– Конклав избрал папой Сикста!
В груди Софьи что-то оборвалось: «Не Виссариона». И она, опустив от горя голову, побрела в свою сторону. А в голове билась мысль: «Не Виссариона! Прощай, королевство!» Когда братья и сестра вернулись домой, Андрей попытался успокоить расстроенную Софью:
– Сестренка, не унывай!
Но та, вдруг зарыдав, бросилась в свою комнату. Мануил бросился было за ней, но Андрей остановил его.
– Не ходи, пусть поплачет, легче станет, – сказал он.
Мануил послушался и со вздохом опустился в полуразвалившееся кресло. То же сделал и Андрей, когда вернулся к себе.
Обида вспыхнула в груди кардинала. «Как же так? – думал Виссарион. – Я, знаток двух религий, признавший католичество, остался не у дел. Что меня ждет? Как на меня посмотрит новый папа? Почему за меня было подано всего пять голосов? Нет! Эти итальянцы не думают о вере. Они больше думают о себе! Конечно, я для них пришелец. Но что знают они – и что знаю я! Что же мне делать? Ведь Сикст может отослать меня с глаз подальше, в какую-нибудь забытую богом местность».
Он поднялся и заходил взад-вперед. Внезапно на память ему пришла Софья. «Бедная девчонка, – подумал он, – наверное, сорвется задумка, так умно придуманная Збигневом. Не видать ей не только Франции, но и заснеженной Руссии. Жаль, конечно, не Софью, а то дело, какое погибнет. Да… Но к папе без вызова я не пойду», – решил он. И стал ждать, когда его позовут.
И вот, когда он перестал ждать, его неожиданно позвали. Монах, пришедший за ним, провел его в «райскую» комнату. Так меж собой кардиналы называли потайной кабинет папы. Это говорило о том, что его положение не так печально. Монах открыл дверь, и Виссарион, остановившись на пороге, произнес:
– Разрешите, ваше святейшество!
Папа, сидя за столом, что-то сосредоточенно писал. И вместо ответа пером указал на кресло, стоявшее у стола. Мимоходом Виссарион окинул взглядом комнату. Тут, насколько он помнил, ничего не изменилось.
Кардинал сел и вопросительно посмотрел на Сикста. Не то тот почувствовал взгляд Виссариона, не то закончил писать, но, отложив перо, папа еще раз взглянул на рукопись и, отложив ее, повернулся к кардиналу.
– Давно, мой брат Виссарион, я хотел с вами встретиться. Да пока разные мелкие дела, требующие срочного решения, мешали мне это сделать. Мне известно, что вы с Павлом затевали какое-то очень серьезное дело. Не могли бы вы, брат мой, со мной этим поделиться?
Виссарион сел поудобнее, почувствовав к себе расположение нового папы, и начал:
– Не хочу, ваше святейшество, напоминать вам о том времени, в котором мы живем, и о тех событиях, которые происходят вокруг нас. Но скажу о главном. Как мы считали, – он решил все же вспомнить заслуги ушедшего папы, – Восток – турки, или османы, как теперь их зовут, представляют для Европы смертельную опасность. – Произнеся эти слова, Виссарион замолчал.
Серые глаза папы внимательно смотрели на кардинала. Его облик говорил о нем как о человеке думающем и начитанном. Увидев, что Виссарион ждет ответа, он кивнул головой. Это означало, что он согласен со словами Виссариона и поддерживает его. И тот продолжил:
– Поэтому по предложению папы Павла был продуман план борьбы с этим надвигающимся злом. Ключевой фигурой в нем была племянница императора бывшей Византийской империи Софья Палеолог. Ей отводилась роль жены великого князя Руссии…
– А почему вы выбрали столь далекое государство? – спросил папа, поправляя на груди крест.
– Да потому, что в Европе, кроме него, некому по-настоящему постоять за нашу веру. Польша с Литвой слеплены, но не объединены. Литва спит и видит вернуть себе самостоятельность, Германия…
Папа, слушая, постоянно покачивал головой.
– Поэтому, ваше преосвященство, мы и остановились на Руссии.
Папа повернул голову к окну. Виссарион понял, что он обдумывает услышанное. Наконец он спросил:
– А вы уверены, что она поедет туда?
Виссарион потихоньку рассмеялся.
– А для того, чтобы она поехала, мы…
– Так вы думаете, что Иван, русский царь, подпишет нашу унию?
Виссарион только улыбнулся:
– А куда ему деваться от такой красавицы жены?
– Да, если нам удастся склонить этого северного варвара на нашу сторону, это будет большая помощь и поддержка нашей вере.
