Шука вел «Форд» как самолет: у-у-у, выходим на взлетную полосу, ж-ж-ж, разгон, фью-и! — полетели! Так мы летели до самой Хайфы, благо время было утреннее, раннее, машин мало. А на чек-пойнте за Хайфой застряли. И там меня осенило: Женька сам устроил эту пробоину! Какой же он подлец! Впрочем, почему обязательно он? Это она, Андромеда проклятая, Луиз эта с душой эдельвейса! Ручки сцепила вокруг Женькиной шеи и потащила к себе. Тварь! Хоть бы осталась там, в трюме. Пусть ее нашли бы через триста лет — в свадебном платье на супружеской постели. В веночке из белых роз и с перерезанной шеей. Пусть!

— Чего ты? — спросил Шука.

— А что?

— Я спрашиваю, чего это ты колотишь кулаками? Хочешь выйти?

— Я и не заметила, что хулиганю. Шука! Понимаешь… я подумала… это Женька пробил в яхте днище.

— Ну да?! Зачем?

— Его Луиз достала. Не надо было мне отпускать его одного на «Андромеде».

Шука помрачнел.

— Если так, Женьку необходимо лечить, — сказал строго, когда мы уже подлетали к Акко. — У меня есть знакомый психиатр.

— Он не пойдет. И не больной он. Просто… он — русский. Тебе не понять.

Шука помолчал минут пять. Потом спросил:

— У вас долги?

— И что?

— Может, он пожертвовал яхтой, чтобы получить компенсацию от страховки? А ты — призраки, привидения!

И впрямь, что со мной случилось? Откуда столько чертовщины в голове? От Чумы, что ли, заразилась? Так спокойно и славно на душе стало. И вдруг внутри снова похолодело. Женька же ушел в море без страховки! Пришла бумага из какого-то учреждения. Грозили штрафом за неуплату страховки. Женька махнул рукой. Мол, по возвращении уладим! Значит, все-таки Луиз, а не страховка. И значит, он с самого начала так решил.

Женька сидел на скамеечке во дворе военной базы. Его переодели в сухую майку и чьи-то джинсы.

— Вот и все! — сказал он и осклабился зловещей улыбкой.

— Что все?

— Пропала «Андромеда», и все наши труды пошли прахом. Не будет тебе свадебного подарка! Начнем с нуля, зато набело.

— А я на твой подарок и не рассчитывала. Ты его себе готовил. Сам и утопил. Не будет этой «Андромеды», так не будет. И что дальше?

Женька взглянул на меня исподлобья.

— Будем жить, как все люди. Мне предлагают работу инструктором по подводному плаванию в Эйлате.

— Да? А что я там буду делать?

— Рожать детей.

— А-а.

— Ну не получилось у меня забыть Луиз, — сказал Женька тихонько. — Может, еще получится. Ты меня жди! И это… ты свои приключения брось. Они добром не кончатся.

— Ладно. Тебя это уже не касается.

— Не держи зла, — вздохнул Женька.

— Негде мне его держать.

— Тогда я тебе еще кое-что расскажу. Долги у меня были, понимаешь. Неправедные. В общем, так мне хотелось заполучить «Андромеду», что себя не помнил. А перед поездкой я… ну, в общем, раздал я все долги.

— А деньги откуда?

— Заложил твой дом.

— Это как?!

— А ты разве глядишь, какие бумаги подписываешь?

— И это называется жить набело?!

— Клин клином вышибают. Но ты не печалься, я в долгу и у тебя не останусь. Все верну, до копейки.

На том мы и расстались. Шука всю обратную дорогу молчал. Уже на подъезде к Тель-Авиву спросил:

— Что у вас случилось?

Ну как ему объяснить? Пожала плечами и сказала:

— Мозги у парня помутились.

— А под воду его пускать можно? — нахмурился Шука. — Это ведь не шутка. Он людей с собой берет. Если он действительно сам утопил свою яхту…

— Все будет в порядке. Он, конечно, псих, но для других не опасный. Самоед. Себя самого кушает, — перевела с русского. И вдруг добавила, сама не знаю почему: — Вчера у меня был день рождения. И никто меня не поздравил.

— В таком случае, едем к Мотке! Это тут по дороге. Да не тоскуй ты так! Попсихует твой Женька и придет в себя. Он парень неплохой. И разве можно сравнить тебя с этой арабкой?!

