Кароль привез их, мамашу и папашу, довольно поздно. Шашлыки уже съели. Песни спели, костер потушили. Как раз выковыривали картошку из-под углей. Никому она уже не была нужна, эта картошка, но какой без нее пикник у моря? И тут на дюне появился знакомый грузовичок. А до того Мара места себе не находила. Металась туда и сюда, сюда и туда. И все время взглядывала на дюну, ждала. Ну и дождалась!

Я думала, из кабины вылезет нечто громадное, усатое, громомечущее и молниеобразующее. А оттуда, как из зеркал версальского пассажа, выпорхнуло крохотное изящное создание в длинном платье с кружевами. Лицо срисовано с Греты Гарбо, а походка — меленькая, с упором на носок, заимствована у героинь мелодрам. Вот сейчас заломит руки и пойдет причитать, благословляя и проклиная непослушную дочь одновременно. Но нет. Досеменила до спуска к морю и оглянулась. Не растерянно, а властно. И с обеих сторон к ней немедленно побежали с протянутыми руками Кароль и крупный пожилой мужчина в элегантном костюме и при фетровой шляпе. Кароль оказался прытче. Ему и повезло снести фею по песчаному склону и поднести ее к самому костру.

Вообще-то ему надо было не спускать ее осторожно на землю, словно драгоценную китайскую вазу эпохи Тан, а бросить прямо в костер. И повалил бы дым, черный и вонючий.

Мара бросилась к матушке, та потрепала ее по щеке и нахмурилась. Фее явно не понравился наряд дочери, майка и брюки. А майка-то, между прочим, была фирменная, и брюки тоже.

— Ну и зачем нас привезли на эту… на этот потухший костер? — спросила фея так холодно, что у всех присутствовавших мороз по коже прошел.

— Я думала… — пробормотала Мара, опустив голову, — я думала… — Она подняла голову и посмотрела на мать так же, как та смотрела на нее. В воздухе скрестились два жестких луча, две стальные шпаги. — Я думала, тебе захочется побывать на моей помолвке.

— Помолвка? В первый раз слышу! Но как бы то не было, твои помолвки и свадьбы для меня давно уже не повод для веселья. И кто тут жених? — Фея переводила взгляд с одного мужского лица на другое, и взгляд был одинаково неодобрительный.

— Он тебя привез. И не ври, что не знала. Я разговаривала с папой и оставила тебе записку.

— А! На сей раз ты вышла замуж за грузчика?! Поздравляю! Жорж, ты знал, что человек, который нас привез, собирается стать нашим зятем? Хорошо, что я забыла дать ему чаевые! Получился бы ужасный конфуз. Нельзя ставить мать в подобное положение, Мара!

— Моя мать сама умеет поставить себя в любое положение и выйти из него, — четко и спокойно парировала Мара. — А я готова ей помочь. Каро, милый, поезжай за «понтиаком» и отвези мою матушку в ее хрустальный дворец. Или лучше вызови такси.

Кароль не шелохнулся. Он стоял, набычившись, минут пять, удерживая на склоненной голове тяжелую тишину, только усиленную шумом моря.

— Твоя матушка достойна хрустального дворца и «понтиака», — сказал он вдруг. — Я должен был думать, что делаю. Мы взяли старый грузовичок, чтобы заодно привезти все необходимое для пикника, — обратился он уже непосредственно к будущей теще. — Я прошу прощения. Но у меня есть для вас удобное раскладное кресло. Сейчас я его принесу. И угощу вас таким бараньим шашлыком, что вы не пожалеете, что приехали. Костер для этого не нужен, у меня есть шашлычница. Еще у меня есть винтажное шабли, очень хороший год, прекрасный урожай. И позвольте представиться: подполковник Кароль Гуэта, предприниматель.

Поскольку гости сидели вокруг затухающего костра, вздох облегчения они передавали по кругу. Раздался и короткий хлопок в ладоши. Хлопал Жорж, отец Мары. Очень на нее похожий. Наоборот, конечно, но сравнивала-то я его с Марой, а не ее с ним. Раскладное кресло оказалось под рукой, фея села в него, отвесив Каролю вежливый кивок. Мара обвела присутствующих влажным страстным взглядом.

— Кажется, мне не придется его выправлять, — шепнула она, пробегая мимо меня. — Кажется, мне есть чему у него учиться, — шепнула, пробегая в обратную сторону.

А я, честно говоря, не удивилась ни внезапной галантности нашего подполковника, ни его светским манерам. Кароль был человеком с тысячью лиц, мог вести себя и так и этак, потому его и побаивались. Какой он на самом деле, не знал никто. Чума тоже не удивилась.

— Знаешь, — сказала она задумчивым тоном, — Кароль… он из тех мужчин, с которыми хорошо попасть в беду. Я бы не испугалась, останься мы с ним вдвоем посреди пустыни и без воды… он бы что-нибудь придумал и спас нас обоих. Ни за что меня там одну не оставил бы. Но на необитаемый остров я бы с ним не хотела попасть. Один из нас должен был бы умереть.

Ах, какие шашлыки подал Кароль Гуэта будущей теще! Фея съела всего три кусочка, так что и нам перепало. А шабли вредная Марина мамаша поставила около себя, сама не пила и другим не дала. Потом долго пели. Оказалось, что Марина матушка была знаменитой болгарской эстрадной певицей, а в Израиле ей с трудом удалось организовать пару концертов. Кароль это, очевидно, знал и стал умолять бывшую диву спеть. Та долго не ломалась и спела несколько старых шлягеров. Овация публики была ей наградой. А затем она вступила в оживленный разговор с Каролем по поводу возможного возвращения на сцену. Спустя четверть часа Кароль был назначен импресарио тещи, которая расцеловала дочь и зятя и горячо их благословила прямо над потухшим костром.

Но публика хотела новых песен, и в круг вступила Луиз. Голосок у нее был небольшой, но приятный. Женька внимательно слушал.

— Нашел свою Прекрасную Даму? — спросила я с непонятным мне самой раздражением.

— Скажи одно слово, и она исчезнет с горизонта.

— Мне нечего сказать. Надеюсь, эта Андромеда не потребует от тебя подвига.

Женька почернел лицом, скрипнул зубами и исчез. А отец Мары спел песню на ладино, и дива ему подпевала. Потом… В общем, пели все, каждый свое. Даже я спела какое-то русское страдание из фольклорного репертуара нашей студенческой компании. Хлопали и мне, потом хором орали «Катюшу». А под конец, как водится, в ход пошел репертуар армейских ансамблей и израильский шансон.

Кароль успел за это время съездить за «Понтиаком», отвезти тещу с тестем, вернуть «понтиак» на место, приехать на наше стойбище на грузовичке и собрать в него все, что оставалось от пикника, включая меня и мой тюфяк. Потом дорулил вопреки запрещающему дорожному знаку до самого дома, затащил меня на средний этаж, устроил на одном из диванов, разгрузил и расставил по местам вещи, сварил кофе, налил его в термосы и повез туда, где, как я поняла из утреннего доклада счастливой Мары, пели до рассвета и даже с рассветом не хотели расходиться.

На этом рассказ о событиях, завершившихся пикником у моря, можно было бы и закончить. Но к нему прилежит история, случившаяся двумя неделями позже. Мне хотелось бы рассказать о ней здесь, потому что в последующем повествовании для нее вряд ли найдется место.

Чума продолжала хлопотать о присвоении дяде Саше Белоконю звания спасителя еврейского народа и добилась своего. Ее упорство меня заразило. И я решила заняться поиском друзей, родственников и знакомых моего родного отца.

Почему я не занялась этим раньше? Как-то не до того было, а кроме того, мама меня предупредила: никаких поисков родни! Мне еще в раннем детстве сказали правду: мой отец погиб. Звали его Ежи Беринский. И что бы кто бы о нем не сказал, я должна помнить: он был самым хорошим человеком на свете и очень любил маму и будущего ребенка, то есть меня.

Но у Чумы была своя точка зрения. Известно, что моего отца расстреляли за то, что он вынес свою любовницу, мою будущую маму, из гетто. Значит, какая-то сволочь донесла немцам. Так? Так. Эту сволочь неплохо бы опознать. Кроме того, родственники и друзья отца могут плохо относиться к женщине, из-за которой он погиб. То есть к моей маме. Так? Так и не иначе, незачем спорить! Мама об этом знает, поэтому велела к ним не соваться. Но я — родная дочь, единственная живая память об отце. А это — другое! Совсем другое! Его близкие могут очень мне обрадоваться. И оказаться прекрасными людьми. У них могут быть фотографии отца. Они могут много о нем рассказать. Значит, надо искать!