– Что? Что вообще за дерьмо? – думал он.
– Я тут, знаете ли, вам штаны принес, а вы вот так себя ведёте? – начал мужчина. – Я – ваш Прапорщик. Ответственность за ваше трудовое воспитание начальство распределило на меня. С этого момента вы в полном моем распоряжении.
Мужчина бросил Власову грязные коричневые штаны. Как-то отстранившись от страха и паники, Михаил лучше рассмотрел его. Это был низкий коренастый и полноватый мужичок с простым лицом, длинными усами и близко посажеными глазами. Военная форма на нем от грязи приобрела коричневый оттенок и была небрежно одета.
– Так, – Прапорщик бросил кусок трубы на пол. – Комиссары прописали вам пять лет трудового лечения. С завтрашнего дня оно начнется. Я бы посоветовал вам осмотреться в своем новом доме.
– ЧТО? – Власов бы ошарашен.
– Выпустите меня отсюда! Это какая-то ошибка. Я работаю в администрации президента! Вы не имеете никакого права держать меня здесь! – возмутился Власов.
– Так, ну, можешь не пищать. Не ты первый и не ты последний. Уясни для себя один ключевой принцип, на котором держится наша государственность. Человек может быть свободен только внутренне. Внешняя свобода для человека пагубна и вредна, поэтому наше великое Государство берет на себя ответственность и заботу за то, что нужно делать каждому Гражданину. Но тебе до Гражданина ещё трудиться и трудиться. А пока ты – просто тля! Теперь ты будешь делать всё, что мы тебе скажем. А если не будешь подчиняться, то расстреляем по законам военного времени, – закончив, Прапорщик вышел из камеры и закрыл дверь.
Михаил валялся на полу. Власов мысленно представлял, что сейчас находится у себя дома. Он мирился с Анной, после чего занимался с ней любовью, а потом уезжал на работу. Но когда Власов открывал глаза, его ждал кошмар нового бытия. Почему-то Михаилу захотелось снова осмотреть манекен. Он одел те коричневые штаны. Преодолевая омерзения от запаха мочи, Михаил потыкал манекен деревяшкой и осмотрел его со всех сторон. Это была просто кукла. Власов забрался на трубу и заснул.
Дальнейшая судьба Власова проходила в безысходности и мучительных страданиях его сущности. Михаил понял, что оказался в чём-то вроде трудового лагеря времен Сталина. Прапорщик закрепил его за трудовым отрядом, в котором помимо него тоже были какие-то люди. Это были толстые или плотные мужчины с кривыми некрасивыми лицами, усами и зачастую нехваткой зубов. Это были высокие и худые носатые мужчины с сухими уродливыми лицами. По началу Власов побаивался их. Они напоминали ему уголовников из фильмов про тюрьму, и он боялся, что они могут причинить ему физический вред. Потом, правда, он заметил в них одно свойство, которое со временем рассеяло его страх. Своего рода некий паралич воли, который превращал эти людей в пассивных исполнителей указаний начальства.
