Командир отряда, опустив бинокль, тянется к сигнальной кнопке. В крохотной радиорубке, можно сказать, под ногами, вспыхивает лампочка: внимание, дать работать командиру! Радист немедля запускает передатчик. Выждав с полминуты, пока прогреются лампы, командир отряда начинает говорить в ларингофон — это простенькое устройство, прижатое к горлу, точно воспроизводит колебания голосовых связок и позволяет передавать в эфир живую речь. Звуковые волны приходят в шлем-наушники, вделанные в командирские шлемы.

— Внимание, командиры! — слышит Слюсарь в своих наушниках веселый и напористый голос командира отряда — Противника все видят? Атаковать будем!

Теперь командир отряда видит в бинокль сторожевик, ведущий огонь, видит еще два корабля, ага, это тральщики, — похоже, что все три совершают поворот все вдруг вправо… Очень дымят… Ну да, у немцев есть тральцы, работающие на угле… Спустя несколько минут командир отряда между дымами, среди всплесков различает силуэт базового тральщика «Гюйс», на выручку которого и посланы торпедные катера. «Гюйс» и два охотника отходят к восточному берегу залива — туманной черточке на горизонте…

Картина боя ясна! Надо спуститься южнее и, развернувшись влево, атаковать немцев с юго-запада — тогда торпеды не заденут своих.

— Внимание! — снова в шлем-наушниках голос командира отряда. — Курс сто семьдесят! Две тысячи!

Слюсарь немного поворачивает штурвал, ложась на указанный курс. Старшине группы мотористов, стоящему рядом, слева, он показывает два пальца. На торпедном катере в громе моторов не слышно слов, да и не нужны слова: главстаршина Шахназаров прекрасно понимает любой жест командира. Слюсарь уголком глаза видит горбоносый пиратский профиль Шахназарова — Шаха, как его называют на дивизионе. Шах кивает. Его смуглые волосатые руки, лежащие на рукоятках дросселей, отжимают акселераторы, давая моторам полный газ. Еще пуще взревели моторы. От их грозного рева небо раскалывается. На тахометрах перед Шахом ползут стрелки: тысяча четыреста оборотов… тысяча шестьсот… ползут дальше, к двум тысячам…

Катер высоко задирает нос — выходит на редан. Он будто хочет выскочить из воды, как дельфин. В клочья, в пыль рвут, молотят воду гребные винты. Круто изгибает стеклянную спину бурун за кормой. Ветер, взвихренный стремительным бегом, врывается в легкие.

Не слышно разрывов снарядов, только всплески видны — беззвучные водяные колонны встают и опадают слева, — значит, немец увидел приближающиеся буруны. Гибель свою увидел!

Командир отряда велит ворочать влево, распределяет цели — кому сторожевик, кому тральщики. Катеру Лесницкого, оказавшемуся при повороте на левом фланге, — ставить дымзавесу. Тот вырывается вперед, повертывает вправо и тянет перед фронтом атакующих катеров желтовато-белый шлейф завесы. Торопливо и кудряво выбрасывается дым из черной трубки на корме. Слюсарь и сосед справа, Карпухин, дружок по училищу, с разбега, с разлета входят в дым. Будто молоко разлито в воздухе. Бьет неприятно кислым в ноздри. Чего только не нанюхаешься на войне. Ничего не видать — только черная голова прожектора на козырьке рубки торчит в сплошной белой мути…

Прорвана дымзавеса! Ох, как четко видны корабли! Вспышки орудийных выстрелов перебегают светлячками по бортам сторожевика и тральщиков. Автоматно-пушечный огонь становится плотным, нервным, всплески вымахивают тут и там, вразброс.

Катера — на боевом курсе. Слюсарь, прищурясь, смотрит в визир прицела на «свой» тральщик. Правая рука тянется к залповой кнопке…

— Ближе, Слюсарь! — слышит он голос командира отряда. — Еще ближе!.. Почему тянешь, Карпухин? Курсовой невыгодный? Десять градусов вправо возьми! Хороший курсовой, я отсюда вижу, давай, Карпухин! Бей!

Он прибавляет крепкие слова.

Дым, рев моторов, всплески огня. Пора! Слюсарь плавно, как на тренировке, нажимает залповую кнопку. Резкое шипение сжатого воздуха. Левая торпеда, со свистом скользнув по желобу, срывается в воду.

