В Москве я окунулся в обычную рутину. Возвращаясь домой, не без смятения, но так, чтобы она не заметила, оглядывал Машку. Виден животик или еще нет? Я не знал, когда он должен появиться. Говорят, у некоторых он проявляется поздно. К этому типу женщин, похоже, относилась и Машка. Уж как я ее не буравил взглядом и в одежде, и, что намного интереснее, без нее, но ничего, кроме красивой женщины, не замечал. Она же грустила и скучала. В профессии у нее выпал период непрухи. Даже реклама не подворачивалась. Но однажды раздался звонок, и ей предложили приехать на встречу с режиссером. Тем самым, из сериала. Вернулась она счастливая.
– Родик! Слышишь? – еще не войдя в квартиру, закричала она. – Меня взяли в сериал! На ту самую роль.
Ее буквально распирало от нетерпения поделиться радостью. Не скрываю, я тоже был рад. Она же бросилась ко мне на шею и стала целовать так бурно, что мне даже пришлось отбиваться от такого избытка чувств.
– Машенька! Ну, хватит уже, – взмолился я и мягко отстранил ее в сторону. – Я очень за тебя рад и считаю, что справедливость, наконец, восторжествовала.
«А имя у этой справедливости – Олигарх», – прозвучало в моей голове. А Машка продолжала щебетать:
– Представляешь, мне это рассказал сам режиссер. Троекурова, как только ее взяли, перестала вести себя как скромница, стала выдвигать разные условия, капризничать на съемках, как выразился Леонид Игнатьевич, потеряла чувство пропорций. И он вспомнил обо мне. Он говорит, что и раньше колебался между мной и ней, но за ту похлопотали, – Машка многозначительно подняла палец вверх, а я продолжал внимательно слушать. – Ну, а когда Троекурова совсем уж съехала с рельс, он велел позвонил мне.
Она сделала паузу и радостно заорала:
– Я буду сниматься!
И запрыгала по комнате.
Я дал ей чуть успокоиться и на полном серьезе, не сомневаясь, что в итоге разговор закончится ссорой, проговорил:
– Маша! Я не хочу быть неправильно понятым, но участие в фильме не может не накладывать на тебя определенные обязательства.
Машка непонимающе смотрела на меня.
– Родик! Что ты имеешь в виду? Я же не маленький ребенок и не подведу Леонида Игнатьевича.
Я нетерпеливо повел плечами.
– И я тоже не дитя малое, – ответил уже с раздражением. – А про свою беременность ты режиссеру сказала? Ты собираешься сниматься с животом? Может, еще все-таки не поздно подумать об аборте?
Машкина реакция была совсем не такой, как я предполагал. Она подошла ко мне сзади и ласково обняла. Я почувствовал ее мягкую грудь и легкий запах духов. Ее волосы приятно щекотали мою шею.
– Глупенький, – прошептала она, – не волнуйся. Все улажено.
Я непонимающе повернул голову. Что значит улажено и как? Она что, все-таки собралась избавиться от ребенка? Хорошо, если не прошли все сроки. Криминальный аборт обойдется намного дороже. Я стал прикидывать, к кому могу обратиться. А потом решил, что, наверно, можно дать «бабок» гинекологам, чтобы нашли причину для прерывания беременности по медицинским показаниям. Из-за давления, например. Все это в миг прокрутилось у меня в голове, и я даже прослушал начало Машкиных объяснений.
– Родик! Ты не поверишь. Леонид Игнатьевич был со мной чрезвычайно любезен. Даже поцеловал руку. Его вообще как будто подменили. Он совсем не походил на себя, не был, как обычно, хмурым и не говорил сквозь зубы.
Он бы и каракатицу трахнул, если бы Олигарх велел, подумал я, хотя, может, и был к режиссеру несправедлив.
– Я, конечно, созналась, что в положении, – продолжала Машка. – Он, естественно, не пришел в восторг и, извинившись, поинтересовался, собираюсь ли я сохранить ребенка.
Я застыл в ожидании.
