Колдун довольно хмыкнул, продолжил работу, затем внезапно замер, обернулся.

– Ну что тебе, болезный? Лежи, помирай спокойно, нечего людям работать мешать… – Как вдруг он осекся на полуслове.

Андрей все еще лежал за алтарем. Почему-то живой. Немилосердно болела грудь – то место, куда врезался огненный шар. Нет, болела не только грудь, болело все тело.

Не вставая, он повернул голову, посмотрел на колдуна. Тот возился с линиями и не замечал, что почему-то его жертва еще жива.

Очень тихо Андрей привстал. С шеи что-то посыпалось. Серебряные крошки. Оплавленные, почерневшие.

Вот почему его не убило!

Крест Алексия в очередной и последний раз сослужил службу, спас от погибели.

– Спасибо тебе, отец! – прошептал Андрей.

Он пошевелил левой рукой – та начала отходить, еле-еле, но шевелилась. Это было хорошо.

Взгляд Андрея упал на налуч, лежащий в центре поляны.

Эх, если бы он не потерял его да не сломал лук…

Правой рукой он забрался в колчан, к счастью оставшийся у него.

У него будет только одна возможность. Всего одна.

Найдя то, что искал, и дождавшись, пока колдун окончательно погрузится в рисование магической фигуры, Андрей медленно задвигался к центру поляны, сделав небольшой круг – в сторону алтаря.

Несколько минут – и он за спиной колдуна.

Тот услышал его в самый последний миг. Замер, обернулся – да и замолк на полуслове, глядя на Андрея.

В правой руке тот сжимал стрелу, в левой кинжал.

Стрела была самодельная – древко из лещицы, дара Лешего, наконечник – прекрасно знакомый колдуну – от стрелы, ранившей Ратибора, – стрелы, зачарованной самим колдуном.

Кинжал же Андрей взял с алтаря Чернобога, несмотря на то, что все тело кричало – не смей, не касайся.

Кричало не зря! Андрей с трудом продолжал удерживать матовый клинок – рука пылала, кожа на кисти вздувалась и лопалась…

Андрей не дал колдуну больше сказать ни единого слова. Ударил. Быстро и молча.

Стрелой в правый бок, кинжалом в левый.

Старик взвыл, на этот раз по-настоящему. Посох выпал из руки, колдун упал навзничь.

Стрела и кинжал оплавились, вспыхнули огнем. Из ран, нанесенных ими, ударило вверх зеленое пламя, оно же полилось из глаз и ушей колдуна.

Андрей бросился в сторону. Подхватил амулет, подобрал меч, подбежал обратно.

Старик, чье тело наполовину уже состояло из изумрудного огня, силился встать. Андрей не дал ему это сделать.

Засвистел клинок – и голова колдуна полетела в сторону.

И тут же всю поляну залило светом.

Андрей, в который раз за сегодня, рухнул на землю, прикрывая голову руками.

Когда он встал, все изменилось.

Факелы потухли, колья с черепами вырвало из земли и раскидало по сторонам. Железный идол рассыпался в прах. Аспидный алтарный камень раскололся пополам. Колдун исчез практически без следа – в том месте, где лежало тело, земля оказалась выпачканной в чем-то зеленовато-желтом, зловонном и еле дымящемся.

Андрей вернул амулет на шею, огляделся. Уже светлело.

Пора было уходить – искать выход из леса, затем дорогу на Киев.

Яга сотворила знак Покоя, поддела носком сапога болотный огонек и запустила в мертвеца. Огонек полетел медленнее стрелы – ну, так и покойник тварь не самая шустрая. Тем более по поросшему лесом кочкарнику.

Хотя какой это, ко всем бесам, покойник?! Беспокойник это. С Радоницы по топям шастает, люд пугает. Уже почти седмицу колобродит. И зачем его только в трясине топили, дурачье? Прикопали б на буевище, сидела бы сейчас Яга у теплой печки, косу плела, а не пачкала сапоги вонючей тиной.

Дорогие, между прочим, сапоги! Не шьют таких в Менске, из Смоленска везли.

Мертвец – вот пакость! – споткнулся на кочке, и огонек всего лишь обжег ему ухо.

