Поскольку стиль у меня вообще экзальтированный, то мундштук мне к месту! Инге предназначались диоровские «Ж’Адор», тоже абсолютно продуманный подарок – Инга вся такая воздушная, женственная, вечно благоухающая немыслимыми соблазнительными ароматами, часто меняющая наряды, но с неизменным шейным платком.
Мы радовались, как дети. А Лариса счастливо улыбалась и стеснялась своих эмоций. Якобы она перешла границу полагающихся для сложившейся обстановки рамок. Она позволила проявить теплоту и участие, а ведь в современном мире, где взрослые люди объединены лишь случайными взаимоотношениями, не принято нарушать дистанцию деловых контактов. И Лариса должна это знать как никто другой.
Мы все после этого стали как-то ближе друг к другу и объединились общим секретом под кодовым названием «Лариса». Я поняла, что не только я думаю о ней, но и Инга, для которой, в принципе, это только каждодневная работа. На семинарах Лариса держалась открыто и приветливо. Говорила немного, но все ловили ее слова на лету, дорисовывая подробности в своих фантазиях. Почему-то она была таким именно человеком, о котором хотелось мечтать, думать, тратить свои душевные силы и эмоции. Ведь не про каждого интересно знать, как и чем он живет, а про Ларису хотелось знать все – даже незначительные бытовые подробности. Что она ест на завтрак, как звала ее в детстве мама, чем она занимает свои руки, когда болтает по телефону, что читает, слушает, напевает в душе? Конечно, мне ужасно хотелось увидеть ее картины. Благодаря Глебу, который, увидав ее в Суздале, не смог просто уйти от нее. Он помог ей перебраться в Москву, снял квартиру и помог поступить в Строгановку. При этом отношения они сохраняли исключительно официальные. Чтобы не быть всем обязанной ему, она продала вроде как его друзьям две своих картины ровно за такую сумму, какую требовалось заплатить за год аренды за однокомнатную квартиру на Волоколамском шоссе, прямо напротив Строгановского училища.
У Ларисы есть сын. Стасик. Что стало с несчастным инвалидом Стасиком, мы пока не знаем. Инга не разрешает перегружать неподготовленную психику излишней информацией. Поэтому до судьбы Стасика мы пока не дошли. Переход к тому плавный и неспешный. Но для нас стало очевидным, что решение выйти замуж (она называла мужа Игорь Константинович, но, вероятнее всего, это не реальное его имя, а выдуманное) было принято только ради Стасика, которому необходимы были и лекарства, и медицинская помощь, и, как далекая мечта, операция на головном мозге. Лариса, как мы поняли, не кичилась этим – напротив, она замолкала и отводила в сторону глаза, когда Инга напрямую спрашивала: «Вы даете деньги маме Стасика?», «Вы полностью взяли на себя расходы по организации похорон Георгия Ивановича?», «Вы выписали из Швейцарии специальное ортопедическое кресло для Стасика?» – такая методика у этих психотерапевтов, что необходимо подчеркнуть твои заслуги и выделить, сделать акцент на том хорошем, о чем ты сам можешь и позабыть, увлекшись навязчивым самоедством и культивируя угрызения совести. «Вы содержите тяжело больного человека, поддерживаете его мать и даже решились на такой подвиг, как брак без любви, во имя любви к другому?». Лариса молчала и только слегка кивала головой.
Ларисиному Стасику восемь лет. Про него она не может говорить без слез. Стасик – самое ее дорогое, единственная надежда на свою счастливую жизнь, на собственную реализацию. Но Игорь Константинович отнял у нее и это. Станислав должен получить хорошее западное образование и потому должен учиться в Великобритании. За месяц до семилетия отец отправил его в закрытую школу со строгим армейским режимом для мальчиков. Это даже не Лондон, это север страны – маленькая изолированная частная школы со спартанскими условиями жизни. Видеться с родными разрешается в течение одного летнего месяца.
Лариса прикрыла ладонью рот, подавив рыдания. Голос дрожит.
– Мы были с ним так близки, нам так хорошо было вместе. Он спал со мной. Гуляли вместе, рисовали. Он очень любил делать поделки из всяких природных материалов: наберем коры, шишек, веточек и мастерим гномиков и домовых. Лепили фигурки из соленого теста, а потом раскрашивали и развешивали на стенах.