Папа встал, одернул рясу. Ноги его затекли. И он даже немного поприседал. Вернувшись в кресло, он промолвил:
– Ну что ж, Бог вам в помощь. Действуйте!
А на следующий день папа издал указ, по которому Виссарион вновь становился правой рукой понфитика. Узнав об этом, довольный Виссарион заспешил к Палеологам.
Глава 5
В Пскове у посадника собрались бояре, знатные купцы, выборные старшины от кузнецов, горшечников, плотников. Он зачитал им письмо князя Ивана Васильевича, в котором было сказано: «Если Великий Новгород не добьет мне челом о моих старинах, то вотчина моя Псков послужил бы мне, великому князю, на Великий Новгород…» Закончив читку, посадник отложил письмо на край стола. Но, подумав, подтянул его поближе к себе.
– Ну, что скажете, люди добрые?
Многие закряхтели. Один из бояр, поднявшись, промолвил:
– Нам идтить на Великий не с руки. Москва вона где, а Новгород – рукой подать!
– С Москвой нам ссориться нельзя, – заметил купец, сидевший на самом краю скамьи.
Говоривший боярин опять, ни на кого не глядя, молвил:
– Тем, конечно, барыш свой дороже, чем кровь людская.
– При чем здесь барыш? – взъерепенился купец. – Кто мы? Аль забыл, боярин, Псков – чья вотчина?
– Забыл! Много мы от этого имеем?
Поднялся гул. Кто был за Ивана Васильевича, кто за Великий Новгород. Посаднику пришлось громыхнуть по столу кулаком, чтобы успокоить собравшихся. Когда те затихли, он сказал:
– Я думаю, надоть послать гонца с письмом, в котором мы будем бить челом великому князю о миродокончальной ему с Новгородом грамоте.
В посаднической воцарилась тишина. Но она продолжалась недолго. Не по чину заговорил плотницкий старшина:
– Раз ты, посадник, нас позвал, за то мы те благодарствуем, но моя мыслишка така: ты прав. Нужна грамота.
Многие иронично стали переглядываться. Но признали – старшина дело сказал. Кто-то из присутствующих подсказал:
– Надоть Великий Новгород просить, чтобы нашего гонца пропустил.
Его поддержали:
– Давай, посадник, пошли гонца в Великий. Пущай пропускают!
И гонец явился к новгородскому посаднику. Тот читал послание раза три, прежде чем начал что-то соображать.
– Посиди-ка тута, – сказал он гостю, а сам заспешил с письмом к Марфе.
Она прочитала его. Чело ее нахмурилось, а потом вдруг расцвело в улыбке:
– Ишь, наш великий-то что делает! К нам вроде с лаской, а за нашей спиной что плетет. Ты посла вознагради да отправь. Нет, стой, погоди, – спохватилась она. – Пущай народу расскажет. А то народ-то могет сказать, что мы письмо сами написали. А живой голос – он силу имеет, – заключила она и добавила: – Собирай люд, пущай зазвонит вечевой.
Великий Новгород закипел. Только что торжествовавшая московская сторона насторожилась. Марфа распорядилась, для верности, собрать вечников, пущай шумят. И понеслось:
– Не хотим за великого князя московского!
– Не хотим называться его вотчиной! Мы люди вольные!
– Не потерпим обид от Москвы!
– Хотим короля Казимира!
Взбаламученный вечниками народ псковитянина и слушать не захотел. Московская сторона было поднялась:
– Хотим по старине! К Москве! Мы против митрополита-латинца!
Вечники взялись за камни и стали бить московских, приговаривая: «Ах, рабская шкура! Мы люди вольные». Литовская сторона и на этот раз осилила московскую. Король опять согласился держать Новгород в воле мужей вольных, по их старине. Он не отнимает у них веры греческой, православной, и кто будет люб Новгороду, тот у них и будет владыкой!
А тем временем в Москву, ничего не зная о случившемся, прибыл Феофил. Он тепло был встречен Иваном Васильевичем, который пригласил его по-домашнему отобедать, пообещав присутствовать на его посвящении в Троицком соборе. От князя Феофил направился к митрополиту. И опять теплота встречи вызвала у Феофила слезы. Князь не обманул и присутствовал, когда митрополит у гроба чудотворца Петра проводил посвящение Феофила. Великий князь приказал по этому случаю на площади у главного кремлевского собора накрыть столы для народа. Они втроем посидели там некоторое время, а потом пошли провожать Феофила в обратный путь. Князь хотел оставить его еще погостить, но тот сказал:
