Конечно, тем, кто видит циклон каждый год, может быть, и целесообразно укрыться в домах. А вот тем, для кого это было впервые, сидеть дома явно противопоказано. Я надела плащ и, преодолев поток, бушевавший у моего порога, вышла на улицу. Тихая и малонаселенная Колледж Роуд напоминала быстро несущуюся горную реку с порогами и водоворотами. Мой прорезиненный плащ моментально намок, и сквозь его швы внутрь беспрепятственно проникали холодные струи дождевой воды.

По безлюдным и залитым улицам города шли редкие автобусы, поднимая целые фонтаны брызг. За автобусами тянулись султаны водяной пыли. Ветер безжалостно трепал зеленые кроны кокосовых пальм, и они со стоном гнулись к земле. Временами вдруг неожиданно наступало затишье и дождь прекращался. Но эта тишина таила в себе что-то зловещее. Потом снова ураганный порыв ветра сотрясал город. Идти было трудно. Ветер забивал дыхание, и пробиваться сквозь его плотную невидимую стену становилось все тяжелее. Уже стемнело, когда я добралась до берега океана. Я не узнала так хорошо знакомого мне места. Там, где между набережной и кромкой воды была широкая полоса песка, теперь кипела и клокотала пена. По океану один за другим катили огромные валы. Казалось, океан встал на дыбы и рвется на город. Временами в ревущий грохот волн, шум ливня и завывание ветра врывалось неистовое и ритмичное кваканье тысяч лягушек. Создавалось впечатление, что над городом работает гигантская наковальня.

В минуту очередного затишья я услышала тонкий плач. У парапета, держа за руки двух малышей, стояла женщина. Намокшее сари плотно облегало ее худое тело, волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Женщина в отчаянии прижимала к себе небольшой узелок, с которого капала вода. Все трое стучали зубами от холода и сырости. С трудом удерживаясь на ногах, я подошла к женщине.

— Амма, откуда ты?

— Оттуда, — она безнадежно махнула рукой в сторону океана.

Я вспомнила, что на берегу стояла деревушка рыбаков. Около тридцати легких хижин, крытых пальмовыми листьями. Теперь там бушевали волны. Несколько десятков вымокших и иззябших людей толпились у набережной. Жалкая груда домашнего скарба лежала на тротуаре. А в шипящих водоворотах крутились пальмовые листья, доски, алюминиевая кастрюля, тряпье и жалобно мяукающий котенок. Это было все, что осталось от деревушки. Седой сгорбленный старик на ревматических тонких ногах, вперив неподвижный взгляд в темноту, безостановочно повторял:

— Все взял океан. И дома, и сети, и катамараны.

И снова:

— Все взял океан…

В Майлапуре, там, где сотни хижин теснились по берегам вонючего городского канала, я увидела кричащих и плачущих людей. Стоя по колено в воде, они пытались выловить из бушевавшего канала остатки своего имущества. Призыв Мадрасского радио — «Укрывайтесь в домах до наступления темноты» — явно к ним не относился. Домов больше не было. Их снес ураган.

На площади перед Майлапурским храмом в беспорядке лежали вырванные с корнем деревья. Их поломанные ветви, подхваченные ветром, исчезали в темноте.

Около девяти вечера в городе погас свет. Сквозь рев разбушевавшейся стихии я услышала слабые удары колокола. Ему ответил второй. Потом третий. Звонили в церквах и храмах. Металлические языки колоколов, казалось, говорили: «Не за-блу-дись. Не про-па-ди. Не за-блу-дись. Не про-па-ди». Этот тревожный — звон как вестник бедствия наполнял погруженный в ураганную тьму город.

К рассвету буря стала утихать. Однако затопленный, измученный бессонной ночью Мадрас был еще во власти циклона. День принес неутешительные новости. Десятки людей погибли под развалинами рухнувших домов. В районах Джорджтаун, Кодамбаккам, Венкатесапурам, Пудупаккам снесены тысячи хижин. 30 тысяч горожан остались без крова. Госпитали переполнены ранеными. Расписание поездов нарушено.

Позже пришли сообщения о трагедии Рамешварама и Памбана.

