На обратном пути доктор все время тыкал взгляд в газеты, которые мы раздобыли у начальника трофейной команды. Я спросил, что он вычитал в тех газетах хорошего,

— Демобилизация,— отвечает,— Москва, Ленинград, Минск, вся страна готовится достойно встретить воинов-победителей. И все хозяйство, понятное дело, переводится на мирные рельсы. Вот послушай: «Необходимо широко развивать производство разных художественных изделий для украшения домов колхозников. Особенно большое место должна занимать художественная керамика…» Чуешь? Уволимся из армии, разъедемся по домам и займемся художественной керамикой… Как ты на этот счет? — И подмигнул одним глазом.

1 августа 45 г.

Конечно, художественная керамика — это хорошо, однако, нас больше всего интересовала Конференция Глав Трех Великих Держав.

Мы снова разжились газетами и вечером, после ужина, устроили громкую читку. Читал доктор Горохов, читал так, что, будь здесь сам Левитан, он не смог бы прочитать лучше. Дело происходило на крыльце графского дворца. Мы расселись кто на ступеньках, кто на перилах, дымили сигаретками и самокрутками, слушали, мотали на ус.

«…Уже сам факт встречи Генералиссимуса И. В. Сталина, президента Трумэна и премьер-министра Черчилля привел врагов мира в немалое уныние. Провал надежд на то, что встреча не состоится, вызвал прилив бешенства и злобы среди адвокатов Гитлера, враждебных делу мира и безопасности…»

— А где же они были во время войны, эти адвокаты? — не удержался обычно молчаливый Сорокин.

— А черт их знает, где они были! Во всяком случае, в окопах я таких не встречал,— сердито буркнул Кутузов, мутя воздух махорочным дымом.

— Тихо, ребята, не мешайте… Разговорчики потом,— проворчал, как всегда, серьезный Кравчук.

Все снова попритихли. Доктор Горохов стал читать дальше. Я выписываю те места из газеты, которые обратили на себя всеобщее внимание.

«В газете «Нью-Йорк геральд трибюн» помещена статья бывшего заместителя государственного секретаря Уэллеса, который в резких выражениях предостерегает читателей, что могущественные английские круги стремятся усилить Германию в качестве буфера, против Советского Союза. Уэллес требует, чтобы союзники немедленно приняли решение по вопросу о репарациях и ликвидации германского милитаризма».

«Геббельсовские газеты на немецком языке беспрепятственно продолжают издаваться в Соединенных Штатах Америки. Нет нужды, что эти газеты давно перестали получать директивы от германского министерства пропаганды: они повторяют зазубренные фразы, которые слышали от Геббельса перед его бесславным концом.

Немецкая газета «Абендпост» (Чикаго) заклинает американцев и англичан двинуться, войной против Советского Союза. Еженедельник «Вандерер» (Сент-Поль, штат Миннесота) высказывается за устранение Советского Союза из Организации Объединенных Наций. Едва ли не самую злобную антисоветскую позицию занимает «Ней фольксцейтунг», издаваемая группой немецких социал-демократических эмигрантов в Нью-Йорке: она из номера в номер крикливо призывает Америку и Англию к походу против СССР».

Во время читки то один, то другой солдат бросал реплики: «Вот сволочи!» Или: «Ничего, сейчас в Берлине договорятся, этот… господин Трумэн воротится к себе в Америку и заткнет глотку всем крикунам!» Кутузов — тот время от времени отпускал такие словечки, что, окажись рядом запорожцы, пишущие письмо турецкому султану, то и они зарделись бы, как красные девки.

Закат уже погас, рыба в пруду перестала плескаться. В парке было тихо. Только летучие мыши с внезапным шумом проносились по темным аллеям.

Кутузов сказал: «Отбой»! — и солдаты пошли спать.

Мы с доктором тоже хотели идти, как вдруг является бледный пан Залесский, наш нынешний сосед.

— Я до пана доктора,— говорит.

— Что случилось? Кобета захворала?

— Не, цурка… — отвечает пан Залесский и, вижу, слез удержать не может. Вынул платок из кармана, потер тем платком глаза и попросил закурить. Я протянул ему сигареты.

— Марылька? — спрашиваю.

