На рассвете спецподразделения начали устанавливать заграждения перед всеми воротами старого города. Но вскоре их смела толпа людей, стекавшихся отовсюду. На площади Эль-Хедим остановился грузовик, и раздраженные полицейские приказали всем, кто в нем ехал, выйти и бросить на землю марокканские флаги, которыми они размахивали. Мужчины отказались и, стоя в кузове, принялись топать ногами, отчего машина начала раскачиваться, и этот мерный звук взбудоражил толпу. Мальчишки и старики, крестьяне, спустившиеся с гор, горожане и торговцы скопились на подходах к площади. Они несли флаги, фотографии султана и скандировали: «Юсуф! Юсуф!» У некоторых были палки, другие держали в руках ножи для разделки мяса. Вокруг трибуны, где должен был выступать генерал-резидент, топтались именитые марокканцы, обильно потея от беспокойства в своих белоснежных джеллабах.

Омар подал знак своим товарищам, и они выскочили из машины. Зашагали по направлению к толпе и растворились в этом рое, гудевшем все более возбужденно. Позади них женщины с закрытыми лицами старались вскарабкаться повыше, выкрикивая: «Независимость!» Омар сжал кулак и, крича вместе со всеми, совал в руки окружавшим его мужчинам мешки с мусором. Они забросали полицейских апельсиновой кожурой, гнилыми фруктами, сухими навозными лепешками. Низкий проникновенный голос Омара подзадоривал его спутников. Он топал ногой, плевал, и его ярость передавалась окружающим, наполняла отвагой грудь пылких юношей и согбенных стариков. Один парень лет пятнадцати, одетый в белую майку и короткие штаны, из-под которых виднелись по-детски гладкие икры, разбежался и бросил камень в солдат охраны. Другие манифестанты последовали его примеру и стали забрасывать полицейских камнями. Теперь были слышны только удары камней о мостовую и крики полицейских, по-французски призывавших к порядку. Один из них, чья разбитая бровь сильно кровоточила, схватился за автомат. Он выпустил очередь в воздух, потом, стиснув зубы и в диком страхе глядя перед собой, навел ствол на толпу и выстрелил снова. К ногам Омара упал парень из Касабланки. Несмотря на сутолоку, на беспорядочное бегство людей и женский плач, товарищи Омара окружили раненого, и один из них попытался вытащить его из толпы:

– Сейчас подъедут машины скорой помощи. Надо добраться до «островка безопасности»[33].

Но Омар остановил его резким движением руки:

– Нет.

Молодые люди, привыкшие к хладнокровию своего командира, переглянулись. Лицо Омара было абсолютно спокойно. На нем играла довольная улыбка. Все прошло именно так, как он хотел, а беспорядки и давка – лучшее из того, что могло случиться.

– Если мы отвезем его в больницу и он останется жив, его будут пытать. Пригрозят, что отправят его в страшную тюрьму Даркум или еще куда-нибудь, и он заговорит. Никакой скорой. – Омар наклонился и поднял на руки раненого, который кричал от боли. – Бегите!

В панике Омар потерял очки. Потом ему стало казаться, что именно благодаря слепоте он сумел выбраться из толпы, не попасть под пули, дойти до ворот медины и затеряться на ее узких улочках. Он не пытался ни узнать, побежали ли за ним его товарищи, ни утешить раненого, звавшего мать и молившего Аллаха сжалиться над ним. Он не видел сотен сандалий и шлепанцев, валявшихся на земле там, где он играл в детстве, не видел множества фесок с пятнами крови, не видел плачущих мужчин.

На улочках квартала Беррима его встретили радостные возгласы, доносившиеся с террас на крышах, где собрались женщины. Ему показалось, что они подбадривают его, провожают к дому матери, он, как сомнамбула, добрался до старой, обитой гвоздями двери и постучал. Ему открыл незнакомый старик. Омар оттолкнул его, вошел во внутренний дворик и, как только за его спиной закрылась дверь, спросил:

– Ты кто такой?

– А ты кто такой? – отозвался старик.

– Это дом моей матери. Где они?

– Уехали. Уж месяц как уехали, а то и больше. Я пока что за домом присматриваю. – Сторож бросил тревожный взгляд на тело, которое Омар тащил на спине, и добавил: – Мне не нужны неприятности.

Омар положил раненого на влажную кушетку. Наклонился как можно ниже и прижался ухом к губам молодого человека: тот дышал.

– Не спускай с него глаз, – приказал Омар.

Встав на четвереньки, он поднялся по лестнице, ощупывая ладонями каждую ступеньку. Он почти ничего не видел, только неясные контуры предметов, размытые пятна света, ловил каждое внушающее тревогу движение. Внезапно он почувствовал запах дыма и понял, что вокруг горят дома, что люди поджигают магазины и лавочки предателей, что весь город восстал. Он услышал гул самолета, кружившего над мединой, и отдаленные звуки выстрелов. Омар обрадовался, поняв, что люди снаружи продолжают борьбу, что Франция, и Жильбер Гранваль особенно, должны трепетать, потерпев такой провал. К началу дня арабские конники в боевом снаряжении и спецподразделения жандармерии полностью изолировали медину, отрезав ее от нового города. Три танка заняли позицию у гарнизона Публан, нацелив стволы на старый арабский город.

Когда Омар спустился вниз, раненый лежал без сознания. Старик сторож сидел поблизости, шмыгая носом и хлопая себя ладонями по лбу. Омар велел ему утихнуть, старик поспешно прошмыгнул через внутренний дворик и скрылся в бывшей комнате Муилалы, совсем как когда-то их домашние кошки. Весь день Омар сидел в раскаленном внутреннем дворе. Порой тер себе виски и изо всех сил таращил глаза, становившиеся круглыми, как у совы, словно надеялся, что к нему вернется зрение. Он не мог рисковать, не мог выйти на улицу, его сразу же арестовали бы полицейские, прочесывавшие каждый закоулок медины, стучавшие в двери домов, угрожавшие их выломать и разгромить все внутри. По улицам разъезжали джипы, вывозя европейцев, еще оставшихся в арабском городе, и доставляя их на ярмарочную площадь, в гостиницу «Бордо», реквизированную по такому случаю.

Прошло несколько часов, и Омар уснул. Старик, вздрагивавший при каждом шорохе, стал читать молитву. Он смотрел на Омара и думал, что у этого молодого человека, наверное, каменное сердце, у него нет ничего святого и его ничто не трогает, раз он может спать в такой ситуации. Ночью раненый начал метаться и бредить. Сторож подошел к нему, взял за руку и попытался разобрать, что бормочет мальчишка. Тот был простым крестьянином, жил в глухой горной деревушке, потом сбежал от беспросветной нищеты и очутился в трущобах Касабланки. Несколько месяцев он пытался наняться на какую-нибудь из строек, о которых слышал столько всего заманчивого. Ему везде отказывали, и, как тысячи других необученных деревенских парней, он отправился тянуть лямку в фосфоритных карьерах неподалеку от Касабланки, слишком бедный и слишком пристыженный, чтобы возвращаться домой. Там, среди лачуг из листов жести, в кварталах, где дети росли без отцов, где они ходили под себя и умирали от обычной ангины, его и нашел вербовщик. Наверное, прочел в его глазах ненависть и отчаяние и счел, что это будет хороший боец. Теперь, страдая от жара и мучительной боли, мальчик просил сообщить о нем матери.

Когда забрезжил рассвет, Омар позвал сторожа:

– Сейчас пойдешь и приведешь врача. Если полиция спросит, куда идешь, скажи, женщина рожает, срочно нужна помощь. Поторапливайся. Одна нога здесь, другая там, понял?

Он протянул сторожу записку, и тот, обрадовавшись возможности покинуть этот проклятый дом, опрометью выскочил за дверь.

Спустя два часа в дом вошел Драган. Он не задавал вопросов старику, просто шел за ним, неся в руке свою старую кожаную сумку. Он не ожидал увидеть Омара и слегка отпрянул, когда молодой человек встал перед ним, выпрямившись во весь свой огромный рост:

– У нас тут раненый.

Драган последовал за ним и склонился над пареньком: тот едва дышал. У него за спиной беспокойно топтался брат Амина. Без очков его осунувшееся, с тонкими чертами лицо выглядело юным, почти детским. Волосы слиплись от пота, на шее виднелись пятна засохшей крови. От него воняло.