– Я, как только увидал молодого парня – статного, черноволосого… – покивал Мобутя. – Хорошая у нас молодежь растет! Ну, не такие они, как мы – не так стригутся, одеваются. У Гранита волос был густой, черный, отрастал быстро… Ведь не челка красит человека, а человек… И почему нынешние парни волосы красят? В синий цвет, а челка до подбородка…

– Мода, майор, – захохотал Сыродь. – К тебе бы в батальон попали – быстро бы под ноль… И танками давить врага!

– Врага? Кого? где? Сдурели! Вано в институте учится, у него отсрочка от армии. И наша страна ни с кем не воюет! А про челку… Как хочет мальчик, так и пусть… Мой сын умный, современный, он и за границей побывал. Студент. С киоском – лишь досадный эпизод. Все разъяснится.

– Разъяснение уже в процессе, – успокоил Сыродь. – Его друзей – таких же умных и современных – в милицию вызывали. По приезду в Кортубин ждет вас… Ты прав, племянник, челка – ерунда. В конце концов, в любой момент можно обриться наголо.

– Это возмутительно. Ретрограды вы тут! В степи живете, воду из колодца берете, туалет во дворе. Забаррикадировались. А в мире двадцать первый век. Прогресс! Никто строем не ходит. И не все готовы как один в борьбе за дело КПСС… Товарищ майор, извините. Я без издевки. Вы понимаете, что челка – не главное… А прочим, кому не нравится – да пошли вы!..

– Почему не нравится? – Мобутя попытался сгладить беседу. – Очень даже нравится. Гранит понравился Калинке. Твой сын понравился младшей Кулыйкиной, а она по бабке Чиросвий – не Калинкина внучка, а ее сестры… Парни видные, красивые, девкам в Утылве очень нравятся. Столько совпадений! Не случайно это…

– Что – это? И чем грозит? – Максим запутался. Вспотел. Ему вдруг поплохело – наверняка, от горы яшневых лепешек всухомятку, коими набил живот. Ощущая болезненные рези, спросил: – Здесь есть туалет?

– Какой туалет? – прошипел Васыр. – Детки великовозрастные! даром, что один мэр… Ты же слышал – воды в доме нет. Одному пить, другом сс…ть. Все во дворе – и туалет, и колодец. Иди туда!

– Извините, я на минутку. Вернусь, и продолжим про совпадения. Я это так не оставлю!

– Угу, – кивнул Сыродь. – Иди, продолжатель рода. Увы, на детях природа отдыхает. А внукам только предстоит… Нет, не отдыхать… Скоро предстоит Утылве заварушка!

Максим вышел. Уже пять минус два. Хозяин Чагино забавлялся – «выщелкивал» – нет, не врагов (Щапов всячески подчеркивал это). Сыродь же после одной забавы успешно переключался другую. Дождавшись, чтобы за Максимом хлопнула дверь, как бы про себя констатировал: не туда… Затем перенес свое внимание на главный объект – главу делегации переговорщиков. По привычке грубо – прям по лбу огрел.

– А ты! Ты, секретарь! Тоже за акциями приехал? Что скажешь в свое оправдание? Что с чем у тебя совпало?

– А… а что я? – Щапов не удивился (ждал подобного вопроса) и все равно привстал (попытался, но стол ему мешал). – Я не хочу быть директором! И в горком уже не хочу. В одну реку не войти дважды. В Союз не вернуться. С ГКЧП или без него… И танки не спасут… Все предали – по глупости, корысти, подлости, трусости… из чистой любви к демократии… Это я так…

– Ничуть не обиделся. Когда предателей – миллионы. Сколько в партии числилось?

– Не помню! Незачем вспоминать… Прошлого нет. Нереально воссоздать советскую махину. Это ж потребуется зажечь старую идею, и в костер полешки подбрасывать – добро бы только собой жертвовать… А сил нет. И главное, нет оправдания – типа коммунизма, всеобщего счастья, царства справедливости… Лишь боль и опустошение – НИЧЕГО.

