-- Там, внизу, все было о'кей, -- отвечал я. Они улыбнулись мне. Я кивнул:

-- Большой начальник здесь?

Они покраснели. Одна из них ответила, взмахнув длинными ресницами:

-- О, ПОЛКОВНИК ждет вас, господин Купер.

-- Полковник, а как же иначе...

-- Я постучал в дверь.

-- Да?

-- Приветствую вас, полковник, -- сказал я, приоткрыв дверь. Он даже не взглянул на меня, зная, что это я, и проворчал:

-- Заходи.

Полковник что-то читал. Сидел, склонившись над какими-то бумагами, поддерживая голову рукой.

-- Садись... Минутку... Заканчиваю...

Он читал очень медленно, слово за словом, продумывая отчет, который я закончил час назад и передал ему. Время от времени он машинально поправлял страницы и, прочитав одну, аккуратно перекладывая ее налево. В кабинете, где царили идеальное освещение и температура, было, как всегда, тихо и слышалось только тиканье новых напольных часов -- подарок редакции директору: некое электронное чудо из стали и пластика, способное отмерять тысячные доли секунды. Я вдруг ощутил, что напрасно трачу время.

Прошло, по крайней мере, пять минут.

Я напомнил:

-- Вы меня вызывали, полковник? Он не поднял головы. Медлил, дочитывая последнюю страницу. Это было уже слишком.

-- Я давно здесь, полковник.

Он взглянул на меня, и его ледяные глаза сверкнули под нахмуренными бровями.

-- Я прочитал твою статью, Мартин, -- сказал он. Голос его звучал сдержанно и сухо.

-- И похоже, она вам не понравилась, не так ли, полковник?

-- Скажем так: я ожидал от тебя другого.

-- Другого?

Он фыркнул, взял стояку бумаг, как бы взвесил ее, поставил вертикально и, постучав о стол, выровнял листы. И опять посмотрел на меня.

-- Да, совершенно другого. Ладно, давай договоримся: твой материал -это, как всегда, превосходный репортаж. Может быть, даже лучше, чем обычно. Но... -- он поднял руку, как бы останавливая меня, -- только это слишком... как бы тебе это сказать... слишком сложно, Мартин, дорогой мой. Ты говоришь об этой девушке, Астрид, и о той, другой, Сильвии... И слишком мало уделяешь внимания всему остальному. Уж прости меня, если скажу откровенно, ладно, ладно, Мартин? Ты в своем репортаже, -- и он постучал пальцем по стопке страниц, -- слишком много философствуешь, вот в чем дело. "Астрид -- символ одного мира. Сильвия -- символ другого мира..." Видишь ли...

Я перебил его.

-- Нет, полковник. Это не символы и ни о каких мирах тут речи нет. Это иллюстрация двух подходов к жизни. Мне кажется, -- добавил я, -- об этом написано достаточно ясно.

-- Ладно, ладно, пусть будут два подхода к жизни!.. Но я ожидал от тебя, -- продолжал он с лицемерной улыбкой старого хитрюги, -- нечто более... романтическое... Ну да, используем это слово, почему бы и нет? Революция в Латинской Америке! Толпы рабов рвущих цепи! Поток нищих, ринувшихся с северо-востока, из Бразилии. Генералы бегут. Дворцы объяты пламенем. Площади переполнены народом. Бомбы падают на университеты, перестрелки, массовые бойни, развевающиеся знамена, танки, Симон Боливар, тупамарос, волнение всего мира, вмешательство того или иного правительства... тысячи таких женщин, как Астрид... восставший континент! Ты представляешь, Мартин!

Я покачал головой:

-- Нет.

Полковник хотел было развить свою мысль, но мое резкое "Нет!" остановило его. Однако лишь на мгновение.

-- С другой стороны, Сильвия, -- продолжал он, -- ее человеческая драма. Увлекательная и таинственная. Миллион долларов!.. Что бы она стала с ним делать? Наверное, Мартин, купила бы дом для своей старенькой матери и...

-- Нет, не так, полковник, -- снова прервал я его, -- тут вы преувеличиваете.

-- А ты чересчур много философствуешь! -- возразил он, краснея, как мальчишка, -- и если хочешь знать... я ожидал большего от такого человека, как ты, даже в описании революции в Латинской Америке! Я послал тебя туда из-за...

