Ларка тоже осталась в лагере на пересменку, только она в первом отряде была. Друзья часто пересекались на уборке территории лагеря. Если бы Пашки и Ларки не было, он бы, наверное, сильнее скучал по родителям. А так… Пашка и Ларка были ребята с юмором. А Ларка даже курить пыталась за сценой танцплощадки.

Ощущение запустения пересменки длилось всего-то три дня. И вот в первый понедельник июля, ярким солнечным утром, снова открылись ворота лагеря и на территорию мягко вкатился красно-белый венгерский «икарус». Дверь по-импортному отъехала в сторону, и на дорожку стали выходить новенькие. Данька в это время шел из столовой в корпус после завтрака. Он увидел автобус издалека, на лобовом стекле стояла табличка со знаком «Осторожно, дети», надпись крупными буквами: п/л «Рассвет», 2-ой отряд. «НИИ… что-то там точприбормаш».

Водитель выгружал чемоданы и сумки пассажиров и пассажирок, новенькие ребята спускались по ступенькам, уставшие от долгой дороги. Данька остановился посмотреть на новеньких, что за народ, как вдруг, как в замедленной съемке на ступени вышла девочка. Скорее всего, ей также было двенадцать лет. Это была «Просто Красивая Девочка», которую он не знал, как зовут, но, видимо, именно это явление природы готовила ему Многообещающая Пустота.

А пока «Просто Красивая Девочка» встала ногами на твердую землю, раскинула руки в стороны, расправив спину, плечи и грудь, и произнесла:

– Ух ты, девочки, кра-со-та-а-а! – и пошла за своим чемоданом, а подружки ее о чем-то весело засмеялись.

Как обычно, весело смеются подружки, то ли от нечего делать, то ли действительно весело и жизнь хороша. Данька впервые обратил внимание на одну особенность женской фигуры. Зачем они носят эти, как их… они что, туда мячики подкладывают? Грудь новенькой представляла собой два маленького размера апельсина, которые могли бы легко поместиться в ладони. Но этот факт впервые был отмечен сознанием Даньки именно в таком ракурсе. Грудь у взрослой женщины была естественна, как у вожатой Лиды, например, и это никогда не смущало его мыслей. И хотя новенькой давно уже след простыл, он совершенно четко держал ее образ перед глазами, пребывая в совершеннейшем оцепенении. Из этого состояния глубокой задумчивости его вывел Пашка, хлопнув по плечу:

– Закрой рот, ворона, кишки простудишь!

Данька вздрогнул.

– Ты чё? – удивился Пашка.

– Я? Я ничё, – равнодушно пожал плечами Данька. Он всегда был серьезен. Мысль о новенькой незнакомке его отпустила, но предательски спряталась и притаилась где-то в глубине мозга. Данька напустил на себя безразличный вид, чтобы Пашка, этот болтун, не начал над ним издеваться в своей манере.

Пашка ненавидел девчонок и всегда при случае старался подколоть Ларку, обзывая ее дылдой, оглоблей или за глаза «доска, два соска». Прямо он ей это говорил иногда и с безопасного расстояния, так как можно было огрести по чайнику. Ларка злилась и почти всегда гонялась за Пашкой, чтобы дать ему пендель. Но он бегал быстрее и как-то юрко уворачивался. Так что за первую смену счет между ними был четыре – два в пользу Пашки. Поэтому Данька сомневался, стоит ли рассказывать Пашке про свое впечатление от новенькой «Просто Красивой Девочки». И они пошли вдвоем в корпус. В палате ребята перекинулись в карты в дурака. Начали сдавать третий кон, как вдруг мимо палаты пробежала Светка Примогенова и крикнула в дверь:

– В двенадцать ноль-ноль построение отряда на перекличку!

Данька снова вздрогнул, это означало, что он уже совсем скоро узнает, как зовут новенькую. Пашка это заметил:

– Ты чё?

– Фу, дура, Пургенова, – огрызнулся Данька.

– Давай, сдавай, лапоть, – расхохотался Пашка.

В двенадцать ноль-ноль, перед обедом, вожатая Люда построила своих пионеров и, дав команду «Равняйсь! Смирно!» и отсалютовав, начала перекличку второго отряда. Данька был высок для двенадцати с половиной лет и стоял в строю впереди, по росту. Он был выше новенькой. Очередь дошла до него:

– Кораблев Данила?

