– Государь Петр Великий видел, как старые порядки разлагали святое государство, – продолжил голос. – Он впал в глубокое отчаянье. Он путешествовал по миру, дабы найти способ сохранить государство. Это были мучительные дни его европейский скитаний. И вот после всего этого великий царь вернулся на родину и создал Партию. Юные гвардейцы Семёновцы и Преображенцы были первыми партийцами. Грозный был первым, кто задумывался о Партии, Петр воплотил эти идеалы в жизнь.
– Как же всё это прекрасно совпадает с реальной историей, – думал Власов.
– Они стали первыми кирпичиками, из которых была выстроена цитадель русской государственности, – продолжил голос. – И вы тоже скоро станете одними из нас. Вы тоже укрепите своими телами цитадель русской государственности!
Михаил не сильно хотел укрепить что-то своим телом. Следующий зал был посвящён советской тематике – Сталинский Зал. Стены были отделаны красной мозаикой, повсюду были развешаны зарисовки из жизни товарища Сталина. Естественно, никакого Ленина и тем более Троцкого на этих картинах не было. Вместо Семёновцев и Преображенцев были солдаты в форме НКВД.
– После того как Партия была разрушена гражданской войной, товарищ Сталин собрал её воедино, – начал голос. – Сталин сделал даже большее – он сделал Партию главной управляющей силой в государстве. Именно для этого нужны были репрессии.
– Ужас. И на это уходят деньги налогоплательщиков, – думал Михаил.
После Сталинского Зала антураж резко сменился. Солдатики ввели “избранных” в большое мрачное помещение с колоннами и зарисовками из жизни Грозного, Петра и Сталина. Уже не было никакой красной дорожки и гвардейцев Кремлёвского полка. По залу ходили силуэты в серых плащах и капюшонах. Они бубнили себе под нос непонятные монотонные молитвы и качались туда-сюда во время их произношения. Власову удалось разглядеть один такой силуэт. Михаилу казалось, что эти люди были чем-то вроде культистов. Их лица скрывали маски. Сама маска напоминала большое металлическое забрало. Когда Власову удалось подойти ближе к культисту, он услышал, что их молитвы на самом деле были просто бесконечным повторением партийных речей советского периода. Так один повторял фразу “советский народ требует повышения цен на колбасу”, другой – “кадры решают всё”. Михаил слышал что-то про “загнивающий Запад” и бесконечное повторение слова “расстрелять”. Культист настолько настойчиво повторял это слово, что Власов на пару секунд почувствовал отдалённую угрозу этого самого “расстрела”. Солдатики провели “избранных” к гранитной плите. Михаил думал, что это был такой жертвенник. Власов обратил внимание на ошеломленные физиономии своих товарищей по “избранности”. Давно Власов не видел такого священного трепета на лицах. Тут Михаил заметил напротив жертвенника любопытную статую из белого мрамора. Иван Грозный стоял на четвереньках, на его спине на коленках стоял Пётр, на плечах которого стоял в полный рост, возвышаясь, Иосиф Сталин. Эта скульптура видимо имела символическое значение, но Власов так и не понял какое, потому что к гранитному жертвеннику вышел худощавый бородатый мужчина в красной мантии расшитой золотыми пятиконечными звёздами. Мужчина всем своим видом давал понять “избранным”, что он – тот самый мистически одаренный жрец со стеклянным взором фанатика.
– Массовка, конечно, хорошо подобрана, – думал Михаил.
– Дабы государству служить должны вы ему душу свою отдать, – начал твердый монотонный голос жреца. – Только так в силах вы войти в государеву Россию. Только верные государству могут жить в государстве.
Смысл этого теста на верность был в том, чтобы написать официальное заявление о том, что “избранный” отдает свою душу в распоряжение Национального Лидера, потому что по версии жреца Национальный Лидер являлся сакральным властителем государства и представителем государства на земле. Жрец выложил на жертвенник четыре документа. Дарственная уже была оформлена, “избранным” нужно было только поставить подпись. Массивный напоминающий гориллу губернатор в порыве великого рабского счастья гордо поставил подпись на документе, после чего солдатики отвели его за статую. Оставшиеся двое ребят совещались.
– Нахрена это нужно? – сказал один.
– Я не знаю. Так положено, – сказал другой.
Они обменялись ещё парочкой реплик и подписали документы. Настала очередь Власова. С одной стороны он должен был подписать, а с другой стороны душа была важнее абстрактной перспективы доступа к кормушке.