– Ах ты дрянь лежалая! – с досады плюнула Яга.

Другой огонек был в паре шагов, у камышей. Яга брезгливо перешагнула через гнилой ствол березы и на этот раз взяла огонек рукой. Тина противно налипла на пальцы.

– Не губи, хозяйка, я тебе пригожусь, – провыл мертвец.

Опустился на колени в холодную болотную грязь и покорно склонил голову. Упокаивай – не хочу.

Яга подкинула огонек в руке как яблоко. «Пригожусь» – это серьезно. Это лесная магия. Откуда бы разбойнику, да еще мертвому, про такое ведать?

Тут с высокой ветки осины промурлыкало:

– И чем ты нам пр-ригодишься, па-адаль вя-аленая?

– Я медленный, но сильный, – сообщил мертвец. – Могу воду носить.

– И в ступе ее толо-очь, – зевнул кот. – Ягинюшка, давай он мне ма-аслица собьет. Тебе за его упокой молочка-а принесут, вот и пуща-ай потрудится. А потом огород тебе вскопа-ает. Хорошо в болоте провя-алился – не развалится.

Яга запустила огонек в дальнюю кочку, вытерла руку пучком травы, щелкнула пальцами и пошла с болота. Мертвец без слов понял хозяйку – встал с колен и медленно пошагал за ней.

Кот спрыгнул с дерева, гордо задрал темно-серый пушистый хвост и побежал вперед.

В лесу светлело. Сквозь буйную листву пробивались первые лучи солнца. Пахло весенними травами, цветами и… дымом?

В сердце закололо. Яга пошла быстрее.

С каждым шагом боль в сердце нарастала.

Избушка Яги горела. Кряхтела, тряслась, пытаясь скинуть полыхающую камышовую крышу, но куда там – ее подпалили сразу всю. Под домовиной трещал костер из сушняка, на кровлю, похоже, закинули пару горящих веток.

Бедному домику Яги некуда было деться. Убийцы пришли на рассвете, осененные крестами и горячей верой.

Яга глухо застонала от боли. Перевела дыхание, крепко сжала кулаки – так, что ногти оставили след на ладони.

Она остановилась за кустами орешника на краю своей поляны. Вдохнула густой масляный запах дыма с привкусом чего-то невыносимо гадкого, сладкого, дурманящего. Тряхнула головой, отгоняя наваждение.

– Мрак, прячься, – шепотом велела Яга коту. – Казненным богом потянуло. Если что – беги к тетке в Полтеск.

О безнадежно отставшем мертвяке Яга и не вспомнила.

– Мр-ра! – возмущенно вякнул кот, но не ослушался. Исчез в ветвях молодой березки. Мохнатый все знал о разоренных капищах, об убитых волохах и сожженных ведуньях. Гости не за сказками пришли.

Яга присмотрелась сквозь листву. К ней пожаловали четверо.

Осанистый пожилой воин с боярской гривной глядел на пламя и шевелил губами, будто принося клятву. Знакомый воин… Давно не виделись.

Монах в черном балахоне кругом обходил избушку, махал кадилом, окуривал пожар мерзко пахнущим дымом и читал молитву на греческом. Два молодых гридня с луками в руках смотрели в лес – один на запад, второй на восток. Наконечники стрел блестели серебром.

Ждали ее. Знали, что Яга и изба неразрывны, что придет злая лесная ведьма мстить за свой дом, за печку, за травы высушенные, за силу колдовскую! Кто-то поведал убийцам, что Яга чувствует домовину как часть себя – как руку, как нутро свое! Что огонь на освященном масле жжет не только бревна и доски – саму Ягу жжет!

Придет и получит срезнем в шею, как дикий зверь. Колдовством с каленым железом можно совладать, но если еще и молитва мечам в помощь – несдобровать ведьме.

Яга принюхалась. Больше нет никого. Только лошади храпят на поляне неподалеку. Хорошие кони, обученные, свести не выйдет – руку откусят.

Она сняла плащ, чтоб не мешался, осталась в просторной рубахе и штанах, заправленных в сапоги. Спряталась за толстым стволом осины и спросила во весь голос – так, как матушка приемная учила, чтоб все услышали: