На рейде захлопали зенитки, корабли открыли огонь. Ну вот, теперь в гавань не войдешь, придется остаться на рейде (решает Козырев, бросая рукоятки телеграфа на «малый»). Веселый предстоит денек.

Самолеты разделились на группы, одна направляется к рейду. Сейчас будет в зоне досягаемости…

— Галкин! Готово целеуказание?

— Готово! — кричит Галкин в мегафон. На лице у него не то гримаса, не то улыбка. — Носовое, кормовое, к бою! Автоматы, к бою! — орет он оглушительно. — Правый борт десять… угол места сорок… дистанция полторы тысячи — огонь!

Виктор Непряхин выпрыгивает из орудийной башни, бежит по верхней палубе «Марата», влетает в дежурную рубку.

— Разрешите? — тянется к телефонной трубке, лежащей на столе.

— Тридцать секунд на разговор, — отрывисто говорит дежурный командир и, посмотрев на часы, перешагивает комингс рубки.

Виктор — задохнувшимся голосом в трубку:

— Надя?

— Да! — Над я стоит у стола, накручивая на палец шнур. — Здравствуй, Витя, — говорит она тихо. Ей не хочется, чтоб сотрудницы слышали.

Голос Непряхина в трубке:

— Надя! Плохо слышно! Говори громче! Надя, где ты?

— Здесь я… Витя, я получила твое письмо…

— Что получила? — нервничает Непряхин. — Громче говори!

— Письмо получила! Витя, ты писал, что у тебя ожоги…

— Да чепуха! Надя, времени нету, ты самое главное скажи!

— Витя, ты в письме пишешь — если я разрешу…

— Громче, Надя! Ну что ты лепечешь? Прямо скажи — скучаешь? Любишь?

— Да! Да! — вскинула Надя голову. — Люблю!

В этот миг отделился от земли и поплыл над Кронштадтом, забираясь все выше, протяжный вой сирены.

На линкоре «Марат» ударили колокола громкого боя.

А Непряхин, блаженно улыбаясь, кричит в телефонную трубку:

— Надюшка, дорогая ты моя, скажи еще раз! Надя…

Дежурный выхватывает у него трубку:

— Боевая тревога, а этот жених уши развесил! Марш на боевой пост!

И Непряхин помчался во весь дух к своей башне.

Уже заняли места зенитчики «Марата» — у 76-миллиметровых орудий на крышах башен, у зенитных автоматов, у пулеметов на мостике, опоясывающем трубу. Уже звучат команды: «Правый борт!.. Прицел… Целик… Орудия зарядить!..»

Пришли в движение орудийные стволы.

Большая группа немецких бомбардировщиков над Кронштадтом. Ударили зенитки с кораблей и с берега. Небо, только что голубое, теперь будто вспахано белыми плугами разрывов.

На Морском заводе, в гранитной коробке дока Трех эсминцев, где стоит на ремонте сторожевой корабль, мастер Чернышев кричит рабочим-корпусникам:

— Кончай работу! Все в убежище!

Но разве добежишь, если уже над головой рев пикирующих машин?

— Ложи-ись! — орет Чернышев. — Ты куда, ч-черт?

Речкалов бежит по сходне, переброшенной с верхней палубы сторожевика на стенку дока.

— Ложись, Речкалов!! Спятил, что ли?.. — Махнув рукой, Чернышев сбегает по гранитным ступеням на дно дока и бросается ничком.

Сквозь зенитный лай — нарастающий свист, оборвавшийся грохотом взрыва. Еще и еще рвутся бомбы на заводской территории. Серия бомб вдоль Шлюпочного канала…

Речкалова взрывной волной чуть не сбросило в канал. Он медленно, трудно поднимается, ощупывает голову, с которой слетела мичманка. Перед его глазами в желтоватой дымной пелене плывет по каналу сорвавшийся со швартовов катер-«каэмка» с мертвыми телами двух краснофлотцев. Еще кто-то безжизненно повис на перилах мостика, перекинутого через канал.

Пошатываясь, идет Речкалов дальше, в «квадрат» заводоуправления.

Карусель «юнкерсов» переместилась в сторону Средней гавани, оттуда доносятся нарастающий стук зениток и протяжные грохоты бомбовых взрывов.

Речкалов входит в подъезд Надиного отдела.

— Чернышева здесь? — спрашивает он дежурного МПВО.

— Никого нет, — отрывисто отвечает тот. — Чего шляешься? Давай в убежище!

