Я рассказала. Все до мелочей. Сима меня приучила все ей повествовать, как на исповеди. Услыхав про неприглядную сцену избиения, она потемнела лицом.

— И что, он так и ходит гоголем? Не нашла на него управы?

— Да черт с ним! Я сама виновата. Нужно было заканчивать эту бодягу годом раньше. Себя измотала и его тоже.

— Не-е, — Сима выдвинула нижнюю челюсть, что обычно ничего хорошего не предвещало. — Это ему так не пройдет. И квартиру отдаст с поклоном, и еще добавит! Ишь ты! Размахался!

— Сим, — попыталась я перевести разговор на другие рельсы, — а этот нынешний материн-то… как его?

— Ефим Исаакович.

— Ты что, сдала ее ему за ненадобностью? Скинула мать на чужие руки?

— Скажешь! Я бы этот крест до конца жизни несла, если бы Фима не нашелся. А они с ним из одного гетто. Он твоего папашу помнит. Сидят вечерами и воркуют — счастливую пору молодости вспоминают. Как плац выглядел, кого раньше на него повели, кого позже. Кто что, кто с кем… Аж противно. И кто же знал, что нашей Мусеньке для счастья требуется? Он в союзе ветеранов кресла обтирал. Придет и сядет. Ему ветеранские льготы не были положены, он же поляк, да они ему и не нужны были. Работал до пенсии адвокатом, скопил. А ветеранам от души помогал — жалобу за кого-то написать, прошение там правильно составить. А как-то увязался со мной до дома, и как сцепились они с Мусей языками, так до полуночи и просидели на диванчике. С того вечера я лишней стала. В первый раз за все время. Такие вот дела. А сейчас что? — спросила Сима вдруг, ощупав мое лицо пристальным взглядом. — С кем ты, что ты? Рассказывай!

— Мы твою буланжери уже позади оставили.

— И черт с ней! Тут этих лавок на каждом углу понатыкано! Без хлеба не останемся. Выкладывай, что там у тебя! Вид-то не больно сытый.

Я рассказала про Женьку. Без лишних подробностей, разумеется. Сима задумалась.

— Ладно! — постановила Сима сурово. — Выкупим эту его лоханку. Тут ты права — без этого между вами добра не будет. Только зачем тебе такой слизняк?

Я вступилась за Женьку. Какой такой слизняк?! А идти в море с бандой грабителей, на которых клейма ставить негде? И чтобы не только руку не подняли, но еще и слушались, как атамана?!

Сима кивнула.

— А что арабку свою не отбил — это судьба, получается, — вздохнула она горестно. — Хоть отомстил, и то дело. И с чего это вы на мировую пошли, яхту отдали? Надо было за себя постоять! Ну да ладно! Сделаем. Я сама за это дело возьмусь. Мы с Чумой уже договорились. Она галерею открывает, а я ресторанчиком ее заведовать буду. Бойкое местечко, я тебе скажу! И не нужны мне тогда милости кузенов моих здешних недоделанных.

Я поняла, что в Париже не все гладко, но порадовалась за Чуму. Хозяйка ресторана из Симы должна выйти отличная. И для нашего с Женькой дела она просто находка.

В этом вопросе я не ошиблась, пошел-покатил потом наш бизнес через ловкие руки советского товароведа. Уже через полгода я отдала Бенджи большую часть долга. Осталось совсем немного.

А Женька как озверел. Читал какие-то старые книги, рисовал маршруты римских галер и трирем, испанских галеонов и даже турецких фелюг, на которых якобы возили османское золото. Золота он не нашел, но набрал на морском дне немало товару и решил отвезти его в Европу сам.

— Последняя ездка, — объяснял Женька. — Заодно отдохну в Париже. Или еще где-нибудь. Жди меня месяца через три. Потом устроим на «Андромеде» вечеринку по случаю ее выкупа из рабства. А заодно сыграем свадебку. Без лишнего шика. Согласна?

И почему это разговор о желанной свадьбе причиняет бабам ту же особую приятность, что и верчение их младенца в утробе, и вызывает у них ту же странную улыбку смущенной святости? Словно происходит таинство искупления первородного греха. Не напрасно, не зря все это было — смятые простыни, нечистый пот, грешный визг. Стук изнутри — и все освятилось. Так и разговор про свадьбу, когда этого разговора ждешь, а самой его заводить кажется лишним. Женька отметил мою улыбку и улыбнулся в ответ. Только улыбка его больше походила на гримасу. И весь праздник — к черту!

