Нина заварила зеленый чай. Мысленно она опять была на корте, где Самсонов в тесной тенниске, с ценником на вороте, прыгал, размахивая ракеткой и запуская мяч в самых неожиданных направлениях. Вот он перестал, они сели рядом на лавочке, пьют лимонад, потом она учит его у стенки, а потом… Потом она падает, и он ее подхватывает. Одна его могучая рука под ее лопатками, другая – под бедрами в белой юбке от «Lacoste». Его лицо совсем близко…

– Он мне нравится, – сказала она вслух.

Это было так неожиданно, что она выронила пакет с молоком. Молоко пролились на стол, образовалась лужа. Лужа имела форму головы – ей казалось, что она узнает Самсонова: его высокий с залысинами лоб, светлые волосы, крупные черты лица.

Нина испуганно схватила тряпку, вытерла стол. Но слова были произнесены, их невозможно было стереть тряпкой.

Сделанное открытие так поразило Нину, что она добрых полчаса сидела на кухне без движения, глядя в одну точку, забыв про чай.

Все ее существо негодовало. Об этом не могло быть и речи! Ведь он был ее врагом, которому она собиралась мстить. Она готова была поклясться, что никогда – ни одной секунды – не думала о нем как о мужчине. Он был самец, бесчувственный грубиян, совсем не в ее вкусе…

Нина лихорадочно перечисляла причины, по которым она не могла увлекаться, или хотя бы интересоваться этим человеком. Причин было много, они были весомые и легли на чашу весов, казалось бы, неподъемным грузом. Но этими весами управляла женщина. Нина так давно не ощущала женщину в себе, что уже решила, что та умерла. Но оказалось, что она была живехонька – явилась невесть откуда, взяла весы в свои руки и надавила тонким пальцем на другую чашу. Все аргументы «против» почему-то сразу потеряли вес и поехали вверх.

– Дура, ты в него влюбилась, – произнесла Нина вслух.

Ее слышала только невыпитая чашка чая.

У Нины на глазах были слезы. Это было ужасно, унизительно – влюбиться в своего врага. Говорят, от ненависти до любви один шаг. Нине пришлось убедиться, что это в буквальном смысле так и есть, и она сделала этот шаг, когда на корте упала на руки Самсонову.

Она легла в постель, но о сне не было и речи, она только ворочалась в какой-то горячке. Она решительно ничего не понимала, не могла объяснить, только чувствовала, что все ее существо заполняется – уже заполнилось – какой-то новой, инопланетной субстанцией, от которой уже не освободиться, придется с ней жить. Забылась Нина только под утро, так и не решив, что ей делать со своей старой местью и со своей новой любовью.

Утро, вопреки пословице, не было мудренее вечера. В голове у Нины был сумбур. Она не представляла, как приедет на работу, как будет копаться в документах и, главное, как вечером встретится с ним. Что он подумает о ней?

Вливая в себя крепкий кофе, Нина опять вспоминала все события предыдущего дня – особенно то, как он держал ее на руках… И тут ее пронзила ужасная мысль: что, если он решит, будто она споткнулась намеренно – что это ее женская игра?

Он этой страшной мысли она зажмурилась. Но ведь, честное слово, ей-богу, она этого не хотела. Но как это докажешь? Он будет считать ее дешевой кокеткой.

Кроме того… Тут Нину поразила другая, еще более ужасная мысль. А так ли уж она невинна? А что, если хитрая женщина внутри нее, эта предательница, подстроила падение?

Нина была так убита, что хотела остаться дома – не ездить на работу, попросить выходной. Но что это решало? Кроме того, Самсонов мог это как-то по-своему истолковать. Нет, нужно было ехать в банк и сделать вид, что ничего не случилось. Ведь и в самом деле ничего не случилось – в мире ничего не изменилось ни для кого, кроме нее. А кому какое дело до этого?

В банке она еле-еле досидела до конца дня. Главное было дождаться Самсонова, провести разговор с ним, как обычно, ничем себя не выдав.

Самсонов пришел, как было заведено, к концу дня. Вместо привычного «Здравствуйте!» он бросил: «Физкульт-привет!» и улыбнулся ей.

Но потом было все как всегда. Он подсел к столу, подпер щеку кулаком, стал ее слушать. В этот день Нина почти ничего не сделала по работе, но, слава богу, у нее было много материала, который она не успела доложить Самсонову прежде.