В декабре жителей острова Рамешварам и побережья не успели предупредить по радио о надвигающемся циклоне. Он застал их врасплох. В течение нескольких дней пострадавший район был отрезан от внешнего мира. Сильный шторм мешал спасательным судам подойти к острову, а железнодорожная линия и Памбанский мост были разрушены. Единственным средством сообщения оказались самолеты военной авиации. Преодолевая неблагоприятные метеорологические условия, они появились над Рамешварамом и сбросили пакеты с едой, теплую одежду и баллоны с питьевой водой. Потом самолеты доставили к месту катастрофы главного министра штата Мадрас Бхактаватсалама и председателя партии Национальный конгресс Камараджа. В этот же день измученный тяжелым полетом Камарадж прямо на Мадрасском аэродроме рассказал корреспондентам о том, что он видел. В Дханушкоди все строения разрушены, от некоторых домов остались только стены. Камарадж не смог заметить с самолета следов железнодорожной станции. Он наблюдал, как сотни людей по колено в воде брели из Дханушкоди к Рамешварам Роуд. Заслышав шум самолета, они протягивали руки и просили еды.

Газета «Хинду» писала: «Даже свирепый циклон, который обрушился на дистрикты Восточный Танджавур и Раманатапурам в 1955 году и унес свыше трехсот жизней, по-видимому, был более милосердным в сравнении с последним проявлением гнева природы на острове Рамешварам и в его окрестностях».

Вот далеко не полный перечень ущерба и разрушений, нанесенных декабрьским циклоном. Смыта железная дорога Памбан — Дханушкоди. Повреждена телеграфная и телефонная линии. Электросеть вышла из строя. Шоссе в районе Раманатапурам завалено упавшими деревьями. Автобусное сообщение прервано. Паровоз и четыре головных вагона экспресса Мадрас — Тривандрам опрокинулись на насыпи, подмытой водой. В Раманатапураме двухсотлетний баньян упал на храм Ханумана и разрушил его. Пострадала железнодорожная станция в Мандапаме. Сотни домов и хижин смыты ливнем и океанскими волнами. Десятки тысяч людей остались бездомными. Тысячи нашли свое последнее пристанище под развалинами падающих домов и на морском дне. Убытки, причиненные циклоном, исчислялись многими миллионами рупий.

Рыбаки уходят в море

— Сиёрс, сиёрс! — несется откуда-то из темноты, где шумит океанский прибой. И снова:

— Сиёрс, сиёрс…

Странное, незнакомое слово. Я сворачиваю с асфальтированной ленты набережной на песок и иду на это слово.

— Сиёрс, сиёрс! — раздается совсем рядом.

Останавливаюсь. Постепенно глаза привыкают к темноте, и я вижу две фигуры в набедренных повязках. Одна принадлежит пожилому мужчине, другая — почти мальчику.

— Мэм, — говорит пожилой, — купите сиёрс, — и протягивает мне изогнутый остов морского конька. Теперь я понимаю, что такое «сиёрс». Это английское «си хоре» — морской конь. Чужое слово в устах тамильских рыбаков претерпело странное изменение. Оба же, мужчина и юноша, — рыбаки. Каждый вечер они приходят на побережье океана продавать' свой улов: морских коньков, осколки кораллов, ракушки, морских ежей. Здесь, прямо на песке, располагается своеобразный ночной рынок. Ацетиленовые фонари, поставленные на землю, образуют светящуюся дорожку, которая начинается от тротуара набережной и уходит к океану, туда, где разбиваются накатывающие на берег волны. Около фонарей на циновках лежат дешевые безделушки, школьные тетради, старые журналы, авторучки, бумажники и кошельки. Но больше всего того, что приносит океан. Кораллы, морские звезды, раковины.

Раковин много. Они лежат рядами, сверкая всеми оттенками самых неожиданных цветов. Розовые, сиреневые, голубоватые, желтые, коричневые, зеленые, серебристые. Раковины большие и маленькие. Похожие на блюдца и закрученные спиралью, простые жемчужницы и крупные раковины священного чанка, россыпь мелких каури и радужно блестящие перламутром «наутилусы». Влажный морской ветер мельчайшими кристалликами соли оседает на руках и лицах продавцов, покупателей и гуляющих. Люди идут от одной циновки к другой, присаживаются и бережно ощупывают гладкую поверхность разложенных раковин. У торговцев, регулярно занимающихся этим бизнесом, раковины вычищенные и отполированные. На некоторых выгравированы индусские боги и эмблемы политических партий. Чуть в стороне от освещенной дорожки бродят рыбаки. Они тоже пытаются что-нибудь продать. Они носят раковины в узелках, бережно разворачивают их перед покупателем и с плохо скрываемой надеждой смотрят, как пренебрежительно перебирают их товар. На их раковинах нет картинок, с них не соскоблена мшистая прозелень водорослей, раковины хранят прохладную влажность океанских глубин и пахнут морем. С точки зрения мадрасского покупателя, эти раковины не представляют интереса. Их берут иногда только потому, что знают бедственное положение продающих. А тот, кто не знает, равнодушно проходит мимо узелков с такими невзрачными раковинами.