Марина улыбнулась: «Вам кого?». "Я к Павлу. А вы кто?".

Марина растерялась, но что-то подсказало ей, что признаваться, что она жена не следует. "Я Павликова сестра, из города приехала помочь ему и племянникам". Тетка сразу расслабилась: «А, ну понятно. Я же знаю, что жена-то в больнице. Давно и надолго", – причмокнула языком она в веселой оптимистичной гримасе. "Мне тетя Шура все рассказывает", – затараторила незнакомка, уже протискиваясь в квартиру и оглядываясь по сторонам, – Все про вашего Павлика, какой он замечательный, и как ему тяжело… Трешка у них, да? Ух ты! – погладила она рукой завороженная огромным серебристым холодильником с двумя дверьми-распашонками как у шкафа, – Японский да?" – И глаза ее заблестели. Да-а… Муж любит жену здоровую, а сестру богатую…» подытожила толстуха. Ужимки и телодвижения выдавали ее нетерпение поскорее вписаться в этот «симпатичный интерьерчик».

Марина опустилась на табурет и молча следила за гостьей, которая в экскурсионном порядке знакомилась с Марининым и Павликовым жилищем. У Марины снова потянуло живот, и такой знакомый и отвратительный приступ тошноты напомнил о ее болезни. "А дети у них как? Послушные? – Прервала гостья Маринины раздумья. "Дети у них послушные", – тихо печальным эхом отозвалась Марина. А вы, что, собственно, хотели у Павлика узнать? Вы по какому вопросу? – Марина взяла себя в руки, готовясь к наступлению, что вам надо?".

"Я? – Удивилась незнакомка, – Как что? Мужик один, брошенный – ему нужна женская рука, уют, тепло. Тетя Шура говорит, его мигом женят, не успеешь глазом моргнуть! Он перспективный, глядишь, в город переберется, да и сейчас зарплата хорошая, непьющий", – тараторила толстуха. Хоть незнакомка и не была толстой, такой, пухленькой, скорее, но на фоне Марининой худобы воспринималась не иначе как жиртрест.

Павел был завидным женихом. Марина, так поглощенная своим здоровьем, а, скорее, нездоровьем, все эти последние восемнадцать месяцев совершенно упустила из вида Павла. Она не думала о нем, как о чем-то переменчивом. Павел был фигурой постоянно присутствующей. Стационарным, так сказать, пациентом. И что он мог куда-либо исчезнуть – это совсем не приходило в голову. Павел всегда был под рукой. А они, оказывается, его уже делят между собой. Как воронье. Шкуру неубитого медведя. Кому достанутся ее золотой Павел, серебристый холодильник и, как нагрузка при такой очевидной награде, двое детей? Марина закипала. Медленно, как самовар. Ее всю колотило: "Меня уже похоронили. Меня нет уже. Нет». Из подмышки потекла струйка пота.

Она не знала никаких молитв и не умела молиться, но, подойдя к образу Николая Угодника, стала шептать приговаривать, быстро, скороговоркой, торопливо, прося обо всем, что сейчас так ей нужно. Она всхлипывала и по-деревенски приговаривала: «Миленький, ну, пожалуйста, сделай так, прошу тебя, очень о-очень…".

Николай Угодник смотрел понимающе. Марине показалось, что он ей моргнул глазами, давая понять, что просьбы ее услышаны и будут приняты и рассмотрены. Марина испугалась, попятилась от иконы, но быстро справилась с вдруг непонятно откуда явившимся страхом, и забормотала: "Показалось…мне. Спасибо, милый".

В церкви было тепло и по-домашнему уютно. Не хотелось выходить на ветреную промозглую улицу. Близость океана. Ветер.

Марина пошла через парк. На аллее было пустынно. Около памятника воинам-морякам сидела девочка лет пятнадцати на складном маленьком стульчике. Она продавала книги, которые были разложены у нее на желтой столовой клеенке. Книги были старые, неинтересные и неопрятного вида. "Ремонт своими руками" Ермакова… – "О дебютном начале" Минц – «Тимур и его команда»… Не было никакой связи в этом книжном наборе. Чем увлекались их хозяева и что читали?.. Марина понимала, что ей ничего не надо из этого набора, но все никак не могла отойти и стояла, читая названия и авторов, и вдруг поняла, почему она тут остановилась, глаза ее вычитывали, а рука уже потянулась к книге, которую девочка уже протирала рукой от пыли с готовностью передать Марине и надеждой, что обратно она уже не ляжет на желтую клеенку. Это была толстая книга. Жизнь и творчество Лермонтова. П. А. Висковатый.

