я никому об этом не скажу. И, ей-богу, солидарность студентов от этого не пострадает.

— Вы уверены? — с сомнением протянула Минакши.

— Абсолютно.

— Ну что ж, возьмем? — посмотрела на нее с надеждой Субашини.

— Пожалуй. Но только по одному. Слышишь?

На второй бисквит их уговорить не удалось.

Ночью голодные забастовщики беспокойно ворочались в своих постелях и с нетерпением ждали рассвета. В этот день Мани пришлось открыть столовую раньше времени. Он опять разводил руками:

— Подумайте! Все подчистую.

Борьба, видимо, требовала жертв даже от Мани. Постепенно страсти в колледже улеглись, стихийные митинги и забастовки кончились, правда, занятия еще не начались. Преподавателей снова начали почтительно величать «мисс». Декан вновь величественно плыла по саду, гордо неся голову, украшенную жасмином. Как обычно, звонил колокол часовни, призывая на очередную молитву. Но что-то в жизни за каменной оградой неуловимо изменилось. Теперь студенты знали, что они кое-чего стоят, и не благодаря своим наставникам, а вопреки им. Сознание этого заставляло их по-новому двигаться…

«Доброе утро, леди и джентльмены!»

Да, именно так он и сказал: «Доброе утро, леди и джентльмены! Как вы себя чувствуете? Как настроение? Посмотрите, какое сегодня прекрасное солнечное утро! Итак, начнем, пожалуй». И посмотрел на собравшихся веселыми, ни во что не верящими глазами. Три ксилофониста выступили вперед и, взмахнув палочками, заиграли веселый марш.

— Спасибо, — сказал он им и поправил очки, съехавшие на длинный нос. — Теперь прошу вас.

Певцы, смахнув с лица озабоченность, засветились жизнерадостными приклеенными улыбками:

Разве это не страшно печально,

Что я так хорош,

А мир так плох?

На слове «мир» они вытащили из карманов джинсов пистолеты и три раза выстрелили в воздух.

Переделаем мир!

Переделаем мир!

И снова пальнули из пистолетов. Он опять поправил очки и натянуто засмеялся.

— Не правда ли, смешно? — обратился он к собравшимся. Сидевшие на широких деревянных скамьях подростки и несколько студентов вразнобой крикнули, что это действительно смешно.