В тот же миг Слюсарь замечает, что тральщик разворачивается на него носом… Дьявольщина! Торпеда пройдет впритирочку вдоль борта…

А катер, потеряв нагрузку, рванулся вперед, и Слюсарь кладет право руля, и тут же Шах сбрасывает газ с правого мотора. Дрожа дюралевым телом от ярости, не нашедшей разрядки в броске, катер разворачивается в кипящей воде.

— Ничего, не тушуйся! — слышит Слюсарь голос командира отряда. — Ставь дым. Коротко!

Слюсарь, обернувшись, делает знак боцману, тот бросается к дымаппаратуре, открывает вентиль. Заслонясь коротким выбросом дыма, отходит Слюсарь, пропащий, невезучий, промахнувшийся… Утопиться! В воду вниз головой, чтоб не коптить белый свет…

Он слышит тяжелый раскат двойного взрыва. Сквозь рассеивающиеся клочья завесы видит: сторожевик заволокло дымом, паром, он будто присел, похожий на зверя, раненного в задние ноги, и вдруг быстро, словно решившись, пошел кормой под воду. Это Карпухин влепил свои торпеды! Ну, Карпухин!

А командир отряда, видящий сквозь огонь и дым все, что ему нужно видеть, властно командует, наводя порядок в кажущейся неразберихе боя:

— Лесницкий, не заостряй курсовой! Бей! Слюсарь, право руль, выходи снова! Карпухин, ставь завесу!

Вот и лейтенант Лесницкий отстрелялся, подорвал «свой» тральщик, а он, Слюсарь, сделав разворот, снова ложится на боевой курс. Тральщик, чей черный борт он держит в прицеле, ведет огонь из автоматических пушек, всплески сливаются в пляшущую водяную стену, осколки решетят рубку и вздернутый нос катера, — ничего тебе не поможет, фриц… теперь не уйдешь… Сброшена правая! Отворот. Слюсарь успевает заметить пузырчатый след своей торпеды, быстро бегущей к черному борту… И еще замечает уголком глаза, что у Шаха окровавлено лицо…

Взрыв! Окутанный клубящимся паром, под обвалом воды, под градом опадающих обломков уходит ко дну «его» тральщик, его вожделенный «первенец»…

Голос командира отряда в шлем-наушниках:

— Молодец, Слюсарь! Внимание, командиры, работа закончена. Сбавить газ, осмотреться! Доложить потери!

Раненых двое — боцман на карпухинском катере и Шахназаров у Слюсаря. У Шаха осколком срезало пол шлема над ухом и, как видно, задело голову — вон сколько крови.

— Вызови Котика, — кричит ему Слюсарь, — пусть станет на газ! А ты перевяжи рану!

— Да нет! — Шах кривит губу с черными усами. — Царапнуло… — Он добавляет замысловатое бакинское ругательство. — Бензином очень пахнет!

Он обеспокоенно тянет хищным носом и орет в люк моторного отсека, вызывая Котика, командира отделения. Здоровенный широколицый Котик, в берете на белобрысой голове, выглядывает из люка и докладывает, что в бензоотсеке пробоина, пробит бак левого борта, из него вытекает бензин…

— Стань на газ! — говорит ему Шах. — Я сам посмотрю!

И ныряет в бензоотсек. Тут нечем дышать, голову будто стискивает железный обруч. Шах выхватывает из кармана фонарик. Стрекочет в его руке «пигмей», неровно скользит лучик света по палубе, залитой бензином. Медленно растекается темная мутная лужа.

А это что?! Крупный, зазубренный, докрасна раскаленный осколок слабо дымится в углу, еще секунда — и бензин подползет к горячему куску металла, воспламенится, и тогда…

Шах падает на зашипевший осколок и, вскрикнув от пронзительного ожога, выбрасывает осколок из отсека.

Нечем дышать. Нечем дышать. Сейчас разорвутся легкие…

А катер между тем подходит к «Гюйсу». Над полубаком «Гюйса» стоит облако пара — это аварийная партия сбивала огонь, тут был пожар, снаряд пробил борт и взорвался в форпике, там загорелось у боцмана шкиперское имущество, пламя вымахнуло наверх…

Командир отряда катеров кричит в мегафон, задрав голову:

— На «Гюйсе»! Что у вас? Эй, командир! Сможешь идти на Лаврентий самостоятельно?

Перегнувшись через обвес мостика, Козырев отвечает в мегафон:

— Дойду! Спасибо, командир, за выручку! У меня один тяжело ранен и другой — обожжен…

— Спускай трап, давай сюда раненых! Мы их скорее довезем!