Марина только притронулась к ней, как сразу же почувствовала, что уйдет домой с этим томом. У нее всегда были особые взаимоотношения с Лермонтовым. И дело было даже не в особой любви к поэту и его творчеству – Лермонтов всегда являлся неким знаком в судьбе Марины. Предвестником перемен и проводником в какую-то дальнейшую жизнь. У Марины закружилась голова – он умер в 27. Этот знак, ранняя гибель… Нет, нет, этот рубеж уже пройден.

Девочка все это время тихо приговаривала: «Тетечка, купите книжечку вы не смотрите что она толстая, она интересная вам будет». Марина усмотрела какой-то укор в этом коротком ВАМ. «Тетенька, я все задешево отдаю. Мама умерла мы с братом вдвоем. А меня на работу обещали только к осени устроить». Марина полезла в кошелек и достала две бордовые купюры: «Спасибо тебе, девочка». Девочка раскрыла широко глаза и покраснела. Марина уже прижимала Лермонтова к груди и прятала кошелек. «Тетенька, много это, очень много. Книжки все по 100 рублев. Правда». «Бери, бери, как тебя…?». «Таня». «Да, Танечка. Почти что Тонечка, только а и о поменяли так, описались будто… – все мысленно разговаривала сама с собой Марина, – бери, Таня, и иди домой. Сегодня ветрено, продует тебя. А мама отчего умерла? Девочка оживилась. Видно было, что историю эту она повторяет уже не первый раз. А они с дядей Гришей выпили много, пришел дядя Сережа… Он к маме приходил часто… А дядя Сережа тоже выпимши был. Они подрались с дядей Гришей из-за мамы. А мама защищать стала дядю Гришу, а дядя Сережа схватил нож… Мама капусту перед их приходом начала резать – квасить пора уже…». Подробности драки тонули в Маринином сознании… Ножом, дядя Сережа… Не дядю Гришу, а бедную маму… Марина кивала, кивала головой. «Иди, Танечка, домой, береги себя и братика». Марина шла медленно, держа тяжелого Лермонтова под мышкой, и почему-то у нее настроение улучшилось, как услышала она эту историю про драку дяди Гриши с дядей Сережей. Никакого знака тут нет, мама умерла от… Марина подбирала слова, ну, это называется в криминальной хронике несчастный случай… А не от болезни тяжелой… А Лермонтов, он с детства меня к себя как магнит притягивал. И даже не стихи его, а он сам…

Вечером Марина рассказывала Павлу про девочку около памятника с книгами, про Лермонтова и про видящиеся ей знаки:

– «Мама очень хотела пристроить меня в этот цековский садик. Надо было пройти тестирование, на котором меня завалили на первом же вопросе. Была такая картинка: женщина с седыми волосами держит в руках тонкие острые палочки и что-то крутит ими у себя на коленях. Сейчас я бы, конечно, догадалась, что она вяжет, но тогда…

У меня не было седоволосых бабушек, и ни одна из них не держала спицы в руках отродясь. У обеих были портнихи, домработницы и кухарки. Одна была женой известного ученого – квартира в старом доме, в самом центре, высокие потолки с лепниной, вдоль стен от пола до потолка рядами запыленные корешки томов, на широкой кожаной двери табличка: здесь живет профессор Шамарин. А вторая – жена дипломата. Ее я ни разу не видела без каблука и шиньона.

Обе пользовались такси и личными водителями, еду «брали» – Марина сделала акцент на этом слове. Тогда так выражались, если речь шла о посещении закрытого распределителя продуктов для советской элиты – академиков и высокопоставленных чиновников.

«Так что образу бабули, штопающей носки внукам, у меня в голове было взяться ну совсем неоткуда, и вопрос я с позором провалила. Маме мягко намекнули, что ваш ребёнок, мол, умственно отстает, и потому не пригоден для нашего элитного сада. Мама была обескуражена. Вообще-то она никогда не любила показушничать, и не очень умела отстаивать свои права, всегда молча удалялась в гордом сознании, что каждый остается при своем мнении, но здесь, видимо, взыграла обида за дочь, и мама решила попытать счастья: «А, может, она стихи почитает? Она много знает! Ну, Мариша!». Марише было три года, и она бодро начала: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»