Выбирая очередной талисман, чтобы отнести его к близким погибшего мага, я всякий раз полагалась на Путь, и он ни разу меня не подводил, безошибочно подсказывая, куда мне стоит идти. И я привыкла к его защите, настолько, что пренебрегла предостережениями живущих в этих местах людей. Кого бы я ни спрашивала о матери Жуны – Онини, то неизменно получала совет – держаться от неё подальше. Но я оказалась глухой и глупой. Теперь и расплачиваюсь за это.
Когда я впервые увидела Онини, стоящую на высоком холме над украшенным живыми цветами надгробием, я подумала, что вижу статую. О боги, это было всего несколько часов назад, а кажется, что прошла целая вечность. Женщина застыла над могилой в скорбной позе. Она была так красива, а её горе так бросалось в глаза, что я почувствовала, как моё сердце болезненно сжалось. Этой убитой горем страдалице я принесла не менее трагичную весть о смерти её дочери. И именно чувство вины сделало моё сердце открытым для удара. Мать Жуны повернулась ко мне и протянула тонкие дрожащие руки.
– Вы пришли утешить меня? – спросила она слабым, дрожащим голосом.
Я подошла к ней, упала на колени рядом с цветами, которые одурманивали своим сладким ароматом, и прошептала:
– Простите, я принесла дурную весть.
В следующее мгновение меня охватило такое горе, что я зарыдала, уткнувшись в землю у ног Онини, раня лицо о шипы цветов, но не замечая этого. Разве моя боль могла сравниться со страданиями этой женщины? И я настолько отрешилась от собственных чувств, что они перестали быть моей силой, как учил Таур. Зато мои эмоции тут же подхватила мать Жуны. Вот уж у кого стоило поучиться в управлении чувствами, как своими, так и чужими. Теперь она владела мной полностью, лишая сил и воли, вызывая во мне только чувство жгучей вины.
– Когда умер мой муж, – рыдала мучительница, – я похоронила его здесь, на высоком холме над рекой. Каждый день я приходила сюда поплакать и приводила с собой маленькую дочь. Вдвоём мы проводили над могилой весь день в неустанных слезах и молитвах. И все, кто видел нас, сочувствовали нашему горю, разделяли нашу скорбь. Ведь это правильно – сочувствовать другим. Именно умение сострадать возвышает человека над животными и тварями. Я и моя дочь были похожи на самые прекрасные статуи надгробий. Да, да, в память о дорогом нам человеке мы решили стать такими статуями! Он этого достоин, иное оскорбило бы великую память о нём. Нам сопереживали и нами восхищались, восхваляя нашу жертвенность и преданность в песнях. Но однажды дочь предала меня и сбежала, став бродячим магом. Силу она унаследовала от отца, и вместо того, чтобы увековечить с помощью магии память о нём, она покинула своих родителей. Пронзённая этой жуткой неблагодарностью, я превратилась в плачущий камень. Моё чувство оказалось настолько сильным, что любой, кто приходит сюда, как и ты, падает ниц предо мною и в скорби умирает, не в силах выдержать того, с чем мне приходится жить ежечасно. Люди, не задумываясь, приносят свои жизни в жертву моей печали. То, чего не осознала моя родная дочь, понимают чужие люди. Каждый пришедший сюда становится моим ребёнком, так же как и ты. Мы плачем вместе. И всё же я надеялась, что Жуна однажды вернётся и всё поймёт, но теперь я лишена и этой надежды, и скорбь моя становится ещё сильнее.
В очередной раз я попыталась встать, попробовала призвать силу и развернуть огненные крылья. Мои попытки не принесли успеха. Сколько уже миновало этих попыток? Я была пуста и ничтожна. Я была уничтожена. Я вдруг испугалась, что не просто сломлена, а что потеряла магию навсегда. Меня охватил самый настоящий ужас. Мне тут же вспомнился Рони, его грустные глаза. И вновь я почувствовала вину, бесконечную, глубокую, затягивающую, пожирающую. Я была виновата перед братом, я была виновата перед Онини, я должна была понести наказание.
Плакальщица закричала, театрально заламывая руки:
– Плачь со мной, дитя! Вечно плачь! Я чувствую твою скорбь! Пусть мёртвые слышат нас!
«Она безумна, – подумала я в панике, – безумие всегда усиливает магию, делая возможным невозможное. Мне ли с ней тягаться?»
