Изучение процесса обретения памяти детьми позволяет установить, что большую роль в нем выполняет способность мышления [Piaget, Inhelder]. Придерживаясь этого тезиса, Скандиа де Шонен заявляет: «Представляющаяся нам фундаментальной характеристика перцептивно-когнитивных форм поведения является их действенной и конструктивной стороной» [De Schonen. P. 294] и добавляет: «Вот почему можно сделать вывод, пожелав при этом, чтобы подобные исследования развивались и в дальнейшем, что они истолковывают проблему деятельности памяти, помещая ее в контекст перцептивнокогнитивных действий, а также действий, направленных либо на то, чтобы в одной и той же ситуации сорганизоваться неким иным способом, либо на то, чтобы приспособиться к новым ситуациям. Только такой ценой мы когда-нибудь сумеем постичь природу человеческого воспоминания, без чего обращение к нашей собственной проблематике оказывается безумно затрудненным» [Ibid. Р. 302].
Отсюда проистекают различные, в том числе недавно разработанные концепции памяти, придающие особое значение аспектам структурирования и самоорганизации. Явления, связанные с памятью, как в своих психологических, так и биологических формах, суть не что иное, как результаты действия динамических систем, нацеленных на организацию, и существуют они только «в той мере, в какой организация поддерживает их и преобразует»121.
Таким образом, ученые сегодня оказались подведены к пониманию необходимости сближения памяти и феноменов, непосредственно относящихся к наукам о человеке и обществе.
Так, Пьер Жане в своей работе «Эволюция памяти и понятие времени» (1922) утверждает, что «фундаментальным мнемоническим актом является "поведение в процессе повествования", которое характеризуется прежде всего через его социальную функцию, посколь ку она состоит в передаче другим какой-либо информации в условиях отсутствии события или объекта, являющегося его причиной»122. Составляющей этого процесса является также «речь, которая сама есть продукт общества»123. Так, Анри Атлан, изучая самоорганизующиеся системы, сближает «речь и память»: «Использование устной, а затем и письменной речи на самом деле представляет собой громадное расширение накопительных возможностей нашей памяти, которая благодаря этому обретает способность выходить за физические пределы нашего тела, дабы быть перемещенной либо в память других людей, либо в библиотеки. Это означает, что еще до устной или письменной речи существовал некий язык как форма накопления информации в нашей памяти» [Morin, Piattelli-Palmarini. P. 461].
Еще более очевидно, что всякого рода расстройства памяти, которые наряду с амнезией124 и подобно афазии могут также возникнуть на уровне речи, во многих случаях требуют осмысления с помощью общественных наук. С другой стороны, если иметь в виду метафорический, но значащий уровень, то подобно тому как амнезия - это расстройство не только индивидуального характера, но и влекущее за собой более или менее серьезные нарушения личностного порядка, то и отсутствие у народов и наций коллективной памяти или сознательная либо бессознательная ее утрата могут повлечь за собой серьезные нарушения коллективной идентичности.
Связи между различными формами памяти могут, впрочем, обретать не метафорические, а реальные черты. Джек Гуди отмечает, например: «Во всех обществах индивиды обладают огромным количеством информации на генетическом уровне, в долговременной и краткосрочной памяти, в памяти активно функционирующей»125.
Андре Леруа-Гуран в книге «Память и ритмы» - втором томе работы «Жест и слово» - рассматривает память в очень широком смысле и одновременно выделяет три ее типа: память специфическую, память этническую и память искусственную: «В этой рабо память рассматривается в самом широком смысле. Она есть не свойство способности мышления, а основание, каким бы оно ни было, на котором записываются цепочки последовательных действий. В этом плане можно говорить о "специфической памяти" с целью определения фиксации форм поведения различных видов животных; о памяти "этнической", обеспечивающей воспроизведение поведения в человеческих обществах; сюда же нужно отнести и память "искусственную" в ее новейшей электронной форме, которая без помощи инстинкта или размышления обеспечивает воспроизведение связанных друг с другом механических действий» [Leroi-Gouhran. Р. 269].
В последнее время развитие кибернетики и биологии значительно обогатило, особенно метафорически, понятие памяти в его отношении к осознаваемой памяти человека. Сейчас говорят о компьютерной памяти, генетический код рассматривают как унаследованную память126. Однако такое распространение понятия памяти и на машину, и на жизнь вообще парадоксальным образом непосредственно сказалось на посвященных памяти исследованиях психологов, переходящих от преимущественно эмпирической стадии к стадии в большей степени теоретической: «Начиная с 1950 г. и отчасти под влиянием таких новых наук, как кибернетика и лингвистика, интересы коренным образом изменились, обретя более четко выраженную теоретическую ориентацию»127.
Наконец, либо в связи с воспоминанием, либо в связи с забвением (в частности, вслед за Эббингаузом) психологи и психоаналитики обращают внимание на сознательные и бессознательные воздействия, оказываемые на память индивида со стороны интереса, эмоций, желания, процессов торможения, критики. Точно так же и коллективная память выступала в качестве важной цели в борьбе общественных сил за власть. Показать себя властителем памяти и забвения - это одна из важнейших задач классов, групп и индивидов, которые господствовали и господствуют в исторических обществах. Забвение, замалчивание истории обнаруживает существование механизмов манипулирования коллективной памятью.
Изучение социальной памяти - один из фундаментальных подходов к проблемам времени и истории, по отношению к которым память то отступает назад, то оказывается переполненной.
В историческом исследовании исторической памяти необходимо придавать особое значение различиям между обществами, обладающими преимущественно устной памятью, и обществами, главным образом использующими память письменную, а также этапам перехода от первой формы ко второй - тому, что Джек Гуди называет «приручением первобытного мышления». Таким образом, нужно последовательно изучать:
1) этническую память в обществах, не обладающих письменностью, - так называемых «первобытных» (sauvage);
2) процесс восхождения памяти от устной формы к письменной, от предыстории к древности;
3) средневековую память, балансирующую между устной и письменной формами;
4) успехи письменной памяти начиная от XVI в. и до наших дней;
5) полноту современной памяти.
Такой подход обосновал А. Леруа-Гуран: «Историю коллективной памяти можно разделить на пять периодов: период устной передачи; период письменной передачи с помощью дощечек и указателей; период простых знаков; период механографии и период электронной организации в серии»128.
Для того чтобы лучше выявить отношения между памятью и историей, что и составляет главную цель данного очерка, мне представляется более предпочтительным отдельно обратиться к вопросу о памяти в древних или современных обществах, не обладавших письменностью. Важно также выявить различия в истории памяти обществ, располагающих одновременно и устной, и письменной памятью, между древним периодом преобладания устной памяти, со специфическими функциями памяти письменной или образной, периодом средневековым, с его равновесием между памятью устной и письменной и важными преобразованиями функций каждой из них, и современным этапом решительных успехов письменной памяти, связанной с типографским делом и обучением грамотности. Кроме того, необходимо произвести перегруппировку имевших место в последнем веке потрясений, связанных с тем, что Леруа-Гуран называет «расширяющейся памятью».