«Юнкерсы» один за другим, как бы нехотя переваливаясь через крыло, пикируют на корабли, стоящие на рейдах, у стенок Средней гавани, на линкор «Марат», на крейсер «Киров». Разрывы бомб взметают водяные столбы.

Среди огромных столбов, вырастающих тут и там, маневрирует буксир «Ижорец-88», волоча за собой неуклюжую длинную баржу «ЛТП-9».

— Ничего, Лиза! — кричит старшина баржи Шумихин с кормы. — Не боись, Лиза!

— Не боюсь, — бормочет Елизавета. Она стоит у двери камбуза с кружкой и тряпкой в руках и с ужасом смотрит на проносящиеся над рейдом бомбардировщики. — Только вот баржа-то набита снарядами… и зарядами… А так, — шевелит она дрожащими губами, — чего ж бояться… Гос-споди…

— Вправо крути, Тарасов! — орет Шумихин капитану буксира. — Счас как раз по курсу положит, так ты вправо!..

Он срывает винтовку с плеча и целится в пикирующий «юнкерс». Выстрела, конечно, не слышно.

С носовой башни «Марата» взрывной волной сбросило трубочного 76-миллиметрового орудия. Град осколков. Падает установщик прицела.

— Банкет вырвало! — кричит наводчик командиру орудия. — Орудие не разворачивается!

А командир оглушен, не слышит, у него с головы сорвало каску. Наводчик хватает молоток и зубило, яростными ударами выбивает банкет. Потом кидается к штурвалу наводки, гонит орудие на предельный угол возвышения, наводит на очередной пикировщик.

Длинными очередями — чем ближе самолет, тем длиннее — бьют зенитные автоматы и пулеметы. Один из «юнкерсов» загорелся, из него повалил черный дым, и, не выйдя из пике, он врезается в воду. А вот еще один сбит!

Но уже десятки других машин с диким воем сирен атакуют «Марат», пикируют сразу с нескольких сторон. Это «звездный» налет. Рвутся близ бортов и на стенке бомбы, сотрясая огромное тело линкора. Со звоном ударяют осколки в броню. Тут и там возникают пожары. Струи воды из шлангов сбивают пламя. Линкор окутывается дымом и паром. В этом аду зенитчики продолжают отбиваться от стай пикировщиков. Еще и еще вываливаются из боя подбитые «юнкерсы». Чернеет и пузырится краска на горячих стволах маратовских зениток. Их обертывают мокрыми одеялами, чтобы предотвратить преждевременный взрыв снарядов в канале ствола.

Погибают расчеты зенитных батарей. У 76-миллиметровки на носовой башне уже никого не осталось. Лейтенант, управлявший огнем, становится к штурвалу наводки.

— Подносчиков! — кричит он. — Боезапас подносить некому!

Раненый наводчик ползет, волоча перебитую ногу, к снарядному ящику, подает лейтенанту снаряд…

С воем проносятся над рейдом «юнкерсы». Грохочущие столбы вскидываются один за другим — легла очередная серия бомб, и снова обрушиваются на «Гюйс» тонны воды и ила, поднятого с грунта взрывами. У артиллеристов и пулеметчиков лица в черных разводах, только прорези глаз белы — глаз, устремленных на чудовищное небо, изрытое облачками разрывов, исполосованное трассами огня. Оглохшие, очумелые, бьют изо всех стволов, а корабль содрогается от взрывных волн, кренится на крутых поворотах — это Козырев маневрирует, следя за пикировщиками, уходя от бомб.

Но, не отрывая взгляда от «юнкерсов», Козырев уголком глаза видит, что серия бомб накрыла «Минск», ах ты ж, черт, накрыла!

А это нам… В нас летят с неба черные капли, черные плевки… Пр-раво на борт! Дрожит и сотрясается, кренясь, мостик под ногами. Бомбы лягут за кормой. Трах-трах-трах-х-х!.. Тральщик подкинуло кормой кверху, он будто простонал протяжно… Нет, это сквозь дикие завывания металла пробился чей-то голос… Галкина, что ли? Что-то случилось на корме, что-то случилось… Вот — доходит до притупившегося слуха голос Галкина, усиленный мегафоном: «Сорокапятка выведена из строя… орудийный расчет…» Опять взрывы. Ну, что́ орудийный расчет? Не разглядеть, что там случилось, дымом заволокло корму. Балыкин бросает: «Иду на ют» — и сбегает с мостика, потом его голос доносится с кормы: «Санитаров к сорокапятке!»

А там, за дымами, за столбами, за вспышками огня, видит Козырев, как уходит под воду лидер «Минск».