Разлив по бокалам шампанское, отец сказал:

– Поздравь меня, Нина. Банк прислал нам извещение о реструктурировании долга. Никаких финансовых рисков больше нет, компания прочно стоит на ногах. Победа! Я знал, что так будет.

«А ты не верила», – слышалось Нине в его словах. Она, как могла, изобразила радостное удивление, поцеловала отца, чокнулась с Лидией Григорьевной. Теперь она точно знала, что никогда не сможет открыть отцу свой секрет.

Отец был весел, шутил. Надев феску, подарок Нины, он изображал из себя турка, владельца гарема. Потом полез на антресоли, достал гитару и спел несколько песен, которых Нина не слышала уже много лет.

Прощаясь с Ниной, Лидия Григорьевна завела ее к себе в комнату и спросила шепотом: «Ниночка, ты имеешь к этому отношение?» «О чем вы, Лидия Григорьевна?» – таким же шепотом произнесла Нина, пожимая плечами. Лидия Григорьевна молча сжала ей руку и поцеловала в щеку.

Глава 7

Жизнь как-то остановилась, зависла. Ниной владела странная апатия, почти паралич – она не могла не только на что-то решиться, но хотя бы сосредоточиться и подумать.

А подумать было о чем. Ей исполнилось двадцать шесть. Со времени окончания института пролетело пять лет. Карьера, поначалу успешно начавшаяся, выписала странный зигзаг и привела ее в малопочтенный банк, с которым, по здравому смыслу, нужно было поскорее распроститься. Она выполнила свою задачу – спасла компанию отца – и теперь могла строить любые планы. Но строить их почему-то не хотелось.

Между тем в отделе промышленных ссуд, где она продолжала служить, назрели перемены, эта страница биографии для Нины так или иначе подходила к концу. Игнатий Савельевич лег в больницу, и, хотя потом он вышел на работу, было ясно, что работать ему осталось недолго. Кирилл тоже собирался покинуть отдел, но по другой причине: ему прочили должность заместителя директора. Молодой руководитель был опять полон планов, теперь уже замахиваясь на весь банк. «Мы всё тут переделаем, всё! Дай срок, банк будет не узнать!» – горячо делился он с Ниной.

«А кто будет начальником отдела?» – спросила его Нина без особого интереса и услышала в ответ: «Надеюсь, что ты». Кирилл хотел, чтобы она заняла его место. Он признался, что этот вопрос пока не в его власти. «Но я им докажу, не сомневайся! – уверял он. – Слушай, да мы с тобой горы свернем!» Он и представить себе не мог, что Нина может отказаться.

Формально это было бы для нее скачком в карьере, немалой удачей. Но Нина не желала никакой карьеры в этом банке. Она не верила, что Кириллу и нескольким другим энтузиастам удастся изменить характер этого заведения, которое родилось на свет как «прачечная» для отмывания расхищенных бюджетных ассигнований и еще для невесть каких темных дел. «Леопарду не избавиться от своих пятен», – вспоминала Нина английскую поговорку. (Она поднаторела в английском, каждый вечер перед сном читая десяток страниц из очередного английского детектива.) На родном языке та же мысль звучала грубее, но и выразительнее: черного кобеля не отмыть добела. Нина не могла забыть страха, который ей довелось испытать, общаясь с бандитами в отцовской компании, и не желала посвящать свою жизнь отмыванию черных кобелей. Ей нужно было уходить, тут сомнений не было. Но она медлила.

Теперь она досконально знала все операции, которые производились в отделе, и выполняла свою работу почти не задумываясь, автоматически. У нее опять появилось свободное время, и она вернула прежние занятия – чтение, теннис.

Пару раз она сходила с отцом и Лидией Григорьевной в театр. То ли с непривычки, то ли оттого, что постановки попались неудачные, театр показался ей искусством примитивным и фальшивым. Коллизии пьес ее рациональному уму представлялись надуманными, она никак не могла включиться в происходящее, не в силах отвлечься от грубого грима актеров, их ненатуральных поз и голосов, топанья по доскам сцены.

А Лидия Григорьевна была в восторге. От нее Нина узнала, что это были самые громкие премьеры сезона. «Весь город только о них и говорит!» – восклицала Лидия Григорьевна. Нина, не желая ее обидеть, хвалила виденное, искоса поглядывая на отца и стараясь понять, что он в этом находит.