— Так, Марылька… Цурка… Я и моя кобета — мы ее бардзо кохамы…

Доктор взял сумку с разными медицинскими инструментами и лекарствами и отправился с паном Залесским. Воротился он поздно, когда солдаты уже спали. «Что там у нее? — говорю. А доктор: «Не знаю… Еще не разобрался… Боюсь, воспаление легких…» Ну ты, говорю, уж постарайся, жалко Марыльку, если что… Слыхал, какую она песню пела: «Вольга, Вольга, руска жэка…»

3 августа 45 г.

Вчера приходит ко мне Кутузов и говорит:

— Товарищ лейтенант, я так понимаю, что надо и немцев привлечь, а то солдатики подустали трохи.

Я, признаться сказать, не сразу его понял.

— Что значит привлечь? — спрашиваю.— Это ты насчет работы, что ли?

— Так точно,— говорит,— насчет работы. Немцы, известное дело, народ работящий, если мы их привлечем, ничего страшного, может, даже рады будут, а нам помощь.

Ну голова! И как, говорю, тебя, Кутузов, не пригласили на Берлинскую конференцию всякие мировые проблемы решать?..

Кутузов приосанился, гимнастерку одернул. Смеется:

— А что? Думаете, слабо было бы? Да нацепите мне генеральские погоны... Все зависит от погонов, я так понимаю, товарищ лейтенант.

— Ну-ну! — Я погрозил Кутузову пальцем.— Ты скажи лучше насчет немцев… Привлечь — дело не хитрое. А дальше что? Чем ты, умная голова, будешь расплачиваться с ними?

— А зачем расплачиваться? — удивился Кутузов.— Мы… как бы это сказать… Мы, товарищ лейтенант, помочь устроим, на добровольных началах. Хочешь — иди, не хочешь — не надо, сиди себе в хате и ковыряй в ноздре. А кто придет, поможет… Ну, тому мы большое спасибо скажем перед строем.

Я сказал, что подумаю.

— А чего тут думать? — удивился Кутузов, быстрый в любом деле.— Я сегодня же объявлю и здесь, и в Ульсберсдорфе, а завтра с богом, как говорится.

— Не спеши. Дело это серьезное, и его надо обмозговать,— стоял я на своем.

В это время подвернулся Горохов. Сюда, в Кунцендорф, он приехал тощий, а здесь сразу подобрел, пополнел, щеки заиграли румяными яблоками. Я тогда, в тот раз, проработал его отдельно, с глазу на глаз, так сказать, и все ему высказал. Хоть ты и средний командный состав, говорю, а все равно кончай базар. Я, брат, такой, я морального разложения не потерплю.

— Хорошо, лейтенант, будь по-твоему,— вздохнул доктор.

Серьезно так, холера, вздохнул, ну, думаю, осознал, а молоденькая фрау, гляжу, по-прежнему шныряет туда-сюда, то есть к доктору и обратно. Ну, то и дело юбки мелькают — она эти юбки меняла каждый день и даже чаще. Одна в клеточку, другая в полоску, а третья вся горошком обсыпана. Ну что ты будешь делать? Ему-то я могу приказать, а ей?

В отношении помощи доктор сразу взял сторону Кутузова.

— Одни мы с этим сеном еще месяц проволыним,— сказал он.

Пришлось и мне согласиться. Только смотри, говорю, чтоб все было чин-чином.

Разговор состоялся вчера. А сегодня утром выхожу, гляжу — полон двор бабья. Кутузов расхаживает, как петух, удовольствия скрыть не может. Остальные тоже в приподнятом настроении. Подмигивают немецким фрау, что-то болтают, а что, черт их разберет.

Увидев меня, Кутузов провел рукой по воздуху: «Ша!» — и рассек толпу пополам.

— Разрешайте доложить, товарищ лейтенант, двенадцать добровольцев, которые, значит, изъявили желание помочь Красной Армии, все в сборе. Можно начинать.

И тут, гляжу, по аллее бежит еще одна, тринадцатая. Ну это уже зря, думаю, чертова дюжина — не к добру… А тринадцатая подбежала, подошла, что-то сказала своим подружкам по-немецки и стала впереди, ну как напоказ себя выставила. Я глянул на нее и… сразу узнал. Это была та самая, которая тогда в Ульсберсдорфе мне туману в глаза напустила.