– Не все же предали, – Сыродь неумолим. – Вот майор не предал. Бравый бронетанковый майор! Мобутя, где твой нагрудный знак – солдат в каске с красным знаменем? Ужели не было ничего на Хасане в 38 году – одна большевистская пропаганда? Про наши бронетанковые войска. Про лису и про барана…

– Так-то оно так… – добродушного Мобутю прорвало. – И не так. Мы ж не про зверей – даже не про ворпаней – а про людей. Кровь людская не водица – Не забыть и не отмыться…Так вот. Неправильно это. Покойница – дочка Гранита – отца обелила. Она жизнь прожила и отцовы грехи выплатила. Не просила ни понять, ни посочувствовать – вообще, НИЧЕГО не просила… Наоборот, ей, чем больней, тем лучше… Но нельзя же всю жизнь испытывать боль. Или можно?.. Лида рассчиталась полностью и ушла. Сделала, что многим мужикам не под силу – тем коммунистам, что сдавали свои партбилеты! Раньше, чтоб с партбилетом расстаться – легче с жизнью… А нынешние демократы над отцовым наследством глумятся. При Сталине отказывались от родства с врагами народа из страха, но сейчас же ничем не грозит…

– Да… – Сыродь не расчувствовался. – Ты один остался, дед. Совсем старый и белый-пребелый. В детстве же черноволосый был. Как и Гранит. Но ты не он. Хотя, конечно…

– Не всем быть как Гранит. Я старался жить честно. Мне не в чем себя упрекнуть.

– Гордец. Не обольщайся. Это потому, что некому тебя упрекать. Один ты – рядом нет никого…

– Неправда! Есть Нифонтовы в Утылве. Есть мальчик…

– Они – потоки Покора. Не твои! По прежним-то идеалам: ничего своего – все общее. Хорошо в молодости, когда весь мир твой – насаждай там справедливость, сколько влезет. А в старости мир сужается до размеров дырки. И хочется, чтобы тебя помнили, когда… в общем, когда соберешься с концом. Хочется, чтобы помнили, Мобутя?

– Я ни о чем не жалею! Обстоятельства против меня…

– Ага. Ты бегал, а Гранит ловил – ну, не тебя, но таких, как ты…

– Остроумием блистаешь, Сыродь? Разговорился… Гляди, чтобы боком не вышло. Сидишь тут на троне! Заделался капиталистом! Батраков эксплуатируешь. Да мы жизни не щадили в борьбе против этого! И сейчас не станут люди терпеть. Могут повторить, как мы…

– Кулаки сжимаешь, майор? Ты ничуть не изменился. И жизнь – твои жизненные обстоятельства – тебя не смирили. Ты все такой же. Предпочел бегать – застревать в дырке… Всегда у тебя руки вперед головы успевали – и ноги. Наброситься и исколотить. Дрался ты отчаянно – не трусил, не останавливался.

– Я батальоном командовал!

– Это правда. И знаком Хасан, 1938 тебя по праву наградили. Сколько вражеских орудий ты на танке уничтожил?… Видишь, я твоих заслуг не преуменьшаю. Важно самому ощущать, что жизнь прошла не зря. Готов согласиться. Хотя больно вы тогда меня колотили – ты и Покор. Синяками сплошь покрывался… Но не в обиде я!..

– Не припомню, чтобы обижал…

– Не припоминаешь и даже не догадываешься? Точно, голова – не самое сильное твое место. Битый час сидим, разговариваем. Пора бы уже…

– Ты-ы? Нет… – Мобутя, изумившись, отколол чудной номер: непроизвольно вытаращился по примеру Сыродя. Обнаружилось родственное сходство. – Это ты? Горгин? Не может быть! Ты умер! Давно. Ушел, исчез – как сквозь землю провалился. Ох-хо-о… Мать верила и в церковь ходила, свечки ставила во здравие. Никто не ждал, а она ходила и плакалась отцу Макарию… Что с тобой приключилось, Горгин? чтобы эдак пропасть на целую жизнь?

– Пустяки. Утонул. В колодце. В том самом. Когда утонул – вода и ушла. Чем ваш мэр жажду утолит?.. А вы чай пейте.

– Но мы думали…

– Вы ошибались. И сейчас ты тоже ошибаешься. Еще чайку?

– Ты не Горгин? ТЫ – ЭТО НЕ ТЫ?

– Так ли это теперь важно? Что изменится в любом случае? Ведь сказано здесь: прошлого нет. Нет Горгина и нет Агапа. Ты – Мобутя!

– А ты – Сыродь. Такой же глупый и старый. Положение не лучше, чем мое…

– Ты снова ошибаешься. Я в судьбу не верю и синеглазых старух-гадальщиц не слушаю. Узлы с рыбой не теряю… Насчет же того, что Сыродь – глупый, одинокий старик, неудавшийся покойник… Про моего отца также думали. Есть, есть у меня наследник. Ему хозяйство оставлю. И акции ТыМЗ. Губу не раскатывайте! Вы пожаловали сюда не из добрых чувств, а по сугубо меркантильным соображениям. Хотите оттяпать заводик у холдинга. Но если бы только завод – как все было бы просто и легко.

– Больше ничего. В Утылве же больше нечего взять. Мы с тобой честно. Все как на духу выкладываем, – Щапов убеждал хозяина вяло, словно догадался (в отличие от всех), что последует дальше.