– Ты окончательно спятила! Никогда моя сестра не выйдет замуж за француза!

Амин схватил Матильду за рукав и вытащил из кресла. Он поволок ее в темный коридор, крича: «Ты меня унизила!» Плюнул ей в лицо и влепил пощечину тыльной стороной ладони.

Она подумала о детях и не издала ни звука. Она не вцепилась мужу в горло, не исцарапала его, не стала обороняться. Главное, ничего не говорить, дать выплеснуться гневу, молиться, чтобы ему стало стыдно и этот стыд остановил его. Она позволила тащить себя по полу, словно мертвое тело, такое тяжелое, что от этого ярость Амина только возросла. Он хотел драться, хотел, чтобы она защищалась. Он крепкой рукой схватил ее за волосы, дернул вверх, заставив подняться, и приблизил свое лицо к ее лицу.

– Мы еще не закончили, – произнес он и ударил ее кулаком.

Он бросил ее в коридоре, ведущем к спальням. Она стояла перед ним на коленях, из носа у нее текла кровь. Он расстегнул пуговицы на куртке, и его затрясло. Он опрокинул деревянную этажерку, куда Матильда складывала свои книги. Этажерка развалилась, книги рассыпались по полу.

Матильда заметила, что в дверном проеме стоит Аиша и внимательно наблюдает за ними. Амин посмотрел в ту же сторону и увидел дочь. Черты его лица смягчились. Можно было подумать, что он сейчас рассмеется и скажет Аише, что у них с мамой такая игра, детям ее не понять и пора уже ложиться спать. Но он в неистовстве, с безумным видом метнулся в свою комнату.

Матильда остановила взгляд на обложке одной из книжек. История о путешествии Нильса с дикими гусями, которую читал ей отец, когда она была маленькой. Она сосредоточилась на картинке, изображавшей маленького Нильса на спине гуся. Она не подняла глаз и когда услышала крики Сельмы, не шевельнулась, когда ее золовка позвала на помощь. Потом услышала угрожающий голос Амина:

– Я вас всех убью!

Он держал в руке пистолет, целясь в прекрасное лицо Сельмы. Несколько недель назад он оформил разрешение на ношение оружия. Он сослался на необходимость защищать свою семью, на то, что в сельской местности стало небезопасно, что они могут рассчитывать только на себя. Матильда закрыла лицо руками. А что еще она могла сделать? Она не хотела это видеть – видеть, как смерть придет к ней от руки мужа, отца ее детей. Потом подумала о дочери, о малыше, мирно спящем в кроватке, о рыдающей Сельме и повернулась к детской спальне.

Амин проследил за ее взглядом и заметил Аишу: ее курчавая шевелюра была пронизана неярким светом из комнаты. Она походила на призрак.

– Я вас всех убью! – снова закричал он, размахивая пистолетом во все стороны.

Он не знал, с которой из трех начать, но не сомневался, что как только решится, то сразу их застрелит, одну за другой, холодно и безжалостно. Их всхлипы, их крики слились в единый хор, Матильда и Сельма умоляли его о прощении, он слышал свое имя, потом услышал: «Папа!» – и вспотел, и ему показалось, что куртка разом стала ему мала. Он уже когда-то стрелял – в мужчину, во врага. Он уже стрелял и знал, что сумеет снова это сделать, что это будет быстро, страх уляжется и наступит облегчение, и даже придет ощущение всемогущества. Но он услышал: «Папа!» – это слово донеслось оттуда, со стороны детской, на пороге которой стояло его дитя в промокшей на подоле ночной рубашке, в лужице, натекшей между ног. На миг он испытал желание выстрелить в себя. Это могло бы разрешить сразу всё, не пришлось бы больше никому ничего говорить, ни с кем объясняться. Его выходная куртка была бы вся в крови. Он выронил револьвер и, не глядя на них, вышел.

Матильда приложила палец к губам. Продолжая беззвучно плакать, она сделала Сельме знак не шевелиться. На четвереньках кинулась к револьверу. В глазах у нее стояли слезы, из носа обильно текла кровь, и было трудно дышать. Перед глазами сверкали молнии, и ей пришлось на несколько секунд сжать ладонями виски, чтобы не отключиться. Она обеими руками взяла револьвер, который показался ей очень тяжелым, и стала крутиться в разные стороны, как бесноватая. Она озиралась, пытаясь придумать, как избавиться от оружия. Бросила отчаянный взгляд на дочку, потом, поднявшись на цыпочки, вцепилась в огромную терракотовую вазу, стоявшую на книжном шкафу. Она слегка ее наклонила и бросила в нее пистолет. Опустила вазу на место, та несколько раз качнулась, а они тем временем стояли, окаменев от ужаса, представляя себе, что ваза сейчас разобьется, Амин вернется, увидит осколки и застрелит их.

– Послушайте меня, мои дорогие!

Матильда притянула к себе Сельму и дочку, прижала их к сердцу, которое билось так сильно, что Аиша испугалась. В нос Матильде ударил запах мочи и крови, и она решительно произнесла:

– Никогда не говорите ему, где револьвер, вы слышите? Даже если он будет вас умолять, если будет угрожать или предлагать что-то взамен. Никогда не говорите, что пистолет в вазе. – Они медленно кивнули. – Я хочу, чтобы вы произнесли это вслух, чтобы сказали: «Обещаю». Скажите!

Выражение лица Матильды стало очень сердитым, и девочки послушно дали обещание молчать.

Матильда отвела их в ванную, наполнила большой таз теплой водой и посадила туда Аишу. Она постирала маленькую ночную рубашку, потом приложила к своему лицу и к лицу Сельмы салфетки, смоченные в ледяной воде со спиртом. Нос у нее ужасно болел. Она не рискнула к нему притронуться, но знала, что он сломан, и, несмотря на боль, несмотря на гнев, думала о том, что теперь подурнеет. Вдобавок к тому, что Амин растоптал ее достоинство, он еще оставил ее с расплющенным носом, как у боксера, с лицом не лучше морды паршивого пса.

Аиша знала, что у женщин бывают синие лица. Она часто таких видела – матерей с заплывшими глазами, с фиолетовыми отметинами на щеках, с разбитыми губами. В то время она даже считала, что макияж придумали именно для этого. Чтобы маскировать следы от мужских кулаков.

В ту ночь они, все втроем, спали в одной комнате, в одной кровати, переплетя ноги. Перед тем как уснуть, Аиша, прижавшись спиной к животу матери, прочла вслух молитву:

– Благослови, Господи, мой сон, в который я собираюсь погрузиться, дабы дать себе отдых и с новыми силами служить Тебе. Пресвятая Дева, Матерь Божья, моя главная, после Него, надежда, мой добрый ангел, моя святая покровительница, прошу Твоего заступничества, защити меня этой ночью, и во все дни моей жизни, и в час моей кончины. Аминь.

Они проснулись в тех же позах, как будто парализованные страхом, что он вернется, как будто веря, что втроем они будут непобедимы. Во время беспокойного сна они словно превратились в единое существо, рака в панцире или моллюска в раковине. Матильда прижала к себе дочь, ей хотелось бы, чтобы Аиша перестала существовать и она, ее мать, исчезла бы вместе с ней. Спи, спи, дитя мое, это всего лишь дурной сон.

Всю ночь Амин ходил по окрестностям. В темноте натыкался на деревья, ветки царапали ему лицо. Он шагал, проклиная каждый арпан этой скудной земли. В помутнении рассудка, в бреду он начал считать камни и пришел к выводу, что они составили заговор против него, что они тайком размножаются и тысячами рассеиваются по всем гектарам его земли, чтобы ее невозможно было возделывать, чтобы сделать ее бесплодной. Ему хотелось растереть пальцами всю эту каменистую почву, размолоть ее зубами, разжевать и выплюнуть гигантское облако мелкой пыли, чтобы оно покрыло все вокруг. Было холодно. Он сел у подножия дерева. Его всего трясло, он втянул голову в плечи, съежился и погрузился в полудрему, оглушенный алкоголем и стыдом.

Он вернулся домой лишь спустя два дня. Матильда не спросила, где он был, а он не стал искать револьвер. Несколько следующих дней дом был погружен в глубокую, непроницаемую тишину, которую никто не рискнул нарушить. Аиша разговаривала глазами. Сельма не выходила из своей комнаты. Дни напролет она лежала на кровати и плакала в подушку, проклиная брата и обещая ему отомстить. Амин решил, что ей не нужно больше учиться в лицее. Он не видел пользы в том, чтобы еще больше будоражить эту сумасбродную девицу и забивать ей голову безумными идеями.