Лариса валялась в ногах у Игоря Константиновича, умоляла не отправлять сына, но тот даже не слышал ее: «Тебе дай волю – ты из него бабу кисейную сделаешь. Он сейчас-то вместо того, чтобы по морде дать соседскому Мишке, говорит: Миша, ты не прав. Надо попросить прощения».
– Я летаю туда раз в месяц. На один день мне разрешают увидеться с ним, но всегда в присутствии кого-нибудь из воспитателей. Очень ругают, если перехожу на русский. Стасик стал замкнутым, нелюдимым и не стремится к общению со мной. По-моему, ему это только в тягость.
Ларисина судьба несчастной матери растрогала всех нас до самых глубин. Мы возмущались и ненавидели это мерзкое животное под названием Игорь Константинович. Инга, усевшись на край стола, предложила привлечь к этой ситуации – моральному насилию женщины в браке – средства массовой информации.
– Что вы! – замахала руками Лариса. – Он же с точки зрения большинства образцово-показательный отец. Дает сыну блестящее западное образование вкупе с их менталитетом. Растит из него достойную смену нашим сегодняшним бизнесменам.
Да, действительно, поделать было нечего.
– Может, вам родить еще ребенка? – оживилась Инга. – Если будет девочка, он ее точно никуда не отправит.
Лариса ничего не ответила и только грустно покачала головой. Вообще, тема деторождения слишком уж щепетильная, чтобы вот так, напрямую, поднимать ее. Может, у нее проблемы какие-нибудь и она не может, а, скорее всего – не хочет от своего Игоря Константиновича иметь детей. А от кого хотела бы… Такого человека, может, и нет.
Совершенно незаметно для всех нас наши семинары перешли в открытые обсуждения Ларисиной жизни. Но она по-прежнему была в тени и молчалива – это мы все так увлеклись ею, что часами наперебой спорили и обдумывали ее проблемы и действия.
Наступила весна. Апрель.
– В Москве снова Страстная пятница, – тихо проговорила Лариса, входя в нашу комнату.
Минут за двадцать до окончания занятий к нам постучали, и вошел высокий молодой человек, красивый, синеглазый, и, почти совсем альбинос – с белыми бровями и ресницами. Он очень радушно нам улыбался и подмигнул Ларисе. Мне показалось, что она была недовольна его приходом и не проявила встречной приветливости. – Я за тобой! – он снова заулыбался.
Лариса молчала и уткнулась в свои записи. Инга разглядывала его с любопытством:
– Вы… Э-ээ…
– Антон, – подсказал ей мужчина.
– Спасибо, Антон, вы присаживайтесь, подождите нас минут десять. Вы же не отнимете у нас свою красавицу? – она любовно посмотрела на склоненную голову Ларисы.
Антон слегка заикался и выглядел не очень уверенным в себе, а оттого еще больше притягательным. Уходили они молча. То есть молчала Лариса, а он поглаживал ее по спине и заглядывал в глаза. Он всем своим видом заискивал и как бы извинялся, что приехал за ней без разрешения.
После их ухода мы единогласно решили, что это Ларисин любовник, ну или поклонник – кому как больше нравится называть такие отношения. Такой молодой, красивый, открытый, очень доброжелательный, обаятельный мужчина. Ведь муж – мешок с деньгами, непременно толстый, лысый, рябой, с близко посаженными маленькими глазками, старый. И с Ларисой говорит свысока, снисходительно, пренебрежительно – уж он точно не стал бы за ней заезжать на занятия. Он в принципе не интересуется ее внутренней жизнью и переживаниями. Почему мы все представляли ее супруга какой-то отвратительной скотиной, я не знаю. Моральным и физическим уродом. Отчего? Ведь Лариса ни разу ни одного дурного слова в его адрес не сказала, не описывала его внешне. Напротив, уважение и смирение перед всеми его решениями. Но почему-то она нам виделась жертвой, а он тираном. Мы даже мысли не допускали, что он может быть молод и приятен во всех смыслах. Мы сами надумали о ее жизни многое. Но, повторяю, Лариса вынуждала нас фантазировать и думать о ней, рисуя ее жизнь в мельчайших подробностях. Такая харизматичная женщина! Загадка. В ней была сплошная недосказанность. Всегда вела диалог недомолвками, оставляя собеседнику право выбора ее позиций.