9. О разбитых тарелках и счете в банке

Если хотите знать, что такое хорошо приготовленная баранина, езжайте к Мотке. Это в нижней Хайфе, и любой вам покажет, где расположен Моткин ресторанчик. А в баранине я понимаю, она — пища богов и искусствоведов, поскольку и те и другие тяготеют к местам, где гостей потчуют барашком. Вот армяне, например. Славны и стариной, и бараниной. Армянская баранина пряная и пьяная, и это вкусно. Приходилось мне есть баранину и в Средней Азии посреди раскопок. Вся Средняя Азия размещается посреди раскопок и между овечьими отарами. Баранина у них жирная и сочная, но скучноватая. Чего-то в ней не хватает. Ела я баранину и на Алтае. Насыщает, но пованивает. А еврейская баранина, она особая.

Во-первых, не забудем, что Господь наш любил бараний бок, приготовленный на храмовой жаровне, и ради того чтобы обонять этот запах, приказал построить Храм. Говорят, посвященный небу бараний дух распространялся из Храма не только вертикально, но и горизонтально. Уже на подступах к Иерусалиму нюх наших праотцев улавливал его и им наслаждался, объединяя таким образом Небо и Землю в единое праздничное застолье.

Да и сегодня не только в праздники, но и в святую субботу бараний дым столпами уходит в небо, поднимаясь от многочисленных жаровен, называемых здесь мангалами. И Мотке считает, что это правильно, даже если нарушается суббота, потому что свою порцию бараньего дыма Небо должно получить и в отсутствие Храма, а единение Неба и Земли даже важнее соблюдения субботы, ибо суббота для евреев, а не евреи для субботы. Шука кивает и улыбается.

Разговор о мангалах зашел потому, что я рассказала моим сотрапезникам про пикник на обочине. Еду как-то по широкому шоссе, связывающему Яффу с Петах-Тиквой. Шоссе пыльное, разделено на две части узкой полоской чахлой зелени. И такое движение по этому шоссе, что прилежащие к нему дома почернели от копоти. И вот на этой узкой полоске отравленной природы семейство затеяло пикник. Поставили мангал, расстелили одеяло и вознесли бараний дым к небу. Ну не смешно ли?

Мотке тут же возразил, что служить Небу можно и на обочине шоссе, а Шука объявил с обычной своей улыбкой, то ли одобряющей, то ли подсмеивающейся над сказанным, что подобное служение наверняка засчитывается по повышенному тарифу. Что до мангального сумасшествия, подхватил Мотке, которым объята вся страна, то так надо и так правильно. Ни одно массовое увлечение не возникает, не получив на то соизволения Небес. А с тех пор как он, Мотке, открыл ресторан и специализируется на баранине, на него низошло благословение. Дела идут хорошо, и на душе стало спокойно. Тут уж Шука кивнул с серьезным и даже торжественным выражением на лице. Состоянием дел бывшего подопечного он был доволен.

Мотке служил под началом Шуки в двух войнах и между двумя войнами, когда им тоже приходилось нелегко. Мотке пришел в часть плохим солдатом, а ушел из нее исправленным человеком, и помогла ему в этом страсть к баранине. Европейские евреи, вусвусы-ашкеназы, баранину не чтят. То ли ее было мало на базарах европейского галута, и она стоила дорого, то ли наоборот или по иной какой-нибудь причине, но вусвусы предпочитают говядину, птицу и рыбу. А восточные евреи остались верны баранине Святой земли и именно ее едят за пасхальным столом. Как можно сравнить предписанное традицией баранье бедро с куриным крылышком, которое ашкеназы бесстыдно кладут на пасхальную тарелку?

Но Мотке был как раз ашкеназом, только отбившимся от рук. Его родители честно трудились и вдохновенно строили еврейский социализм, являясь членами «Гистадрута» и партии МАПАЙ, а их сын якшался с марокканскими головорезами и прочей непотребной чернью. Мотке отправили в армию, как в исправительную колонию. Его папаша ходил по пыльной площади призывного пункта с видом человека, победившего дракона, а мамаша утирала двухчастную слезу, наполовину печальную, наполовину счастливую.

Новобранец Мотке немедленно попал в опалу к сержанту, поскольку бузил и хулиганил, воровал еду и носки у товарищей по бараку, не хотел правильно чистить оружие и играл в карты, ставя на кон ночные дежурства. При этом он жульничал, неправедно выигрывал и спал ночь за ночью, а его товарищи несли вахту вместо него. Мотке решили сплавить из армии по нехорошему профилю, за идиотизм, что навсегда отрезало бы ему путь к водительским правам и приличной службе. Тогда и вмешался Шука. Он взял Мотке под собственный контроль, помогал ему честно нести бремя ночных дежурств и спасал от гнева сержанта. И Мотке стал человеком. Более того, он стал образцовым солдатом, остался на сверхсрочную службу и вышел из армии младшим офицером. Шука открыл перед Мотке и кладезь еврейской премудрости, поручив парня приятелю-ешиботнику. И вот — Мотке стал специалистом по служению Небу и людям через баранину, которую полюбил, еще болтаясь в обществе непотребной черни.