– Один раз я уже продался за двадцать тысяч баксов, – думал Михаил.
– Я, конечно, понимаю, что это всё очень круто выглядит, но лучше было бы отделаться обычным протокольным вручением партбилетов, – сказал Власов.
– Подпиши, коль государству служить хочешь ты, – порекомендовал жрец.
– Всё происходящее здесь это тупой абсурд. Где я могу найти выход?
Внезапно солдатики взяли Власова под руки и выпроводили из зала. Когда они оттащили его за статую, Михаил заметил очень интересную вещь. После процедуры отказа от души “избранных” вели в дверь с надписью “Россия – 1”. Надпись была выполнена позолоченными буквами в римском стиле. У роскошной двери в стиле императорского барокко “избранных” встречали две красивые девушки в традиционной славянской одежде. У одной девушки был поднос с водкой, у другой – с огурчиками. После того как “избранный” заедал огурчиком водочку он попадал в зал, где его ждало что-то вроде вечеринки. Михаил мог только краем глаза разглядеть шикарные декорации, парочку известных актеров, певцов и околополитических шутов, которые мелькали в пространстве “России-1”.
Самого Михаила почти пинками выпроводили в пространство “России-2”. Проход туда находился не прямо за статуей, а чуть в уголке. Так чтобы он вроде бы был, но его было бы трудно заметить. Почему именно проход? Двери не было, а были только ржавые петли. Дверной проем был в стиле постапокалиптического совка: что-то гнилое времён Брежнева. Надпись “Россия – 2” была выполнена чёрным маркером на листе бумаги. Власов задумался об отсутствии двери. С одной стороны дверь могла сгнить, с другой стороны дверь могли украсть. Хотя, наверное, поток людей проживающих в “России-2” был настолько велик, что дверь просто сорвало с петель, когда толпа проходила через неё. Когда Власова выпихнули в пространство “России – 2”, он оказался на лестничной площадке обшарпанной хрущёвки. Пришел в действие механизм, который закрыл проход в зал железной стеной. Как во время ядерной войны.
Михаил остался один на один со своей наготой и мрачными декорациями российской реальности. Власов осмотрелся. В этот раз организаторы постарались. Антураж был предельно реальным. Это уже не были опричники, отдающие честь. Двери в другие квартиры были неаккуратно заделаны кирпичом, лифт был заколочен досками. Повсюду на стенах были матерные надписи и пошлые зарисовочки из жизни гопоты. Освещение было тусклым. Кое-где лампочки были выбиты. Везде реально воняло мочой, а в углах лежал засохший кал. Подходя к заваленному пакетами и дурно пахнущими гнилыми объедками мусоропроводу, Михаил заметил странный желтый пакет. Пакет выделялся среди общей цветовой гаммы. В пакете была одежда. Власов надел дырявые сзади семейные трусы, тёмно-синюю футболку, синие треники. Возникла проблема с носками. Власов не мог найти второй носок, а тот, что был у него, имел большую дырку. Михаил надел старые китайские кроссовки без носков. Было неудобно. В правом ботинке отсутствовала стелька и он натирал ногу. Власов надел черную кожаную куртку с меховым воротником. Кепку он оставил в пакете. Михаил заметил единственный потенциальный проход. Другие проходы были либо заделаны кирпичами, либо забиты досками или заделаны ржавыми железными листами. Этот проход был завален мусором и всяким хламом. Михаил разгребал мусор, пока не понял, что он сможет протиснуться. Власов поднялся по разваливающимся ступенькам и сразу обнаружил выход.
Михаил открыл кодовый замок подъезда и оказался в обычной засранной российской подворотне. Его внимание привлек спавший на лавочке бомж. Михаил не знал, был ли это настоящий бомж, или это был труженик массовки. Этот вопрос занимал его, пока он шел к ближайшей автобусной остановке. Михаил разглядывал местные пейзажи, ожидая автобуса. “Россия-2” находилась в депрессивном спальном районе. Унылая погода усугубляла общую картину. Эти мрачные панельные дома. Их ровные и математически правильные очертания чем-то напоминали тюремные камеры. Власов думал, что панельные дома были частью того большого советского концлагеря, который вот уже столько лет живет на теле России. И если в советский период эти дома были тем самым местом, где русский человек превращался в советского человека со всеми вытекающими последствиями для мышления, теперь эти дома плодили люмпен, гопоту и всеобщую безысходность.