– Здесь!

– Широв Павел?

– Здесь!

– Примогенова Света?

– Здесь!

Теперь подошла очередь новенькой.

– Светлова Евгения?

– Здесь! – задорно откликнулась «Просто Красивая Девочка».

«Ее зовут Евгения Светлова – красиво», – подумал про себя Данька.

– Можно тебя называть Женя? – дополнительно спросила вожатая Люда.

– Да, – просто ответила та.

«Итак, Светлова Женя, Женька, Евгения», – Данька поймал себя на мысли, что перебирает ее имя на разные лады. И фамилия у нее была нормальная, даже красивая – Светлова. Не какая-нибудь там Пеньтюхина или что-нибудь в этом роде. Дело было не в фамилии, конечно же, Данька еще не читал тогда Чехова и не мог знать, что в человеке должно быть все прекрасно, и так далее, но он интуитивно тянулся к прекрасному, искал его, его душа искала в природе, в людях, в товарищах. Только он сам еще не мог это нормально самому себе объяснить. А дети часто бывают жестоки и придумывают всякие клички, как Пашка, например, который обзывал Примогенову Пургеновой. Данька был готов встать на защиту Светловой, если это понадобилось бы. Но слава богу, если можно было бы думать о боге советскому пионеру, этого не потребовалось.

«Светлова, вполне себе фамилия. Какие иногда в пустую голову мысли лезут! – разозлился на себя Данька. – Лапоть!»

С этой переклички и началась вторая смена. Данька знал всю программу и мог отлынивать от скучных мероприятий. Но однажды на линейке вожатая Людочка сказала:

– Кораблев, Васильев, Синицына, Светлова – дежурные по столовой.

Четверка отдала салют.

Светлова и Синицына были новенькими, а Данька и Сашка Васильев уже несколько раз дежурили по столовой. Нужно было помогать поварам накрывать столы и потом сортировать грязную посуду, ложки отдельно, вилки отдельно, тарелки и стаканы в разные лотки. А если на обед или на ужин готовили картофельное пюре, то сперва нужно было выковыривать глазки из очищенного картофеля после картофелечистки. На этот дело отрядили Даньку и Светлову, а грязную посуду сортировали Васильев и Синицына.

– Что с ней делать? – спросила у Даньки Светлова, когда они сели перед целой ванной очищенных картофельных клубней.

– Глазки выковыривать, – сухо и деловито ответил Данька. Это был самый первый их разговор.

Данька взял нож и показал Женьке, как нужно выковыривать глазки. Острием ножа, как отверткой, начал он выкручивать черные точки, а потом бросал чистые клубни в большую кастрюлю с водой, стоящую рядом. Скоро выяснилось, что Светлова не была белоручкой и чистила картошку даже быстрее него.

– А давай наперегонки, кто быстрее свою кастрюлю начистит, тому… тому…

– Компот, – поддержал Данька.

– Идет – компот, – согласилась Женка.

Победила Женька. И, как договаривались, Данька за ужином отдал ей свой компот. Она отпила половину и сказала:

– Спасибо, больше не хочу…

Данька везде участвовал, где участвовала Женька, даже стал ходить на танцы вечером. Танцевать он не умел и сидел все время на лавке, в жидкой тени, просто слушал музыку, терпеливо кормил комаров, смотрел на пацанов, которые дурачились и горланили припев «Вотки-най-ду!». Радист Саша, скорее всего, был тайным членом ордена иезуитов, потому что «Вотки-най-ду» ставилась им почти в самом конце танцевального вечера и была своеобразной кульминацией. Данька между делом смотрел, как танцуют девочки и Светлова Женька, которая приходила на танцы в техасах клеш и туфлях на квадратном каблуке, всегда аккуратно причесанная. Дети танцевали в кругу или в нескольких, где были или только девочки, или смешанные группы. Зависело от музыки, которую заводил радист Саша. На ура шли «Бони-М» и «Чингисхан», мальчикам нравились «Смоки» и «УФО», особенно их «Белладонна». Многие ребята под эту песню приглашали девчонок на медляк.

В программе вечера был еще один момент. Объявлялся белый танец, и вожатая Людочка приглашала воспитателя первого отряда Сергея Александровича, а воспиталка третьего отряда – старшего пионервожатого Алёшу, Алексея Гудкова, комсомольца и студента-заочника пединститута. Радист Саша обычно говорил в микрофон: