Так она стала мечтать всегда: когда подметала пол в избе, когда полола грядки на огороде, за домом, когда собирала крыжовник и даже когда пасла козу.

Наконец однажды субботним вечером в очередной раз собралась компания московских дачников и Нина Николаевна принимала гостей, Сергей Саныча с супругой, подполковника Сибирцева, тоже с женой, артиста из театра Моссовета и еще несколько человек из профкома и отдела, где работала радушная хозяйка. Это случилось. Все ожидали Василия Андреича с рыбалки, и уже было предложено выпить по стаканчику портвейна, привезенного Сергей Санычем из Массандры. Никто не отказался, портвейн оценили положительно и тут же выпили по второму.

И тут в калитку вкатился велосипед, сверкая спицами, как бы хитро подмигивая Люське. Она как раз стояла на крыльце со скатертью для стола, который уже накрывали под липами.

– О-о-о-о! Кто к нам пожаловал, – распахнула объятья подвыпившая компания для Василия Андреича.

– Какие люди – и без охраны! – пошутил подполковник Сибирцев.

– А ну-ка покажи улов, – протянул артист Моссовета.

Белые дачные шляпы и костюмы, парусиновые теннисные тапочки, туфли-лодочки на каблуке, узкие в талии и широкие книзу платья оживились и зашуршали. Василий Андреич в закатанных до колен брюках и сандалиях, тоже в соломенной шляпе и в клетчатой ситцевой рубахе, довольный, демонстрировал собравшимся улов в бидоне, отвязывал от рамы снасти, а велосипед прислонил к стене дома.

Люся подошла к велосипеду и провела рукой по никелированному рулю и фонарику. В этот момент ее кто-то тронул за плечо:

– Ну что, хочешь покататься?

Это был Сибирцев.

– Хочу, – просто ответила Люся.

– Василь Андреич, дай ребенку велосипед напрокат, – выдохнул легким запахом крымского вина подполковник.

– Нет-нет, – запротестовала Нина Николаевна, – ребенок убьется и велосипед поломает!

– Товарищи, поддержите меня, я ее научу, – взмолился подполковник.

– А чего, пусть попробует, – поддержал Сибирцева Сергей Саныч.

– Николавна, будь человеком, – сказал профсоюзный деятель. – Пусть девчушка поучится.

– Сибирцев подстрахует.

– Ну чего стоишь – бери! – сказал Сибирцев Люське.

– Правда можно? – все еще недоверчиво смотрела Люся на Нину Николаевну.

– Можно, – смилостивилась та.

Сибирцев взял Люсю за руку, другой рукой велосипед за крестовину руля, и они вышли за калитку. С седла до педалей Люся еще не доставала, тогда Сибирцев показал ей, как встать на педали под рамой и держать равновесие рулем.

– Держи вот так. Не бойся.

Он, держа велосипед сзади за седло, шел с ней рядом. Люся осторожно нажимала на педали и поворачивала рулем и первый раз чуть не завалилась. Но Сибирцев удержал велосипед:

– Куда ты? Руль надо поворачивать туда, куда ты падаешь. Куда падаешь, туда и руль. Поняла?

– Поняла, – проговорила счастливая, раскрасневшаяся Люська. И дело пошло-поехало.

Она смелее стала нажимать на педали, думая, что Сибирцев все еще держит ее. Он действительно какое-то время бежал рядом, но затем отстал. И Люська уже катилась без него, без страховки, сама. Мимо заборов, по посыпанной печной золой тропинке, вдоль домов. Ветер развевал ее кудрявые черные волосы. Велосипед послушно шуршал протектором шин. В конце улицы она самостоятельно развернулась и припустила еще быстрее…

Они вернулись с Сибирцевым во двор. От охватившего ее счастья и быстрой езды Люся еще больше раскраснелась, и то ли от волнения, то ли оттого, что ей сильно захотелось пить, она вдруг стала икать, да так, что не могла сказать ни слова. Она сама вела велосипед от калитки к дому, прислонила его к стене. Она подошла к ведру с водой, зачерпнула кружкой и начала жадно пить, но икота не проходила.

– Люся! А где велосипед?! – строгим голосом спросила Нина Николаевна. Повисла пауза.