-- Из-за землетрясения в Тиатаке, помните, полковник? Взять интервью у людей, которых спасет от смерти инженер Финкль!

Спленнервиль пожал плечами:

-- Глупости! История с угоном самолета в тысячу раз интереснее любого землетрясения! Черт возьми, Мартин! -- воскликнул он. -- Ведь журналист впервые оказывается на борту похищенного самолета. Ты мог бы, написать роман, а тут что?..

Я развел руками:

-- Согласен. Но дело в том, полковник, что мне не удалось сосредоточиться на угоне самолета. Думаю, это событие незначительное...

-- Незначительное? Как так? И ты не смог сосредоточиться на...

-- Именно так. И знаете почему? Хотите, скажу? -- Он промолчал, и я продолжал: -- Из-за прибора Финкля. Тут это не написано, но в какой-то момент, когда инженер направил его на камень, возле которого мы сидели, он начал сигналить, сообщая о наличии... -- я помедлил, -- сердца.

Он выдержал мой взгляд.

-- Да... -- сказал он, -- Дег говорил мне об этом. Неполадка какая-то, наверное. Может, прибор не столь совершенен, как утверждал, несчастный Финкль. Эти изобретатели...

-- Прибор был более чем великолепен. Ни о каких неполадках не могло быть и речи.

-- Не могло быть и речи? А в чем же тогда дело? Какой-нибудь странный феномен, который ты...

-- Нет.

Глаза его сверкнули. Он прошептал:

-- К чему ты клонишь?

Я постарался продлить паузу по меньшей мере секунд на двадцать, отсчитывая тиканье напольных часов. Потом сказал:

-- В этом камне билось сердце. В нем находился человек. Не спрашивайте меня, полковник, почему, как и с каких пор... На эти вопросы я не могу ответить. Но он там был. Тем более, -- заключил я, -- что я его видел.

Спленнервиль хотел было что-то высказать, но промолчал. Его глаза теперь не были такими холодными, как всегда.

Я продолжал:

-- Когда взрыв уничтожил Джея, Эванса и прекрасную Сильвию и превратил в лохмотья миллион долларов, он расколол и камень. Тот разломился надвое, будто кокосовый орех. Я бросился вперед, знаете, как это бывает при разрыве бомбы на передовой? Меня окутало облаком пепла и...

Я умолк. Зазвонили колокольчики тревоги. Я молчал, жалея, что рассказал об этом. Я обещал самому себе, что буду молчать. Но теперь, уже было поздно, и полковник напряженно смотрел на меня.

-- Ну и что?

Действительно, поздно. Пришлось ответить:

-- Я видел его, полковник.

-- Я видел его, полковник. Не просите у меня точного описания, потому что я не смогу вам дать его. Я смотрел на него несколько секунд, а потом он превратился в прах. Как, почему? Не спрашивайте и об этом. Вам не доводилось слышать, что от воздействия воздуха превращаются в прах вещи, которые веками находились в замкнутом сосуде? Верно, но мертвые материи, -- ответил я самому себе, -- а не живые. А, человек, заточенный в камне, был живым. Еще за несколько секунд до взрыва его сердце билось, а значит, текла кровь в артериях и работал мозг, как у любого живого человека... Если, -- сказал я самому себе, -- если это был ЧЕЛОВЕК.

Спленнервиль посмотрел на меня. Я продолжал размышлять так, словно был один:

-- Потому что, может быть, у него был только облик человека, а на самом деле он явился из какого-то другого мира, существующего по ту сторону нашего разумения, где у людей нет ни крови, ни легких, ни плоти, как у нас... Из антимира, который при всей своей фантастичности все же может где-то существовать. Оказался на земле. Как? Я думал об этом, полковник, думал... На звездолете, прилетевшем на Землю из какой-нибудь другой галактики... еще тогда, когда люди походили на обезьян и питались сырым мясом. А может, и позднее... Почему бы и нет? Во времена ацтеков, например. Не имеет значения, когда. Разве это невозможно? Ведь утверждают некоторые ученые, будто в старинных скульптурах ацтеков доколумбовского периода изображены существа, явившиеся из космоса, вы же знаете -- в комбинезонах и космических скафандрах. Люди эти прилетели и улетели, оставив кое-какие следы... как напоминание...