И мы объявили поиск.

Чума, регулярно навещавшая заведение «Яд вашем», нашла там сведения о моем отце, потом обнаружила адрес его выжившего и — надо же! — приехавшего именно в Израиль брата, который эти сведения и представил. Я поехала в Хайфу.

Я бы не хотела, чтобы мой отец выглядел как инженер Станислав-Шимон Беринский. Лысый, с вытянутым вперед лицом, напоминающим лисью морду, с тонкими губами и обиженным выражением лица. Судя по виду, неудачник, но: инженер при мэрии, большой человек по самоощущению. Как это совмещается? Да просто: не получилось из человека то, что он сам себе изначально назначил, а он не то чтобы удовлетворился меньшим, а пытается раздуть это малое в то большое, чего не было и, наверное, не могло быть. Поэтому обижен на судьбу, но пытается сделать вид, будто она, судьба, просто придавила его подарками из рога изобилия. История банальная и противная. Такие люди вызывают у меня физическую тошноту. Мишка, мой бывший муж, тоже из этих.

Возможно, это мое неприязненное отношение с первого взгляда и определило все, что на той встрече произошло. Сейчас в этом уже не разобраться.

Я пришла в мэрию, спросила, где могу найти Шимона Беринского. Меня даже не спросили, по какому поводу. Сказали: «Двести восемнадцать, второй этаж», и я стала подниматься по лестнице.

Судя по всему, инженер Беринский был не так уж и нужен хайфской мэрии. У других кабинетов толпился народ, а перед двести восемнадцатым было пусто. Я постучала и вошла. Инженер Беринский стоял спиной ко мне и глядел в окно. Рабочий стол был пуст, зато стены кабинета были густо завешаны фотографиями в одинаковых рамках. Под фотографиями красовались белые полоски целлулоида с выдавленными буквами — красными, синими и черными. Несколько надписей удалось прочесть за время, понадобившееся инженеру Беринскому на то, чтобы повернуться к посетителю передом, к окну задом. На одной — зелеными буквами — сообщалось, что перед нами — инженер Беринский в обществе заместителя председателя союза ветеранов. Красные буквы связывали инженера Беринского с главой какой-то фракции. Черные — с заместителем главы хайфской мэрии. Я решила разглядеть другие фотографии, чтобы понять, означает ли цвет букв общественную или иную градацию людей, которым инженер Беринский оказывает честь сняться рядом с собой, или же цвет зависит только от наличия тех или иных чернил в приспособлении для печатания надписей. Но инженер Беринский спросил: «Ну-с, чем могу быть полезен?» — и расследование пришлось прервать.

Первую фразу я заготовила заранее. «Расскажите мне о Ежи Беринском. Это — мой отец».

— И кто же сказал, что он твой отец? — насмешливо спросил инженер Беринский.

Такой немедленной и лобовой атаки я не ожидала. Можно было подумать, что инженер Беринский изнурен набегами неправомочных детей брата.

Я молча протянула письмо отца. Беринский пробежал его глазами, хмыкнул, подержал в руках и неохотно вернул листочек.

— Это ничего не значит! — сказал он, тряхнув головой. — Судя по всему, твою мать зовут Мирьям. Она спала с немецким офицером. Так что я еще не знаю, полагается ли тебе израильский паспорт.

Инженер Беринский был явно доволен собой. Он засунул руки в карманы и прошел от стола к окну фривольной походкой человека, получившего в карточном раскладе полный марьяж.

— Вы держали свечку? — спросила я, как мне казалось, спокойно. Унять дрожь, подступавшую к горлу, было непросто.

— Это знали все!

— Кроме моего отца?

— Ха! Так бывает со всеми рогоносцами.

— Видно, отец хорошо знал вашу пакостную натуру, поэтому и призвал меня не верить тому, что будут говорить вам подобные. Кстати, кто донес? Этот вопрос меня чрезвычайно интересует. Кто донес фрицам, что мой отец вынес мою маму в мешке с мусором?

Я сказала это, чтобы что-нибудь сказать. Надо было уходить, но у этого типа наверняка сохранились фотографии. Он мог многое рассказать. Ах, как все нехорошо получилось! За мыслями о том, можно ли поправить ситуацию, я не сразу заметила перемены, произошедшие с инженером Беринским. Его лицо вытянулось вперед еще больше. Юркие глазки носились туда и сюда, как шарик детского бильярда, не находящий лузу. Инженер Беринский присел, руки у него мелко тряслись.