— Насчет свадьбы еще посмотрим! — взвилась я. — Езжай с богом. И кстати, Бенджи готов отдать тебе «Андромеду» уже сейчас. Ремонтируй и кати на ней, куда душе угодно.

Женька остолбенел. Потом засуетился и помчался в марину. Я было побежала за ним, но вовремя спохватилась. Еще не время встречаться с призраком. Не так. Все не так. И с «Андромедой» надо было подождать.

Он вернулся под утро. Усталый, но бодрый. Счастливый даже. Яхта была в плохих руках, требуется ремонт, но небольшой. В несколько тысяч уложимся. И все. И никаких страданий. Вот и пойми, в которую из Андромед он был влюблен. В яхту, пожалуй.

Того, чтобы провожать милого в море, распустив косы по ветру, в заводе у нас не было. Женька поехал собирать товар по каким-то своим явкам от Ашкелона до Нагарии, потом ушел в море. Месяца три от него не было известий. Правда, Сима сообщила, что приезжал, все дела провернул, не понравился и назад уехал. А спустя три месяца — звонок в пять утра. Голос хриплый и далекий.

— Слушай, мать, шторм треплет второй день, и яхта идет ко дну. Не держи зла. У меня в жизни лучше тебя ничего и никого не было.

— Где ты?! — заорала я так, словно шторм бушевал не за окном даже, а прямо в спальне. — Координаты! Дай координаты.

Он молчал. А я продолжала орать. Тогда он эти проклятые координаты назвал. Прошипел: «Поздно уже!» Потом что-то забулькало в трубке, и все. Что там у него приключилось — черт знает.

Рация не отвечала. И я стала соображать, кого звать на помощь. Кароля снова нет. Абке в такую рань не дозвониться. В армию, полицию? Куда звонят по такому случаю? На стене рядом с кроватью была прикноплена бумажка с телефоном Шуки. У того тоже яхта была, они с Женькой иногда с ним на пару в море ходили. Женька эту бумажку и прикнопил. Сказал даже: если что-то серьезное, звони ему. Можно положиться. Я позвонила.

Мне ответил свежий голос. Три часа ночи, а голос — как после душа и утреннего кофе.

— Где? Минуточку. Сейчас. Пишу. Не выходи из дома, сиди на телефоне, даже в туалет не ходи. Вдруг он снова позвонит. Сама никому не звони. Я скоро приеду.

Приехал он часа через два. Все это время я металась по дому. Телефон не звонит. Женькина рация молчит. Чего я жду?! Почему понадеялась на какого-то Шуку? Где Женька?! Что делать?!

И только я начала соображать, где сейчас может быть Кароль и как туда дозваниваться, как в дверь позвонили.

До этого я видела Шуку только раз. Запомнила глаза. Глаза примечательные: серые, но яркие. И очень пронзительный взгляд. Полковник, чином старше Кароля. И при высшей воинской награде за какие-то там дела, про которые в местных учебниках истории написано. При этом — Женькин приятель, это я уже сообщила. Только в связи с прежней Женькиной любовной эпопеей они сильно поссорились. Шука считал, что Женька не должен был умыкать Луиз. Да и история с венчанием ему не понравилась. Он орал: «Если ты мужчина, реши: ты — еврей или христианин! От кого ты прячешься? И если решил жениться, иди к ее папаше и действуй по всем правилам! А ты — трус! Все вы такие, у вас черт знает что в голове!»

Женька на него обиделся, да и я после Женькиного рассказа надулась. «Все мы такие»! Мы! А они — ангельской породы. Но после жуткой истории, приключившейся на «Андромеде», Шука все же приехал к Женьке в Нес-Циону и предложил помощь. Брал его на своей яхте в море и, как мог, лечил от мерехлюндии. Только я ему этого «мы — вы» не простила. А тут налетела с поцелуями.

Впрочем, давайте по порядку! Шука вошел со словами: «Жив твой Женька! Пограничная охрана сняла его с яхты. В последний момент успели. Яхта пошла ко дну на глазах. Говорят, страшное было зрелище. Как в воронку ее утащило. Может, Женька на что-то наскочил в темноте. Явная пробоина. И большая. Чудом успели».

Тут я и накинулась на Шуку с поцелуями. А он не отмахивался. Принимал с удовольствием, даже поучаствовал в этом празднике духа. Потом велел: «Жарь яичницу, вари кофе. Нам далеко ехать за твоим морским волком. Он на военной базе под Нагарией».