И слёзы Онини снова закапали мне на спину…
Очнулась я на рассвете. Солнце поднималось на горизонте, окрашивая небо в розовые тона. Было прохладно, грязь на дороге подморозило. Травы вокруг побелели. А вот цветы на могиле благоухали точно весной: их явно питала магия. Должно быть, они лежат тут с того самого дня, когда Онини похоронила мужа. Возможно, она действительно любила его, пока не сошла с ума от горя. Потому что для безумного мага невозможного не существует. Интересно, бывает ли настоящая любовь без безумия? Или чтобы полюбить по-настоящему, нужно обязательно сойти с ума? Впрочем, сейчас не имело ни малейшего смысла думать об этом.
Я осторожно приподняла голову. Онини стояла, замерев в скорбной позе. В лучах восходящего солнца она была невероятно прекрасна. Даже я понимала это. И все, кто видели Онини издали, могли восхищаться, без страха попасть под смертельную магию. Думаю, на это и было рассчитан данный спектакль. Онини нужны были зрители. Какой смысл в показном страдании, если нет наблюдателей?
Я разжала кулак и посмотрела на камешек мага, который когда-то принадлежал девушке Жуне и который привёл меня сюда. Камешек напоминал собой пробитое мраморное сердце. Я снова сжала пальцы. Что ж, никто и не обещал мне, что платить по счетам моих родителей будет легко. Жуне наверняка тоже было страшно и больно, когда её поглотил Священный лес. Так что всё честно. Но не я принесла Жуне столько несчастий, а потому не собиралась умирать здесь. У меня были дела, были камни, которые я не успела разнести, были люди, которые меня ждали. Я уцепилась за эту мысль, вспомнила Лени, Рони, Рэута. Наверное, встречи со мной ждут ещё Таур и Вик… Хотя о своём друге детства Вике я подумала с некоторым раздражением. Его выходка с маской едва не стоила мне жизни. Я открыла лицо и превратилась в персонажа, которого играла. Ах, вот бы сейчас, наоборот, спрятаться за какой-нибудь маской, стать кем-то, кого Онини не сможет впечатлить своим страданием, не сможет заставить испытывать чувство вины. Мне бы сейчас помогла магия масок, в которую я когда-то не верила, считая выдумкой, но, столкнувшись, поняла её силу. А вдруг это мой шанс? Осторожно коснувшись грязи на дороге, я размазала её по своему лицу, изобразив слабое подобие маски. А затем попыталась представить себя кем-то иным, кем угодно, только не собой. Первой на ум пришла роль Хаты, но я отмахнулась от неё, слишком уж неприятные воспоминания она вызывала. Да и не известно, что может произойти, если я вновь напялю на себя личину этой вертихвостки. Может случиться, что я снова превращусь в пустоголовую простушку, а Рэута рядом не будет, чтобы помочь мне вернуться. Я прогнала мысли о магистре, словно перелистнула страницу: было слишком большим искушением думать, что Рэут рядом, что он спасёт меня. Эти мысли делали меня слабой. Я вновь начала мысленно перебирать персонажей, которых мне доводилось играть в театре Брыня. Не так уж и много. И вдруг в памяти всплыл образ одного мерзкого старикашки. Я играла его всего лишь раз. Его роль доверили потому, что я была маленькой и щуплой. Роль я провалила, потому что не смогла понять своего персонажа, потому что в тот раз, когда я пыталась примерить на себя его образ, мне было всего десять лет. И я попросту не смогла его принять. Мне он казался ужасным. Брынь был разочарован, Вик смеялся, а брат только пожал плечами. Рони не любил театр и не понимал, почему я так страдаю из-за того, что не смогла правильно покривляться в роли старика. И вот вредный персонаж напомнил о себе, сварливо требуя, чтобы я исправила свой промах. Ну что ж, он вполне подходил для того, что я задумала. Я попыталась превратить грязь на своём лице в театральную маску. Грязь сильнее облепила моё лицо, но не более. Я едва не взвыла от разочарования. У меня не хватало сил даже на такое простое действие. Но простое ли? Создание масок всегда было окутано тайной. Тайной, которую я и не пробовала разгадать. Да и к чему мне это было? Каждый занимается своим ремеслом. Кто-то бродит по дорогам, врачуя телесные и душевные раны, а кто-то создаёт мир иллюзий и страстей.