Трудовая деятельность зачастую была некой смесью бессмысленного лагерного труда и казарменной дедовщины. Рано утром в камеру Михаила через специальное окошко на двери просовывали тарелку с едой. Его будили криком “Жрать!”, “Жратва!”, “Жрать, сука!”, “Хавка!”. Власов сползал с трубы и в порыве мучительного голода набрасывался на тарелку. Зачастую пищей служила подгоревшая каша, тушенка с хлебом, которая скорее напоминала собачьи консервы, иногда давали рыбу, но она была почти всегда протухшей. Михаил думал, что они специально так делают, чтобы сломать его дух. После завтрака было построение на плацу. Надзиратель с кнутом строил трудовой отряд, начинался час строевой подготовки, потом была зарядка и кросс. Кросс. Сколько боли было в этом слове. Тех, кто отставал во время бега или делал не так какие-то упражнения, били кнутом. После всех этих упражнений трудовой отряд шел на обед в специальное помещение, напоминавшее большой заставленный столами самолётный ангар. Михаил никогда не видел такое скопление одновременно принимавших пищу людей. Обед был всегда одним и тем же. Он состоял из куска черного хлеба, говяжьего бульона с разваренной лапшой и тарелкой макарон по-флотски. После обеда в трудовой жизни Власова наблюдалось разнообразие. По четным дням трудовой отряд направлялся на лечебно-трудовые работы. Во время этих работ Михаил должен был выполнять норму. Он сидел за старым станком, который напоминал ему о временах промышленной революции в Европе и вытачивал всякие болты, гайки, а иногда какие-то странные железяки. Такая деятельность казалась Власову крайне бессмысленной тратой времени, но всё равно лечебно-трудовые работы были лучше чем то, что ждало его по нечетным дням. Каждый нечетный день проводились военно-профилактические занятия, которые состояли из самых жутких аспектов российской казарменной жизни. Сначала, естественно, была строевая подготовка и построение, потом трудовой отряд направлялся на военную подготовку. Спектр мероприятий по военной подготовке был очень широк. Это могла быть обычная покраска травы в зеленый цвет и уборка территории. Это мог быть марш бросок в полной военной экипировке или ещё что-то на усмотрение Прапорщика. После военной подготовки трудовой отряд отправлялся на казарменные процедуры, которые включали в себя дедовщину во всех обширных объемах этого понятия. Отряд заводили в казарму, где их уже ждал трудовой отряд черпаков. Это был такой же трудовой отряд, которому после года трудового лечения присвоили специальное звание “черпаков”. После первой встречи с черпаками Михаил ощутил на себе всю двусмысленность простых русских слов “велосипед” и “зоопарк”. Также Михаил научился “делать лося” и ощутил на себе ужасный смысл фразы “три скрипа”. После окончания военно-профилактических занятий, как и после окончания лечебно-трудовой подготовки в жизни Власова снова появлялась стабильность и определенность. Трудовой отряд шел в ангар на ужин. Пища опять же была всегда одной и той же. Подавали пюре с котлетой и компот. Пюре напоминало отвратительную жижу, а котлета всегда была либо недожаренной, либо пережаренной. Михаил никогда в жизни бы не стал есть подобную еду, если бы не голод. После ужина все трудовые отряды направлялись на лекцию по политграмоте. Лекция проходила в большой аудитории главной казармы. Комиссар, одетый в парадную офицерскую форму, которая придавала ему гротескный вид, проводил занятие. Это была длинная проповедь на тему того как всем собравшимся очень повезло жить в Государстве. Правда, Михаил глубоко не разделял его мнения. После политграмоты было построение, затем трудовой отряд расходился по камерам. Тогда наступало самое счастливое время для Михаила. Он забирался на свою трубу, вспоминал прошлую жизнь и выдумывал план побега.
Для начала Михаилу нужно было осмотреть окрестности Лагеря, чтобы было знать куда бежать. Сам Лагерь располагался посреди мрачного леса, что видимо было сделано для создания ощущения безвыходности у заключенных. Михаил часто разглядывал лес через колючую проволоку лагерного ограждения, перед тем как пойти в ангар на обед. Михаил так и не смог увидеть какие-либо проблески в лесном ландшафте. Также Михаил был озабочен проблемой погоды. За всё время пребывания Власова в Лагере погода всегда была по-осеннему унылой. Солнце было постоянно затянуто тучами, Михаил иногда думал, что его вовсе не было, а свет возникал по воле Вождя, как говорил Комиссар. Чтобы изучить окрестности Лагеря Михаил пошел на хитрость. Во время очередного марш-броска он слегка отклонился от курса и вышел за пределы учебного полигона, потом кое-как выбрался из леса. То, что он увидел, потрясало его. Природа была очень бедной, напоминала степь. Это был ровный ландшафт, покрытый сухой травой, над которым возвышалось вечно серое небо.
– Это всё искусственно. Это сон. Это кошмарный сон, – думал он.
Власов взял в руки старый бинокль, который был в его комплекте экипировки. Сама экипировка досталась ему от предыдущего узника, а тому от его предшественника. Линзу одного из окуляров заменяла синяя стекляшка. С помощью бинокля Михаил смог распознать вдали деревья, которые были больше похожи на множество острых черных штырей торчащих из земли.