Она отбарабанила, плохо понимая, что говорит.

Он выслушал ее, сказал: «Хорошо, работайте», – и ушел.

Когда за ним закрылась дверь, Нина уткнулась лицом в свои руки и заплакала.

Глава 2

Один писатель сравнил любовь с убийцей, который выскочил в переулке перед мужчиной и женщиной и ударил обоих ножом. У Нины было не так. Любовь поразила ее одну, и не ударила ножом, а, скорее, подцепила на крючок, с которого ей теперь было не сорваться.

Ничего приятного в любви не было. Это была ноющая боль в груди, которая то усиливалась, то стихала, но не отпускала целыми днями, а нередко и ночами, до самого утра.

Нина была несчастна. Она пыталась как-то осознать свое положение, но мысли не слушались, не хотели фокусироваться, и разлетались будто бабочки от порыва ветерка, стоило любви шевельнуться в груди и явить мысленному взору Нины его крупный профиль и серые глаза. Павел Михайлович, Павел Михайлович, Паша…

По здравому смыслу, ей нужно было срочно, под любым предлогом, уходить из «Градбанка», чтобы больше никогда не видеть этого большого, сильного, напористого и грубого мужчину. Любимого мужчину. Это будет тяжело, может быть, очень тяжело, но в конце концов все пройдет, никто не умрет, от любви умирают только в романах.

Был другой вариант – объясниться ему в любви. Набрать побольше воздуху и выпалить: «Я люблю вас, Павел Михайлович!» Представляя себе эту сцену, Нина приходила в ужас. Ее любимый был человеком, мягко говоря, неделикатным, он мог высмеять, оскорбить ее. Или… Могло ли быть, что он тоже любит ее? Нет, не любит, конечно, но готов полюбить, только пока не знает об этом, а когда она признается…

«Нет и еще раз нет! – одергивала себя Нина. – Ну, не будь же ты такой тряпкой, сохрани хоть каплю достоинства, не унижай себя жалкой и глупой надеждой!» От этих упреков глупая надежда сникала и куда-то ненадолго пряталась, но потом снова являлась как ни в чем не бывало. Днем Нине обычно удавалось от нее отделаться, ночью было труднее.

Она недосыпала и работала через силу. Самсонов это заметил. Придя к ней однажды и увидев ее бледность, он спросил: «Что с вами, Нина? Вы неважно выглядите». Вздрогнув оттого, что он назвал ее по имени (во второй раз за время их знакомства!) и сжавшись от его бесцеремонного замечания, Нина пробормотала: «Ничего. Просто не выспалась». Это было правдой, или, по крайней мере, частью правды.

Перед уходом Павел Михайлович еще раз к ней пригляделся.

– Нет, Нина, все-таки вы мне не нравитесь. Я понимаю: вы вкалываете на полную катушку, и я это ценю. Вот что: возьмите-ка пару выходных, отдохните. Надолго я вас отпустить не могу, но, думаю, два-три дня погоды не сделают…

– Нет, спасибо, со мной все порядке, – проговорила Нина. – Просто…

– Что?

«Просто я вас люблю, чурбан вы этакий!» – мысленно прокричала она.

Павел Михайлович ждал, его серые глаза внимательно и по-доброму смотрели на Нину. Нине нужно было решаться – сейчас или никогда.

– Просто я кое-что обдумывала, решала один вопрос. Не спала до утра.

– Ну, и как? Решили вопрос? – поинтересовался Павел Михайлович.

– Не совсем. Но решу.

Павел Михайлович улыбнулся своей сотруднице ободряюще:

– Хорошо. Только для этого все-таки есть день. Мне нужно, чтобы вас хватило до конца. Потерпите, уже недолго. А потом все будем отдыхать.

Его массивная фигура скрылась за дверью. Сам он никакой усталости не выказывал, хотя, как было известно Нине, он каждый день работал с утра до поздней ночи.

Так Нина не призналась своему мужчине в любви, упустив тот редкий случай, когда он проявил к ней человеческое внимание. Она не призналась – и не уволилась. Все ее правильные мысли и решения об уходе из «Градбанка» были самообманом – она была не в силах отказаться от ежедневных встреч с этим сильным, бесцеремонным и бесчувственным человеком. Со своим любимым.