Может быть. Нам представляется, однако, что отрицать значимость поэта, забывая о любви к нему современников, было бы по меньшей мере неразумным. (Вряд ли можно объявить аристократов Хэйана начисто лишенными поэтического чувства.) Важнее разобраться в стимулах творчества поэта и критериях его оценки современниками. Цураюки — кто же он: поэт или стихоплет?

Даты рождения мало заботили средневековых японцев, оттого мы зачастую и пребываем в неведении. Среди историков наибольшим доверием пользуются две версии относительно Цураюки: он родился либо около 859 г., либо в начале 70-х годов IX в. Род Ки ведет свое происхождение с достаточно давних времен. «Кодзики» утверждает, что основатель рода Ки-но Цуну был сыном царедворца и военачальника Такэути-но сукунэ, а братья Цуну положили начало влиятельным в древности родам Сога, Хэгури, Косэ и Кацураги. Предки Цураюки снискали себе славу на полях брани — они неоднократно участвовали в экспедициях, посылаемых царями Ямато на Корейский полуостров. Но в делах внутриполитических роль рода была не столь велика. Может быть, именно поэтому он пережил своих более удачливых соперников, погребенных под сетью интриг и сгоревших в пламени усобиц. Однако еще во времена Фудзивара Каматари (614–669) один из членов рода Ки, удрученный засильем соперников, горько сетовал: "Дерево, вокруг которого обвивается глициния ("Фудзивара" означает "заросли глицинии". — А. М.), засыхает. И теперь род Ки погибнет". Но предсказание это нельзя отнести к разряду пророческих: с конца VII в. и на протяжении VIII столетия главы рода Ки занимали немало важных государственных постов, а для двух государей — Конина (770–781) и Камму (781 — 806) — род Ки даже поставил невест. Ки-но Косами, унаследовав ратные традиции предков, в 788 г. возглавил войска, сражавшиеся против незамиренных племен "восточных варваров", обитавших на северо-востоке Хонсю.

Перенос столицы из Нара в Хэйан сопровождался ослаблением экспансионистских амбиций японского государства. Воевать было не с кем, и для рода Ки поддержание прежнего положения стало затруднительным. Равно как и старинный воинский род Отомо, Ки теряет былое влияние, которое не могли восстановить поэтические ламентации посредственных стихотворцев клана, отдавшихся сочинительству за неимением более прагматических занятий.

Император Уда, уже знакомый читателю, сделал очень много для формирования "хэйанского образа жизни". После смерти Мотоцунэ в хрониках появляется все больше сообщений о развлечениях, которым предавались аристократы. Музицирование, соколиная охота, поэтические турниры, праздники календарного цикла забирали у них немало времени и сил. Сам Уда, приняв монашество, изведал наслаждений светскими искусствами в полной мере, считаясь при этом благочестивым последователем учения Будды. В сознании аристократов обритие головы отнюдь не мешало мирским утехам, а Уда просто освобождало от дел по управлению страной.

Чтобы воссоздать вкусы и пристрастия эпохи, имеет смысл взглянуть хотя бы на одно из увеселений аристократов «изнутри», т. е. прибегнуть к свидетельству современников. С этой целью мы избрали отрывок из сборника новелл XI в. — "Цуцуми тюнагон моногатари" [Цуцуми, 1972]. Описываемый ниже праздник приходился на 5-й день 5-й луны. Крестьяне в начале этого месяца пересаживали с грядок на заливное поле рассаду риса, что сопровождалось обрядами, призванными служить увеличению урожая. Возле синтоистских храмов проводили состязания в силе и ловкости — перетягивание каната, метание камней, бег, борьба сумо. Победа в таком соревновании должна была обеспечить богатый урожай. В празднике аристократов сохранялись некоторые черты народной обрядности (так, истоки состязания по сравнению длины и приглядности корневищ ирисов следует, видимо, искать в фаллическом культе плодородия), но в целом для поведения аристократов свойственно эстетизирование окружавшего их замкнутого и потому душноватого мира.

…Когда Тюнагон6 заглянул в покои государыни, молодые придворные дамы весело рассмеялись и молвили:

— Вот и пожаловал любезный помощник. Он не посмеет нам отказать.

— Что вы задумали? — спросил он.

— Послезавтра — день ириса. К кому вы присоединитесь — к правым или левым?

— Я не различаю ни где право-лево, ни где ирисы. Так что я присоединюсь к тем, кто меня позовет.

— Если вы не знаете даже того, как выглядит ирис, правым в вас пользы нет. Идите тогда к нам, — сказала госпожа Косайсё и перетянула Тюнагона на свою сторону.

Может, сердце Тюнагона тоже склонялось влево, но только он ответствовал:

— Отрадно слышать ваши речи, — и вышел, приятно улыбаясь.

Дамы говорили:

— Обычно он так равнодушен, а сегодня выглядит оживленным.

Правые сказали:

— В таком случае позовем Самми-но Тюдзё. Послали за ним со словами:

— Дела обстоят так-то и так-то. Просим присоединиться к нам.

С готовностью он ответил:

— Нет ничего приятнее. Я сделаю все, что в моих силах.

Левые сказали:

— О, да с таким настроением он бросится за ирисом и в бездонную пучину!

Так соперницы подзадоривали друг друга, а государыня слушала их со вниманием.

Тюнагон, казалось, не был столь уж увлечен предстоящим состязанием, но когда настал означенный день, он принес добытые им корни ириса несравненной красоты. Сначала он зашел в покои Косайсё.

— Сожалею, что вы были настолько легкомысленны и пригласили меня. Я же оказался настолько легкомыслен, что добрался до далекого пруда Асака. Мы не должны проиграть, — сказал он твердо. — И когда только нарвал он таких ирисов — сколько их ни хвали, все мало будет.

Прибыл Тюдзе.

— Где мы соберемся? Давайте начнем, пока не стемнело. Тюнагона еще нет? — проговорил он быстро и вызывающе. Госпожа Сёсё ответила на это:

— Что за чепуха? Вы только шумите, а Тюнагон сидел здесь еще перед закатом и теперь занят приготовлениями.

В комнату заглянул Тюнагон, и облик его был настолько прекрасен будто то был другой человек — дух захватывало.

— Что здесь происходит? Не приставайте ко мне, старику. У меня все тело ломит.

На самом-то деле он выглядел года на двадцать один — двадцать два.

— Начинайте поскорее. Больше ждать не можем, — говорили собравшиеся придворные.

Соперники доставали один за другим корни ириса, и вое они выглядели равно прекрасно, но в цветах левых все же было больше очарования — и все благодаря стараниям Тюнагона.

Казалось, состязание закончится вничью, но в самом конце левые представили корень несравненной красоты. Самми-но Тюдзё посмотрел на него и будто лишился дара речи. Левые были уверены в успехе — и лица их светились удовольствием и радостью.

Состязание окончилось — настало время сочинять стихи. За левых выступал Сатюбэн, а за правых — Сии-но Сёсё. Когда они приступили к чтению, Косайсё и другие зрители выглядели очень взволнованными. "Смотрите, а ведь Сёсё робеет!" — с завидным рвением подбадривал левых Тюнагон.

Сёсё прочел:

Государь между тем прослышал о состязании, его одолело любопытство, и он незаметно вошел. Он пробрался к государыне и произнес:

— Жаль, мне не дали знать, что у вас так интересно. Шутки в сторону, когда сходятся Тюнагон и Самми…