После он не мог сказать, что случилось: может, всему виной была эта фраза, может, пот, струившийся у девушки между грудей, или мерный скрип, доносившийся из соседних комнат, или возникшее у Мурада ощущение, будто он слышит голос Амина. Но там, перед той девушкой с расширенными зрачками, ему привиделись картины войны в Индокитае и армейские бордели, устроенные для солдат чиновниками по делам коренных народов. Он снова услышал те звуки, почувствовал тяжелую влажность воздуха, увидел буйные непроходимые заросли без конца и края, которые однажды попытался описать Амину, но тот не понял, насколько они смертоносны, насколько похожи на кошмар. Он сказал: «Надо же, джунгли, какое невероятное место!» Мурад обхватил себя за голые плечи, почувствовал под пальцами холод, и ему показалось, будто комнату заполнил рой мошкары и его шея, живот покрылись зудящими красными пятнами, не дававшими ему спать по ночам. У себя за спиной он слышал крики французских офицеров и думал, что не раз видел вывалившиеся наружу кишки белых мужчин, видел, как эти люди умирают, как вместе с изнурительным поносом уходит жизнь из христиан, потерявших рассудок в бессмысленных войнах. Нет, убивать – не самое трудное. Когда он себе это сказал, то у него в голове стали раздаваться щелчки спускового крючка, и он несколько раз стукнул себя по виску, чтобы разум очистился от мрачных мыслей.

Проститутка, которой хозяйка велела делать дело побыстрее, потому что клиенты ждут, с усталым видом поднялась с кровати. Как была, голая, она подошла к Мураду и сказала: «Ты больной?» – а когда старый солдат, сотрясаясь от рыданий, принялся биться лбом о каменную стену, позвала на помощь. Их с Амином вышвырнули вон, а хозяйка борделя плюнула в лицо бывшему ординарцу, когда тот понес какой-то бред. Проститутки набросились на него, стали кричать, измываться над ним, осыпать оскорблениями. «Будь ты проклят! Будьте вы оба прокляты!» – вопили они. Они с Амином побрели куда глаза глядят. Теперь они были одни, все от них сбежали, а Амин не помнил, где оставил машину. Он остановился на обочине дороги и закурил сигарету, но после первой же затяжки его затошнило.

На следующий день он сообщил работникам, что его помощник заболел, и ему стало грустно, когда он заметил у них на лицах облегчение и даже радость. Матильда предложила свою помощь и лекарства, однако получила резкий короткий ответ, что Мураду нужно отдохнуть.

– Просто отдохнуть, и больше ничего, – отрезал Амин и добавил: – Думаю, нам надо его женить. Нехорошо быть таким одиноким.

Двадцать лет Мехки работал фотографом на авеню Республики. Когда позволяло время – то есть часто, – он разгуливал взад-вперед по авеню, повесив фотоаппарат на плечо, и предлагал прохожим их сфотографировать. В первые несколько лет ему было непросто конкурировать с молодым армянином, который знал всех и каждого от чистильщика обуви до владельца бара, и уводил у него клиентов. В конце концов Мехки понял, что в поиске моделей нельзя полагаться только на случай. Что мало быть настойчивым, снижать цену и перечислять свои таланты. Нет, прежде всего следовало обращать внимание на тех, кто хочет сохранить на память настоящий момент. Тех, кто считает себя красивым, кто чувствует, что стареет, кто видит, как его дети растут, и грустно повторяет: «Как бежит время!» Нет смысла задерживаться возле стариков, возле деловых людей и домохозяек с усталыми, озабоченными лицами. Дети – это всегда беспроигрышно. Он строил им гримасы, рассказывал, как работает фотоаппарат, и родители поддавались соблазну запечатлеть на кусочке картона ангельский лик своего отпрыска. Мехки никогда не делал снимки своих родных. Его мать не сомневалась, что фотоаппарат – адское устройство, отбирающее душу у тех, кого гордыня побудила позировать перед объективом. Поначалу Мехки делал снимки для документов, но мужчины нередко запрещали фотографировать своих жен. Некоторые высокопоставленные марокканцы даже посылали в администрацию генерал-резидента угрожающие письма, где сообщали, что они всеми силами будут противиться тому, чтобы их жены показывали лицо незнакомым мужчинам. Французы сдались, и многие каиды и паши ограничивались тем, что предоставляли властям краткие описания внешности своих жен, и эти описания приобщали к документам, удостоверяющим личность.

Однако всем прочим клиентам Мехки предпочитал влюбленных. И в тот весенний день ему на глаза попалась самая красивая пара из тех, что ему доводилось встречать. Погода была теплая, сулившая приятную прогулку. Центр города был залит мягким светом, который ласкал белые фасады домов и подчеркивал ярко-красные пятна герани и гибискуса. В толпе выделялись двое молодых людей, он подбежал к ним, держа палец на кнопке фотоаппарата, и совершенно искренне сказал:

– Вы такие красивые, что я сфотографирую вас бесплатно!

Он проговорил это по-арабски, и молодой человек, европеец, поднял руки, показывая, что не понял ни слова. Вынул из кармана банкноту и протянул Мехки. «Влюбленные юноши щедры, – подумал тот. – Им хочется произвести впечатление на подружку, со временем это пройдет, но пока что Мехки это на руку».

Так рассуждал фотограф, и был он так счастлив, так воодушевлен, что не обратил внимания на то, что молодая женщина занервничала и стала озираться, словно беглянка. Она вздрогнула, когда молодой человек, одетый в куртку американского фасона, тронул ее за плечо. Они были так прекрасны, так ошеломительно прекрасны, что Мехки словно ослеп. Ни на секунду ему не пришло в голову, что они совсем не подходят друг другу. Не хватило проницательности понять, что эти двое не созданы для того, чтобы быть вместе.

Что она забыла на центральной улице среди дня? Она, еще почти ребенок, скорее всего из приличной семьи, из уважаемой семьи, где дочери положено носить прямые юбки и жакеты строгих цветов. Она не имела ничего общего с таскавшимися по авеню шалавами, ускользнувшими из-под надзора отцов и братьев и забеременевшими после бурного свидания на заднем сиденье машины. Эта девушка была поразительно свежа, и Мехки, хватая фотоаппарат, воспринимал как настоящее чудо, что ему суждено запечатлеть этот миг для вечности. Ему казалось, что на него низошла благодать. Этот быстротечный момент, это лицо, еще ничем не оскверненное, не тронутое ни рукой мужчины, ни тенью грехов, ни тяготами жизни. Это и отпечатается на пленке: наивность юной девушки и ее взгляд, в котором угадывается жажда приключений. Молодой человек тоже был очень красив – достаточно было посмотреть, как прохожие, и мужчины и женщины, оборачиваются, чтобы взглянуть на его мускулистую фигуру, высокую и сухощавую, на его крепкую шею, бронзовую от солнца. Он улыбался, и Мехки не мог устоять. Для него много значила красота губ и ровных зубов, еще не испорченных постоянным курением и плохим кофе. К счастью, чаще всего его модели, когда позировали, закрывали рот, но этот молодой человек был полон такой радости, чувствовал себя таким везучим, что все время смеялся и говорил.

Девушка отказалась сниматься. Она хотела уйти и что-то прошептала на ухо молодому человеку, но Мехки не расслышал. Но парень настаивал, он схватил девушку за запястье, заставил ее повернуться и попросил:

– Ну давай, всего минута, а нам останется на память.

Сам Мехки не сказал бы лучше. Несколько секунд ради воспоминания на всю жизнь – это был его слоган. Стоя на многолюдной улице, она была так напряжена, так закрыта, что Мехки приблизился к ней и по-арабски спросил, как ее зовут.

– Вот так, Сельма, улыбнись и посмотри на меня.

Сделав снимок, фотограф дал молодому человеку квитанцию, и тот сунул ее в карман куртки.

– Приходи завтра. Если не встретимся здесь, на авеню, я оставлю фото вон в той студии, на углу.

Мехки смотрел им вслед, когда они удалились и смешались с толпой, запрудившей тротуар. На следующий день молодой человек не пришел. Мехки прождал его несколько дней и даже изменил свой обычный маршрут в надежде случайно его встретить. Фотография вышла очень удачной, и Мехки подумал, что это, возможно, самый лучший фотопортрет, какой ему доводилось сделать. Ему удалось передать свет майского дня, в кадр попали пальмы на заднем плане и вывеска кинотеатра. Влюбленные смотрели друг на друга. Она, хрупкая и смущенная, вглядывалась в красивое лицо своего спутника, который широко улыбался.