Я уже отошел от дома на добрых сто метров, как снова услышал ее голос.
– Эй, Василе, а когда ты отсюда уедешь…. Может еще вернешься?
Я обернулся, почесал затылок и четко прокричал в ответ с улыбкой на лице- «Конечно! Обязательно заеду». Только отойдя на приличное расстояние, я вспомнил, что не называл свое имя. Не то, чтобы меня преследуют параноидальные мысли, но на фоне произошедшего со мной стоит перестраховываться. А что со мной вообще произошло? Я вернулся к дому и увидел, что она сидит под дубом возле озера с большой книгой и яростно записывает в неё что- то. Не в моем темпераменте беспокоить кого- то. Я бы не побеспокоил и доктора, если бы умирал. Какая- то древняя услужливость соседствовала в моей душе с постоянным ощущением несправедливости мира ко мне. Нужно было тогда подойти и спросить. Нужно было. На моем пути остался последний дом.
Дом с небесно- голубой крышей возле поля. Он стоял поодаль от других домов, и это меня насторожило. Но что меня не настораживает? Я сам себя иногда настораживаю, если честно. Дневник все равно мой, что уж там. Меня до сих пор настораживает, что десять лет назад на празднике в честь дня рождения Вики я ударил того мальчика, разбил ему нос и мне за это не стыдно. Хотя убеждаю себя в обратном. Если писать все мои мысли, то у меня есть одна навязчивая мысль. Нет, на самом деле меня преследует много мыслей. Я много думаю о своей «потере памяти», о своем «путешествии», о людях в балахонах, о моей первой ночи здесь, о власти в глазах той девушки, о том, существовал ли вообще до поездки. Но есть одна мысль, которая как осколок от гранаты застряла где- то между сосцевидным и миндалевидным телом в моем мозге. Мне кажется, что будто бы здесь умру. Не могу объяснить, как и почему, но осознаю это только с помощью навязчивой мысли. Все чувственное во мне молчит.
В доме с небесно- голубой крышей была открыта дверь. Я все равно постучал. Очень знакомый голос приказал из глубины дома- «Входите. Как видите, открыто». Нужно было еще тогда разворачиваться. Меня теперь выворачивает просто от всего его вида и даже от голоса. Внутри домик был очень даже уютно обставлен. Из общей атмосферы выбивалась только картина, висящая в зале. Какое- то абстрактное искусство. Что- то похожее на пейзаж, нарисованное крупными резкими мазками. «Проходите сюда. Чай уже заварен». На кухне, в той же одежде, что и утром, за столом сидел Ий. Это важно. С этого начался наш разговор. Мне показалось, что он сумасшедший. Но сейчас я начал чуть- чуть слабо понимать.
– А почему вы решили, что я должен быть в другой одежде?– начал разговор Ий.
– Что?– опешив спросил я.
– Вы зашли сюда с мыслей- «Он в том же костюме, в котором был утром», я не прав?– снова насмешливо спросил он.
– Я должен оправдываться за мысли?– огрызаясь ответил я.
– Нет- нет, что вы. Мне просто, как исследователю интересно. Вы просто не первый с такими мыслями. Интересует только, почему именно у вас они возникли.
– Мне просто показалось утром, что вы оделись специально, чтобы встретиться со мной. Потом встреча произошла, и я думал, что надобность в костюме отпадет.
– Как видите, я встречаюсь с вами снова. Если это так диссонирует в вашей голове, то этот костюм до сих пор на мне только потому что этого требует должность. Вы так далеко от дома, в богом забытом месте без связи, как попали сюда- помните отрывочно, а вас волнует только то, что я не сменил одежду? На самом деле, это похвально. Но мне стоит хвалить скорее ваш рептильный мозг, который выработал отличную систему психологической защиты. Как вам люди, с которыми вы встретились сегодня? Кто больше всех понравился? Кто меньше всех? Запомнили имена? Джотто Ивановича застали?
– Ой, а я пока ходил, уже забыл, что его так звали. Если честно, слишком мало времени прошло для знакомства с каждым. Но могу сказать, что каждый понравился по- своему. Каждый с какой- то изюминкой. В Москве из- за плотности населения таких не так много. Но вот только в одном доме не застал хозяев, там лишь мальчик был какой- то. Но он обещал, вроде как, передать приглашение.
– Мало времени говорите? А если бы вы провели с каждым, скажем, недельку? Этого бы хватило?
– Вы к чему? Но вообще, недели, конечно, хватит, чтобы уловить все самое основное в каждом человеке.
– У вас такая возможность будет! Не пугайтесь только, впереди еще больше. Этот дом. Этот дом совсем не мой, как вы могли подумать. Он ваш. Вы так травмировались, столько всего прожили. А этот дом стоял попусту. Я, как староста станицы, решил немного его отреставрировать его и отдать на время вашего пребывания здесь. Оно продолжится дольше, чем вы думали. Простите, но, во- первых, Алексей Дмитриевич сильно задерживается. Во- вторых, вы еще не отошли от того, что произошло. А, в- третьих. В- третьих, вы узнаете сегодня за ужином. Могу лишь сказать, что наша деревушка находится намного дальше от вашей стартовой точки. Вряд ли в ближайшее время она станет ближе. У вас сейчас много вопросов, но советую придержать их, пойти обратно к Богдану Алексеевичу и записать все в свой дневник.
– Ч- ч- ч- ч- то? Не понимаю вообще ни одного слова из того, что вы говорите. Какая неделя? Какой дом? Но я лучше сам пешком пойду отсюда. Я и так уже напуган по полной, просто до тряски. А от вас еще страшнее. Что мне помешает просто пойти по дороге? Я же приду куда- нибудь, вы же не другая цивилизация, за миллион километров от других не живете. Найду просто в другом месте тех, кто отвезет меня. Вы меня простите, но мне тут уже страшно- дрожа от страха сказал я.
– Извините меня пожалуйста, Василе. Василе, я не стремлюсь вас устрашить или напугать. Мне сейчас стало очень стыдно, простите пожалуйста. Всё что делается, всё делается для вашего блага. Вы можете, конечно, прямо сейчас попытаться пойти по дороге отсюда. Может так даже будет ближе до Богдана Алексеевича. Но предупреждаю – еще сильнее не пугайтесь, всё хорошо. Клянусь своей жизнью, здесь никто и ничто не принесет вам вреда. Но правда, лучше вам будет задать все вопросы до обеда. Прогуляйтесь! У меня, между прочим, тоже много вопросов, но я тоже потерплю. Вы еще раз простите меня, но вам лучше сейчас правда пройтись. Да и я пойду.
С этими словами, он похлопал мне по плечу, мне стало противно, и я правда захотел сам выйти. Но дальше меня ждал клондайк панических атак. Я даже не буду описывать, как мы вышли из дома и как немыслимое до этого момента наитие повело меня по ровнейшей дороге из асфальта на выезд из станицы. Что- ж. Я шел где- то час, погруженный в свои мысли. Думал преимущественно о том, что буду говорить первым встречным сельчанам. О том, как буду падать им в ноги и просить увезти куда- нибудь подальше. Но мои мысли прервала закончившаяся неожиданно дорога. Впереди была даже не проселочный путь, а настоящая лесная тропинка. Уже это меня напугало. Там даже машина не проедет, о чем речь? Может я пропустил какой- то поворот? На это мне уже плевать. Я прошел вперед буквально метров двести и увидел его. Я увидел обрыв и оборванный веревочный мост. Внизу бурно текла река. Справа в метрах четырехстах был виден дом Богдана Алексеевича, а еще дальше та самая ровная дорога, приведшая меня сюда. Я побежал обратно, но лесная тропа оборвалась перед большим густым лесом. И тут в меня, как тысяча ножей, ударило всё забытое. Этот детский лагерь, эти сумасшедшие сектанты, мой побег. Что с моей жизнью не так? Почему ситуация такая идиотская? Почему такое не происходит с теми, кто правда этого хочет? Я дошел до дома Богдана Алексеевича абсолютно бледный. Мария Семеновна охнула, побежала на кухню и принесла какие- то таблетки. Я жестом отказался от них и поднялся наверх. В зеркале на меня смотрел бледная не похожая на человека тень. От обеда тоже отказался. Я устал, меня все достало. Если это какая- то неведомая потусторонняя дичь, то пусть только попробуют. Тысяча мистических хорроров в моем багаже, разберу всё по кусочкам. Никаких манер приличия перед лицом опасности извне. А если я умер? Если умер на том мосту? Если это чистилище, то дело еще страннее. Почему бы сразу все не сказать? Зачем мне писать все это? Как мне ответила тогда мама? Боль, вроде, чувствую. Усталость и голод- тоже. Не сильно похоже это на чистилище. Но по правде говоря, я и не видел ни одного за всю жизнь. Все ближе и ближе ужин. Сил уже нет. Лучше морально подготовлюсь к тому, что может и не может произойти.