Люсю вдруг прошиб холодный пот. Велосипед? Где велосипед? Она не закрыла калитку… Она метнулась к калитке, думая, что велосипед украли, он пропал. Как стояла с кружкой в руке, так почти побежала со двора… От испуга она перестала икать.

– Вот же он, стоит у стены, – сказала Люся. Все рассмеялись.

– Чтоб ребенок перестал икать, его надо напугать! – менторским тоном изрекла Нина Николаевна.

Люся почему-то решила, что смеются над ней, убежала в старую избу и ткнулась матери в живот.

– Что с тобой, деточка, ты что такая бледная? – спросила ее Ефросинья.

– Я велосипед чуть не забыла, – вся дрожа, проговорила она.

– Господь с тобой! Вертись там поменьше, – строго сказала ей мать, обняла дочь и, прикусив губу, гладила ее непослушные кудрявые волосы.

Ласковое февральское солнце заглянуло в окна старого крестьянского дома. Чистые широкие половицы блестели, отражая свет, падающий в комнату сквозь прямоугольники окон жирными плотными столбами. Солнечный свет преломлялся на маленьких пылинках и ворсинках, которые во взвешенном состоянии плавали в утренних лучах в полутемной комнате.

Дом был прочно сложен вручную из толстых обработанных бревен, которые от времени пошли широкими трещинами. Гладко обработанные плотницким топором струганые бревна служили стенами. Нагретые, они отдавали тепло внутрь и, казалось, дышали. От ощущения этого живого домашнего тепла всегда становилось как-то очень уютно и спокойно на душе.

Павлик любил гостить у бабушки. Родители приводили его в пятницу, на выходные с ночевкой. Бабушка всегда стелила ему в большой комнате, на диване под образами.

В доме была одна большая комната, разделенная пополам перегородкой из досок, которые от времени пожелтели и стали матовыми. Кухня была пристроена к срубу ниже по уровню. Налево от кухни располагалась спальня тети Натальи, младшей дочери бабушки. Маленький мезонин над входом в дом, куда вела внутренняя боковая лестница, использовался как чулан. Там пылился всякий хлам, и Павлика всегда тянуло туда поиграть.

По левую стену, снаружи, лепилась остекленная летняя терраса. Летом она стояла почти полностью скрытая листьями дикого винограда. Павлуша помнил, как ее строили, хотя тогда ему было чуть больше четырех лет.

Сам сруб дома смотрел окнами на юго-запад, так, что солнечный свет целый день, с восхода до заката, падал в окна. Кухню от комнаты отделял высокий порог, на котором было очень удобно присесть.

В большой части комнаты, считавшейся гостиной, в восточном углу, висели образа. Иисус Христос, Богородица, Серафим Саровский и святой Пантелеймон. Полумрак комнаты почти полностью скрывал их от глаз. Лики освещала маленькая лампадка, огонек которой едва теплился, отражаясь легким мерцанием в серебре окладов. И это неровное, почти неподвижное мерцание делало выражение их глаз живым настолько, что вечером Павлуша немного даже боялся спать на диване. Ему казалось, что Иисус Христос смотрит на него так строго, что хотелось накрыться с головой. Он накрывался и как-то сразу засыпал.

Справа у перегородки стоял двухэтажный сервант, в котором хранилась посуда для праздничных случаев, скатерти и другая утварь про запас. На верхних полках, за стеклянными створками, стояли рюмки, бокалы из стекла, салатницы из хрусталя, переливавшиеся всеми цветами радуги, розетки для варенья и чайный сервиз.

Над сервантом висели настенные часы с маятником, в шкафчике из желтого дерева, покрытого лаком, которые бабушка регулярно заводила маленьким черным железным ключиком. За ходом часов она строго следила и никогда не забывала их подзаводить. Во всем доме стояла такая тишина, что их тиканье слышалось очень ясно.

В доме было тихо и пусто. В кухне гудела невысокая чугунная печка-плита, которая топилась углем. Покрашенная серебрянкой, она грела уже вовсю. Ведро с углем и совок с кочергой стояли тут же. Значит, бабушка уже поднялась, сходила в сарай. Дедушка Павел, хозяин дома, оставил этот мир, когда Павлику исполнился всего месяц, Павлик не помнил деда, но ему рассказывали, что все в этом доме сделано его руками, отопление работало исправно, и печка грела горячо.