***

Я почувствовал, как она отодвинулась от меня, когда утро наконец пришло, чтобы забрать у нас украденный момент, и я прикусил язык, чтобы не застонать.

Я знал, что принесет это утро: раскрытие правды и возвращение ненависти, которую она так сильно ко мне питала. Это была непрошеная агония, и прошлая ночь уже начинала казаться каким-то безумным, красивым сном, хотя я еще даже не открыл глаза.

Я прокрутил в голове несколько вариантов, которые у меня сейчас были. Я мог позволить ей уйти, открыть статью и вспомнить, кем она была и почему ненавидела меня. И я должен был этого хотеть. Я должен был радоваться ее падению, предвкушать унижение, которому она подвергнется, и надеяться, что это, наконец, сломит ее непокорность, которая доставляла мне столько гребаных проблем.

Но вместо этого мой язык потянулся к извинениям, которые я почти соблазнился произнести. Слова оправданий формировались на моих губах, пока я размышлял, сможет ли рассказ и попытка передать мои сожаления о том, что мы сделали, хоть как-то смягчить интенсивность того, что она будет чувствовать ко мне после этого.

Неужели я сошел с ума? Неужели я так сильно жаждал прикосновений Вега, что подумывал о том, чтобы просто извиниться и попросить прощения за план, за который еще вчера был только за?

Нам нужно было, чтобы она и ее сестра подчинились. Мой отец не позволил бы этому продолжаться долго. В каком-то смысле, это было милостью с нашей стороны — сломать их, вместо того, чтобы он сделал это сам. Я знал это. Я полностью верил в это. Так почему же я так переживал из-за осознания того, что после этого она больше не будет смотреть на меня так, как прошлой ночью?

Я мог слышать, как она извивается, ощущать ее движения на кровати, когда она слегка задела ее. У меня было чуть больше секунды, чтобы решить, что я собираюсь делать и как я собираюсь справиться с этой неразберихой, в которой оказался, но все, о чем я мог думать, это о том, чтобы притянуть ее обратно в свои объятия и украсть поцелуй, которого, как мы оба знали, я не заслуживал.

Я открыл глаза и посмотрел на нее в туманном свете утра, который проникал сквозь оранжевые тонированные окна, делая ее похожей на что-то вроде мечты, даже со спутанными волосами и скомканным вчерашним платьем, прилипшим к ее телу. Я хотел ее. Черт, я хотел ее так, как никогда ничего не хотел, и все же я знал, что это лишено всякого смысла.

Я перевел взгляд с нее на то, что она делает, и холодное, режущее чувство зародилось в моей груди, когда я понял, что она открыла ящик моей тумбочки, зажав в пальцах письмо, которое она не имела права читать.

Мой пульс заколотился от чего-то слишком близкого к страху. Я знал, что она увидит, и ненавидел то, как это отслаивает слой моей плоти, позволяя ей так легко взглянуть.

Список благотворительных организаций, в которые я жертвовал в последнее время, был практически признанием гнусной, поганой правды о том, что происходило за закрытыми дверями поместья Акрукс, и я чувствовал себя окровавленным и разоблаченным тем, как она читала их, словно имела какое-то право знать, как я пытался помочь другим семьям, подобным моей собственной, людям, у которых был хоть какой-то шанс избежать своей судьбы, в отличие от моей матери, брата и меня.

Почему я был таким чертовски глупым?

Что, черт возьми, заставило меня поверить хоть на секунду, что она пришла сюда ради меня, что она действительно хотела провести со мной время?

Неужели я провел всю ночь, борясь с собой за свои действия по отношению к ней, как гребаный дурак, хотя именно это она и планировала все это время? Прийти сюда и обшарить мои вещи, пока я сплю, выведать секреты и попытаться использовать их против меня?

Смущение, стыд, отказ и ярость пронеслись во мне так быстро, что я лишился рассудка еще до того, как успел обдумать свои действия.

— Какого черта ты делаешь? — я сорвался с места, моя рука обхватила ее запястье в железной хватке, заставив ее выронить бумаги, которые она читала, и она задохнулась от тревоги.

Рокси попыталась вырвать свою руку из моей хватки, отклонилась назад и повернулась, чтобы посмотреть на меня со смесью эмоций на лице, которые только казались еще большей ложью.

— Ай, — прошипела она сквозь зубы, встретив мой яростный взгляд, не дрогнув, что только еще больше раззадорило меня. — Отпусти, ты делаешь мне больно.

— Так вот почему ты осталась здесь прошлой ночью? — рявкнул я, продолжая удерживать ее, видя, как в ее зеленых глазах вспыхивает желание убежать, зная, что она скорее сделает это, чем расскажет правду о том, почему она осталась здесь. — Чтобы порыться в моих вещах, пока я сплю?

Я был таким чертовски глупым. Как я мог верить в иные слова, кроме этих? Неужели я так отчаянно нуждался в ее внимании, что позволил себе так легко ослепнуть от правды о том, кем она была? Неужели я действительно пытался убедить себя в том, что, глядя на меня, она могла видеть кого-то, кроме врага?

— Что? Нет! — задыхалась она, качая головой и заставляя свои по-прежнему радужного цвета кудри подпрыгивать, в то время как она лгала. — Я искала обезболивающее для своего похмелья и…

— Какое, на хрен, обезболивающее? — спросил я, нахмурив брови, пока она просто моргала на меня, запутавшись в своей лжи и неся чушь, как будто всерьез думала, что я поверю всему, что сейчас прольется с ее ядовитых губ.

— Это вещь смертных, — пробормотала она, даже не пытаясь придумать ложь получше, и дернула за руку, пытаясь снова убежать.

— Чушь собачья, — прорычал я, опустив взгляд на бумаги, разбросанные по ковру. Чувство незащищенности пробежало по моей коже, когда я понял, что не только был настолько глуп, что позволил ей подобраться ко мне настолько близко, но и что ей удалось добиться того, чего она хотела этим обманом. Она могла использовать найденную информацию, чтобы продать историю обо мне, рассказать всевозможные вещи о моем отце и образе жизни моей семьи, которые могли бы запятнать его репутацию, даже если бы не было никаких доказательств. Но он бы знал. Ему не потребовалось бы много времени, чтобы проверить мои счета и увидеть правду за этими пожертвованиями. Он увидел бы во мне слабость, мягкость, и наказал бы меня за это. Хуже того, он накажет их, мою мать и брата, которые примут на себя удар его гнева, как они делали слишком часто, и все потому, что я позволил своему желанию трахнуть эту девушку превратить меня в дурака.

— Я должен был знать, что ты не станешь проводить со мной время без мотива.

Черт, эти слова пронзили меня изнутри, как лезвие, рвущее мои органы. Осознание того, как глупо я поступил, пробивало себе дорогу, пока я боролся с чувством, нарастающим в груди, отказываясь признать, что это не что иное, как злость на себя за то, как легко она сблизилась со мной.

— У меня не было мотива, — огрызнулась Рокси, имея наглость пялиться на меня, будучи все еще в этом крошечном платье, сидя в моей кровати и походя на ловушку, созданную исключительно для того, чтобы пленить меня. Теперь мне все было чертовски ясно. Почему она вдруг начала вести себя так, как вчера вечером? Зачем идти в бассейн и притворяться, что она забыла, что я с ней там сделал. Зачем улыбаться мне, смеяться и прикасаться ко мне, словно я не заставлял ее кожу дрожать, и она не ненавидела меня с той силой, которую она слишком часто доказывала? Потому что она знала, что делает. Она хотела найти что-то, что можно было бы обратить против меня, она хотела дать отпор, а я был просто идиотом, который не понимал, что его разыгрывают.

— Это ты попросил меня прийти сюда, — продолжала она, все еще пытаясь обмануть меня. — Я не хотела смотреть ни на какие твои гребаные вещи. Я просто…

— Тебе, вероятно, следовало дать мне, если хотела измотать меня настолько, чтобы выкрутиться из этого дерьма, — холодно сказал я, насмехаясь над ней, словно я не был искушен именно этим, словно я не хотел ее бесконечно уже несколько месяцев, словно я не поддался бы на ее ухаживания, если бы она сделала хотя бы самое малое из них.