– Я очень колебалась, давая ответ. – По Машке было видно, что она и сейчас переживает ту сцену. – Я понимала, что хотела слишком многого. И ребенка, и этот фильм. И все-таки ответила, что от моей крохи отказаться не готова. Я совсем раскисла, сказав эти слова, и собиралась уже плакать, понимая, что сейчас мне скажут «до свидания». Но произошло удивительное. Леонид Игнатьевич, видя мое состояние, вдруг замахал руками.
– Что вы, деточка. Я что, похож на зверя какого-нибудь и не желаю вашего счастья? Мне просто нужно планировать съемки. Что же касается вашего состояния… Вы читали сценарий? Фильм костюмный, все происходит в восемнадцатом веке. А в платьях того времени «запорожец» можно спрятать, не то что живот. Есть, правда, несколько откровенных сцен, их можно или снять первыми, или вообще пригласить дублершу.
И Машка ликующе посмотрела на меня, скромно добавив, что, по мнению режиссера, ни одна дублерша с ней, Машкой, не сравнится.
Вот так, подумал я. Машка получит своего желанного ребенка и роль в кино, а я против воли стану отцом и потеряю Нинку… Было над чем поломать голову.
А отношения с Ниной были далеко не простыми. Я, как ни старался, не мог забыть ту ночь. И до сих пор вспоминал ее нежные касания, податливое тело и легкий полустон-полувздох в конце. Но после этого она категорически отказывалась понимать намеки на возможное повторение. Мы вернулись к тому, с чего начали. Перезванивались, иногда встречались, мило болтали и расходились. А прощаясь, она всегда легонько целовала меня и незаметно для охраны на мгновение сладко прижималась всем телом ко мне, как бы говоря, смотри, что ты можешь потерять.
Но ребенку все-таки нужен отец. Так с непоколебимой женской уверенностью считала Нина. Истина прописная, хотя и небесспорная.
А потом в нашу жизнь встряло одно странноватое письмо.
Тем вечером, вернувшись домой, я застал довольную Машку. Мое же настроение было не ахти. Нинка снова продинамила меня. Купила как последнего дурачка. Накануне позвонила и позвала к тете. Я, конечно, раскатал губы и даже предупредил Машку, что, наверно, задержусь, а та была так закручена начавшимися съемками, что почти никак на мои слова не среагировала.
– А, – сказала она.
Но Нинка, видимо, просто решила со мной поиграть. Слава богу, хоть не позвала опять Олигарха. Оказалось, она пригласила меня на домашний вечер камерной музыки, которую я не понимаю и не люблю. Исполнителями были какие-то два карикатурных молодых хмыря то ли со скрипками, то ли альтами и просветленными лицами людей, только что ударенных пыльным мешком по голове, и под стать им девица, правда, хорошенькая, с флейтой. Естественно, были приглашены слушатели из числа пациентов какого-то дурдома для интеллектуалов. В общем, я удрал на кухню и стал нахально шарить в холодильнике в поисках настойки, рассчитывая, что пацаны когда-нибудь все-таки перепилят свои психотравмирующие инструменты, и я останусь с Ниной. Но не тут-то было. Когда, наконец, эта бодяга кончилась и присутствующие, усталые и довольные, перестали колебать испуганный воздух звуками музыки и своих дурацких комментариев, Нинка, не без злорадства извиняясь, шепнула мне, что флейтистка остается ночевать у нее. У меня от скуки и злости не было настроя на куртуазное поведение, и я вполслуха вызвался заодно на халяву трахнуть и музыкантшу. Однако комплиментов в ответ не услышал и ушел домой.
А дома меня ждала Машка, у нее было хорошее настроение, но меня это только раздражало.
– Родька! Ты уже вернулся? – радостно воскликнула она. – Я ждала тебя позднее.
Я брюзгливо буркнул что-то в ответ:
– Повезло. Удалось прокрутить все быстрее, чем я предполагал. Хорошо, что Тимур не успел на меня навесить еще какую-нибудь фигню.
Машка обняла меня.
– Бедненький. Какой ты злой и усталый. Пойдем, я тебя покормлю.
Но я отказался, сославшись на то, что наелся сэндвичей на работе. В другой раз Машка наверняка задала бы вопрос, что это за работа, после которой мужик приходит сытый и с запахом перегара, но, видимо, эйфория последних дней отразилась на ее умственных способностях. Она вдруг убежала на кухню и вернулась с каким-то конвертом.
