Каждый вечер рыбаки появляются на этом базаре, пытаясь заработать несколько лишних анн. Им не приходится далеко идти. Деревни рыбаков расположены тут же, на песчаной полосе между океанским прибоем и асфальтированной лентой «Марины». Эта лента — граница их мира, немногие из рыбаков осмеливаются выйти за нее. Мир, в котором они живут, так непохож на жизнь, которая вечерами захватывает «Марину» с ее нарядной толпой гуляющих, с ее яркими фонарями и дорогими ресторанами. Их мир — это убогие глинобитные хижины, крытые пальмовыми листьями, полуголодные ребятишки и непричесанные женщины в латаных сари. Их мир — это суровая борьба с непостоянством и предательством океана, ноющие с рассвета до вечера мышцы, медные гроши, которые они бережно завязывают в грязные набедренные повязки.
Атмосфера тяжелого труда, повседневных опасностей и нищеты царит на этом песчаном клочке. Его обитателей кормит океан. Но если иногда океан бывает щедр и улов богат, то люди, появляющиеся каждое утро на берегу, платят рыбакам гроши за самые ценные сорта рыб. В карманах скупщиков оседает большая часть денег, заработанных рыбаками в честном поединке с океаном. Недаром в Мадрасе говорят, что рыбаки кормят тысячи ртов, только не свой собственный.
Рыбацких деревушек на берегу несколько, и все они похожи одна на другую. Глиняные лачуги расположены таким образом, что между ними остаются только крохотные улочки и узкие проходы. В грязном песке этих импровизированных улиц копошатся голые худые дети, сидящие на корточках женщины продают мелкую рыбешку. Перед деревней, у самой кромки прибоя, лежат большие рыбацкие лодки, небольшие парусные боты и катамараны. Катамаран — это несколько бревен, связанных веревкой. Наблюдая за скачущими по гребням волн непрочными сооружениями, удивляешься, как могут рыбаки балансировать на них.
Около лежащих на берегу лодок среди сохнущих сетей возятся рыбаки — хорошо сложенные, статные люди, кожа которых стала совсем черной под лучами жестокого тропического солнца. Их тела обнажены, только на бедрах узкая полоска ткани. Головы прикрыты своеобразной шапочкой, сделанной из рогожи и напоминающей остроконечный колпак.
— Выходить в море нам приходится в любую погоду, — рассказывает мне один из рыбаков, — даже если оно бурное. Ничего не поделаешь, иначе дети не получат и той скудной пищи, которую они и так имеют не каждый день.
В этих словах горькая правда. Поэтому вечерами появляются на рынке раковин усталые люди с влажными узелками. И несется из темноты:
— Сиёрс, сиёрс. Си шелле. Си шелле.
Но превратности жизни на суше не самое страшное, что поджидает рыбаков.
…Утром 22 декабря 1964 года море было относительно спокойным. В деревне Тхангачимадам 50 рыбаков готовились выйти на лов. Они долго совещались на берегу. Старики показывали на зловещие тучи, обложившие горизонт. В тучах полыхали синие молнии. Старики в раздумье качали головами. Но молодых это не беспокоило. Они видели эти тучи и молнии уже неделю. Все знали, что в той стороне, у Цейлона, море всегда в это время бурное. Но бушующие там шквалы и ураганы редко докатывались до побережья. Поэтому рыбаки ушли в море. Назад они не вернулись. Из пятидесяти повезло только одному. Он спасся чудом. Потеряв свою лодку, рыбак вплавь через штормовые волны добрался до берега. Там нашли его, израненного и потерявшего сознание. Очнувшись, он рассказал о трагедии, разыгравшейся в океане. Штормовой шквал налетел па флотилию на ее пути к берегу. Легкие суденышки рыбаков были опрокинуты. Ветер разметал их в разные стороны. Мачты и весла поломались. Людей захлестывали огромные волны. В течение нескольких дней океан выбрасывал на берег трупы погибших.
Разгул декабрьского циклона продолжался несколько дней. Потом ветер утих, океан успокоился, на небе, свободном от туч, засверкало солнце. Постепенно жизнь побережья налаживалась. Похоронили погибших, отстроили хижины. Вновь на рассвете рыбаки уходят в море. Но кто может поручиться, что они вернутся домой, когда в Мадрас придет очередной циклон…
Католики. Фома Неверный
— Да, да, пожалуйста, входите. Я жду вас.