— Ты ничего не сможешь доказать! — прошипел он натужно.

— Смогу, — сама не знаю, зачем и почему ответила я.

Инженер Беринский прыгнул ко мне, протянув руку к прощальному письму отца, которое я все еще держала в руках, но промахнулся.

— Почему! — крикнула я. — Почему ты это сделал?!

— Он украл все семейные драгоценности и отдал этой своей шмакодявке! Он оставил меня и свою мать без гроша.

— Его мать и моя бабушка сама отдала ему все эти цацки. Я их видела не раз. И — вот! — кольцо на мне. Мама не раз говорила, что это — подарок бабушки! Я сделаю все, чтобы Израиль узнал, кто такой Шимон Беринский! — мой охрипший до сдавленного шепота в конце фразы голос удивил меня самое. Я и не знала, что способна на такое.

— Я выкину тебя из Израиля! — заорал мне вслед озверевший голос убийцы моего отца.

Чума рассказала эту историю какому-то сочувственному дядечке в «Яд ва-Шем».

— Мы знаем, что там что-то нечисто, — вздохнул дядечка, — но про гетто и так ходит столько нехороших слухов. Не надо ворошить старую историю. Я сам оттуда. А этот Шимон Беринский… про него многое говорили. Зато сам Ежи был славным парнем. Люди его любили. Смелый и надежный. Я до сих пор не знаю, как он вынес свою Мирьям вместе с мусором. Такой щупленький был. Невероятная история! Скажи твоей приятельнице… впрочем, Ежи все сказал сам. Мирьям была красоткой. На нее многие заглядывались. Но шлюхой она не была. Совсем еще девчонка. Кстати, мне кажется, что ее отец, дед твоей подруги, живет в Париже. Он расстался с ее бабушкой еще до войны. Говорили, что это она рассталась с ним. Такой тип был, одно слово — художник! Приезжал как-то сюда с какой-то делегацией. Я с ним разговаривал. Сумасшедший старик, но занятный. Передай это твоей приятельнице. Адрес я достану.

Про деда, живущего в Париже, я знала и без него. И адрес лежал в сумке. Я даже писала по этому адресу, но ответа не получила. Тогда это меня нисколько не огорчило. Но сейчас стало настоятельно необходимо разыскать деда, пребывающего в бегах. Моя мать мне не звонила и не писала. Тетя Сима писала, но что толку? Приехать она никогда не сможет, потому что никакая она мне не тетя, да и не еврейка к тому же. Родной дядя меня не признал и грозил выгнать из Израиля. Мужа я оставила, любовник ушел к другой. У Кароля на худой случай есть мать, пусть и брошенная в кибуце, а у меня — никого! Все говорят, что от родственников, когда они есть, проку немного. Но когда их нет, в эту правду жизни трудно поверить.

4. Пирог из вчерашнего дня

Дед мой известен миру как Паньоль. Он — знаменитый французский концептуалист, что означает в нашем случае — скандалист, зачинщик всевозможных провокаций и создатель кошмарных инсталляций, сопровождаемых фейерверком трепотни.

Паньоль болтается по миру, правда, уже не лазит по стенам знаменитых зданий на специальных канатах, но все еще пирует в помойных ящиках и рассылает критикам свое дерьмо и прочие гадости, что, впрочем, есть плагиат. Однако он оспаривает первенство Дюшана в этом вопросе, и вполне возможно, он прав.

Быть внучкой Паньоля — это и почетно, и накладно, но в моей личной ситуации это в первую очередь неудобно. У Паньоля нет обязательств перед миром и людьми, он сам по себе, и если я хочу погреться в лучах его славы, мое дело, как я это устрою. А если мне не хочется соединять свое имя с Паньолевым, опять же — мое дело, как я смогу этого избежать.

Мама никогда не рассказывала мне о своем отце. В детстве я была уверена, что она родилась, как сиротка в сказке, из макового зерна и бабкиной слезы. Про родительский дом речи не было никогда, неизвестно было даже, где этот дом находился. Поэтому я долго не знала, что у меня есть живой дед.