Отец был в прекрасном расположении духа – его жизнь, похоже, наладилась, а две близких ему женщины наконец нашли общий язык. О делах компании Нина его не расспрашивала, а сам он говорил о них мало, но, когда говорил, в его голосе звучала вновь обретенная уверенность и гордость за налаженное дело. Только Нине, которая знала все его интонации, за этой бравадой слышалось иное: глубоко затаенный страх и душевная усталость.

С отцовским оптимизмом не вязался и его вид: за последние годы он постарел, обрюзг, приобрел одышку. «Тебе надо заняться собой, – убеждала его Нина. – Ходи в бассейн. Ты ведь любил плавать». Отец рассеянно обещал. Лидия Григорьевна, далекая от спорта, верила в травы – у нее для отца была разработана целая программа лечения отварами. «Но, Ниночка, их же надо пить не меньше пяти раз в день, строго по часам. А кто за этим проследит, когда он на работе?» – жаловалась она.

Отец с Ниной наметили день, чтобы съездить на дачу. Однако утром позвонила встревоженная Лидия Григорьевна. «У папы поднялось давление. Ниночка, прошу, отложите поездку». Нина поговорила с отцом. Сначала он сердился, наотрез отказывался менять планы. «Ну, что вы, в самом деле, из меня больного делаете? Да я здоров как бык!» Но потом как-то сник, уступил уговорам и остался дома.

Нина поехала одна, на электричке. Никаких дел у нее на даче не было. «Просто развеюсь», – сформулировала она по своей привычке все себе объяснять.

Она не была на даче несколько лет и в первый момент с трудом узнала родной дощатый дом, теперь наполовину скрытый зарослями сорняков. «Нина, ты? – окликнул ее из-за забора сосед. – А я смотрю: ты или не ты? Что так давно не приезжала? А отец где?». Сосед знал ее девчонкой, когда-то они дружили, но теперь он постарел и казался совсем чужим.

Нина отперла дом, прошлась по темным комнатам, в которых пахло не жильем, а сараем, вышла во двор. Все заросло лопухами в человеческий рост. Под ними совершенно скрылся огород, который возделывала мама. Мама была выдумщица и, когда все кругом сажали картошку, она пыталась вырастить что-нибудь необыкновенное, вроде дынь или винограда. Отец построил ей теплицу по всем правилам строительной науки, но и там у мамы ничего не вырастало. Мама смеялась над собой, а на следующий год придумывала что-нибудь еще.

В конце участка чернели три яблони. Две из них давно замерзли, умерли, а на третьей Нина, к своему удивлению, увидела мелкие яблочки. Она сорвала пару, попробовала. Яблочки были кисло-сладкими, немного вяжущими – Нина любила такие.

Между яблонями стояли качели. Столбы покосились, железная перекладина поржавела, но сиденье на штангах было на месте. Стряхнув с него ворох листвы, Нина села, попробовала покачаться. Раздался страшный скрип, но качели пришли в движение.

Сколько раз здесь раскачивалась девочка Нина – да так, что ее худые ноги взлетали в небо!.. Теперь на качелях сидела не девочка, а молодая женщина; она не взлетала, а качалась еле-еле, бороздя носками туфель усеянную листьями осеннюю землю. Однако, подобно какому-то коньку-горбунку, качели перенесли ее в детство – в котором было много синяков, простуд, огорчений и обид, но которое было, как она теперь понимала, счастливейшим временем. Главное – мама была жива, они с папой были молоды…

«Мама, мама, где ты?» – мысленно звала Нина. Вороша теперь свои детские воспоминания, она понимала, что жизнь их семьи на самом деле не была безоблачной. Когда она едва пошла в школу, отца сняли с должности. Нина, конечно, ничего не смыслила, ей запомнились только долгие озабоченные разговоры родителей и эти слова: «Папу сняли». Потом его восстановили, и этой истории он с Ниной никогда не обсуждал, но мама иногда, переживая за дела отца и убеждая его быть гибче, не идти напролом, восклицала: «Ты что, хочешь, чтобы тебя опять сняли?»