Навстречу мне из-за небольшого стола, заваленного книгами и рукописями, поднимается человек. На нем белая сутана и стоптанные домашние туфли.
— Вы патер Фигредо? — на всякий случай спрашиваю я.
— Конечно, конечно. Вы не ошиблись.
У патера Фигредо интеллигентное лицо, его умные глаза глядят сквозь очки в простой железной оправе. Он проводит крупной рукой по облысевшему лбу и улыбается полными губами.
— Я сейчас, — говорит он и исчезает в узком дверном проеме.
Через несколько минут он ставит передо мной что-то завернутое в холстину.
— Вот ведь иногда какие вещи попадаются, — приговаривает патер, снимая тряпицу.
Под тряпицей оказывается бронзовый ларец. По стенкам ларца идет витиеватый орнамент, чередующийся со стилизованным изображением павлинов. Центральный павлин — двухголовый.
— Обратите на него внимание, — говорит Фигредо, — это эмблема ордена августинцев.
— Вряд ли, — с сомнением качаю я головой. — Эта эмблема иногда встречается в индусских храмах периода империи Виджаянагара.
Патер на минуту задумывается. Потом пристально смотрит на меня из-под очков.
— Пожалуй, вы правы. Августинцы здесь ни при чем. Ну а что вы скажете насчет этого?
Он приподнимает крышку ларца. На ней две фигуры. Одна со всеми атрибутами Иисуса Христа, другая в индийском дхоти.
— По всей вероятности, — начинаю я, рассматривая крышку, — это имеет отношение уже к христианству. А кто рядом с Христом?
— Святой Фома.
— Вы уверены?
— О да! Ларец я датирую XVI веком. Музеи Лондона, Парижа и Дели подтверждают это.
— Ну а святой Фома, какое же отношение он имеет к Индии?
— Как какое? — удивляется патер. — Он был первым проповедником христианства здесь, в Мадрасе.
— Давно это было?
— Я считаю, что в I веке нашей эры. Вы ведь знаете, Индия вела тогда оживленную торговлю с Римом. До сих пор около Пондишери в Арикамеду сохранилась римская колония. Святой Фома мог приплыть на одном из этих кораблей. Знаете легенду о его пророчестве? Святой Фома поставил каменный крест на берегу океана и сказал: «Когда волны коснутся его подножия, европейские христиане приплывут в Индию». Когда корабли Васко да Гамы вошли в Каликат, волны уже лизали подножие креста.
— Неплохо, — сказала я. — Только, когда жил Фома, в тех странах, откуда пришли в Индию завоеватели, и христиан еще не существовало.
Патер снова задумался.
— Но ведь он был апостол и видел на много лет вперед, — неуверенно произнес он.
— Так зачем же этому апостолу понадобилось придать оттенок фатальной неизбежности началу европейской колонизации Индии? Вы не знаете? Может быть, это понадобилось кому-то позже?
Фигредо потер лысеющий лоб.
— Я никогда не рассматривал эту легенду с такой точки зрения.
Патер заворачивает ларец в холстину и переводит разговор на другую тему.
В I веке римские галионы, подгоняемые муссонными ветрами, плыли к берегам Индии. Оттуда на рынки Рима они привозили тонкие индийские ткани, бериллы, жемчуг, пряности. Один из таких галионов и высадил однажды на Малабарском побережье первого христианского проповедника. Это был высокий голубоглазый человек в грубых сандалиях и поношенной одежде. Сейчас трудно сказать, кто сошел на берег — действительно ли легендарный Фома Неверный или кто-то другой. В старинной семье Палаюров на Малабаре до сих пор хранится древняя рукопись с описанием путешествия этого проповедника. Вначале местом его деятельности был Кранганур. Оттуда Фома Неверный, как называют проповедника, отправился в Тамилнад и поселился в Майлапуре, бывшем тогда крупным торговым центром. Как свидетельствует рукопись, он обратил в христианство 17 490 браминов, 350 вайшьев и 4280 шудр. Даже один индусский храм был превращен в церковь. Местный правитель Кандаппа Раджа разрешил Фоме построить церковь на западной окраине Майлапура, у океанского берега. Насаждая христианство, толкуя о чужом боге, Фома попутно делал «чудеса», которые положено делать любому уважающему себя апостолу или святому. Он заставлял видеть слепых, вылечивал проказу, ставил на ноги паралитиков, под его взглядом начинали говорить немые. Наиболее успешно Фома справлялся с «одержимыми дьяволом». Возможно, этот человек обладал большой гипнотической силой.
