— А вот это не нам с вами решать, ваше величество, — Ласси почувствовал, что у него пропал аппетит. Как же ему надоели все эти герцоги и короли с королевами. Он теперь прекрасно понимал его величество, который так морщился, когда речь о ком-то из них заходила, что создавалось впечатление, будто он лимон целиком засунул в рот и разжевал.

— Я не понимаю, чего добивается ваш господин, — София Доротея схватила бокал и сделала из него глоток. — У меня создается впечатление, будто он нас всех уничтожить хочет.

— И что? — Ласси пожал плечами. — Он победитель, имеет право.

— Он не имеет никаких прав так с нами обращаться! — голосу матери вторили голоса ее детей.

— Пра-а-а-вда? — Протянул Ласси. — А, собственно, почему?

— Потому что мы не просто...

— А у ваших любимых господ из Англии есть все права обращаться подобным образом с ирландцами? — Ласси почувствовал, как у него дернулся глаз. — А ведь среди нас тоже есть потомки королей. А тем же англичанам, французам, голландцам кто дал право приезжать на Черный континент и сгребать местных жителей, угоняя в рабство? Там ведь тоже, возможно, местные короли и принцы имеются. А с Портой что кто-то перестал разговаривать, а ведь они до сих пор рабов среди всех, до кого доберутся, набирают, или вы думаете, что в гаремах нет принцесс и герцогинь? Кто дал вам право и отнял его у его величества, может быть, объясните старому солдату, вынужденному бежать, чтобы господа из Англии его попросту не вздернули на ближайшем дереве, как какого-то воришку!

— Господин Ласси, вы сейчас утрируете, — королева Пруссии побледнела. Этот мужлан посмел сравнить ее с какими-то дикарями из Африки. — Вы сейчас говорите совершенно неприемлемые вещи.

— Почему? — искренне удивился фельдмаршал. — Что вам не нравится, ваше величество, в том, что я сейчас сказал? Или вы уверены, что какие-то права есть только у избранных, а остальным никаких прав не положено? Так я вас разочарую, ваше величество. Если его величество решит, что весь ваш курятник ему только грудную жабу обеспечит, то пройдет совсем немного времени и появится кто-то еще. Тот, кто всех вас объединит, завоевав, а потом поделит так, как ему будет выгодно, назначив королями и королевами своих родичей. Вот сколько родичей, столько государств в итоге и получится. Ну а вас всех заставят подписать отречения, или просто убьют, потому что этому человек будет все равно, о чем там кудахчет ваш курятник. Он все ваши законы просто свернет и бросит в камин, а вам подарит свои, какие его больше всего устраивают. И так оно и будет, помяните мое слово.

— Я не могу с вами разговаривать, — королева встала и вышла из зала, а вслед за ней потянулась вереница ее многочисленного потомства.

Когда за ними закрылись двери, офицеры снова сели за стол.

— Что на вас нашло, Петр Петрович? — тихо спросил его Лопухин.

— Сам не знаю, — Ласси протер лицо руками. — Просто я уже устал ждать решений. А его величество все никак не присылает гонца. Я солдат, и далек от всех этих интриг, да еще граф Салтыков, похоже, решил поселится в Дрездене.

— Петру Семеновичу там нравится, — Лопухин улыбнулся. — Но, мне все равно не понятно... Если такой приказ, о котором вы намекали все-таки придет, что мы будем делать?

— Какой приказ? Продать Гогенцоллернов Порте? — Ласси усмехнулся, увидев, как вытянулось лицо у Лопухина. — Успокойся. Они Порте не нужны, разве что совсем молоденькие принцессы. Ну а если его величество примет такой жуткий приказ, то мы о нем Ваня точно не узнаем, — он задумался, затем пригубил вино. — Вот что, собирайся-ка ты в Бранденбург, Ваня. И привези сюда наследника с семьей, а то, как-то нехорошо получается, все здесь, почитай под крылом у матери, а он один где-то вдалеке. Так быть не должно. Зачем короля Фридриха вводить в искушение? Вдруг он решит, что, ежели Август Вильгельм в относительной безопасности, то остальными, включая мать и жену можно пожертвовать? Сделает из них потом мучениц, вся Европа слезами захлебнется.

— Ну вы и скажете, Петр Петрович, — Лопухин встал из-за стола. — У вас фантазия, что у того сказочника.

— Да нет, Ваня, я просто давно уже живу на этом свете, — Ласси посмотрел на свет сквозь вино. — Я начинал служить России еще при Петре Великомом. Тот, кто сравнивает его внука с ним — не правы. Петр Алексеевич много сделал, очень много, но он так боялся потерять тот разговор, что шел у него с большинством европейских господарей, что даже не замечал, как те говорят с ним через губу. Предпочитал откупиться в тех случаях, когда мог просто взять. А вот Петр Федорович не такой. Он хоть еще и молод, но вот разговаривать ни с кем просто не намерен. Только на своих условиях. Вполне возможно, что он сам долгое время немецким герцогом был, да вместо российской короны на шведскую претендовал. Он умеет с ними разговаривать, вот в чем дело. Если шею не свернет, далеко пойдет. Ну а наше дело помочь ему, плечо подставить в случае чего. Да Тайная канцелярия где надо подсобит.

— Правы вы, Петр Петрович, мы солдаты, а все эти интриги, и не мое тоже. Я вон, лучше наследника с семейством со всем почтением сюда доставлю.

— Полк возьми, Бранденбург может сопротивление оказать, — проговорил Ласси, все еще разглядывая вино сквозь свет. Лопухин кивнул и вышел, а вслед за ним потянулись несколько офицеров его полка. Наконец, Ласси поставил бокал на стол. — А что если, господа офицеры, мы, по примеру графа Салтыкова устроим званный ужин. Пригласим влиятельных жителей Берлина. Августейшее семейство продемонстрируем, что живы-здоровы и вполне упитаны?

— Почему бы и нет, господин фельдмаршал, — послышался голос с середины стола. — Что мы потеряем? Ничего. Ну, не придет кто, так ведь насильно мил не будешь. Но, сдается мне, что все придут. Это же так любопытно и так страшно, с русскими отужинать. Потом будут детям хвастливые истории рассказывать, что кушали за одним столом с самим Ласси и живыми ушли.

— Решено, займитесь кто-нибудь, хоть в фанты разыграйте, кто будет за ужин и приглашения ответственен, а мне потом доложите, — и Ласси приступил наконец к обеду, чувствуя, как к нему возвращается аппетит.

— Ваше величество, ваше величество, — я оторвался от созерцания паровой машины, про которую мне Машка все уши прожужжала, и повернулся к вбежавшему в холл будущего университета офицеру. За офицером тенью следовал Михайлов, но он не обращал на него внимания.

— Что вам, капитан...

— Голицын, ваше величество, — представился он, а я в который раз подумал, что армия уже дозрела до единых речевых модулей. Иначе какая-то чехарда происходит. Каждый разговаривает кто на что горазд, а системы жестов так и вовсе не существует.

— Капитан Голицын, отдышитесь. Вас что, лошадь сбросила на полдороге из Петербурга, и вы оставшийся путь бегом бежали?

— Нет, ваше величество, просто... волнуюсь, — я посмотрел на молодого офицера более внимательно. Надо же и не побоялся признаться. Это дорогого стоит.

— Говорите, капитан, и успокойтесь, я каннибализм отрицаю категорически, так что не съем вас и даже не покусаю, — если я хотел успокоить Голицына, то, похоже, сделал только хуже. Капитан покраснел и заволновался еще сильнее.

— Ваше величество, в Петербурге волнения начались. Чернь вышла на улицы...

— И что, сильные волнения? Черни-то много? — я начал задавать наводящие вопросы, чтобы парень совсем в обморок не грохнулся.

— Не так уж и много, ваше величество, просто войск в городе мало, а те, кто есть... — он замялся.

— Говорите, капитан, все как есть. Всю горькую правду, поверьте, я постараюсь ее выдержать, — я похлопал его по плечу.

— Войска отказываются выходить на улицы по приказу вице-канцлера Бестужева, ваше величество, — Голицын сжал кулаки.

— А что бунтовщики делают? — мне было любопытно, что же придумал Турок.

— Бегают по улицам и честных людей смущают речами непотребными. Две лавки попытались под шумок ограбить, но купцы отбились. Дрекольями вооружили всех своих людей, да сами схватили и давай охаживать негодяев.