7 Придумай что-нибудь получше, чтобы заставить уничтожить на дверях имя Геракла», — сказал он. «Я уже придумал. Слушай. „Здесь Праведность живёт, так пусть беда в сей дом не вступит никогда“». — «Это мне нравится, но и имя Геракла не сотру, просто прибавлю: и „справедливость“». — «Хорошо, — сказал я. — Так и сделай, а после этого ложись и спи, как Одиссей, и больше ничего не бойся». — «Так я и сделаю, а тебе, Диоген, буду благодарен и ныне и во веки веков, потому что ты уберёг нас от бед». Вот, дорогой Тимомах, какими наставлениями занимался я в Кизике.
37
МОНИМУ
Когда ты покинул Эфес, я отплыл на Родос, собираясь посмотреть состязания в честь бога Солнца. Сойдя с корабля, я поднялся в город и направился к своему гостеприимцу Лакиду. Узнав о моём приезде, он, может быть, намеренно обошёл стороной агору. Я же исходил весь город, но нигде его не встретил, хотя мне сказали, что он где-то в городе. Тогда я с радостью обратился к гостеприимству богов и нашёл у них приют. На третий или, кажется, на четвёртый день он встретился мне на дороге, ведущей в лагерь, приветствовал меня и пригласил к себе по закону гостеприимства.
2 Тогда я, ничуть не сердись на него за то, что он так долго не мог меня найти, сказал: «Не подобает покидать богов, принявших меня, тогда как ты отказал мне в гостеприимстве, когда я прибыл сюда. Но так как они не могут гневаться по такому пустячному поводу, а я по своей слабости могу, то пойдём. Только прежде, если ты не против, зайдём в лагерь и поупражняемся в гимнастике. Я думаю, не следует, собираясь сегодня провести у тебя время, покинув более высоких гостеприимцев, пренебрегать заботами о теле». — «Ты прав, Диоген, и я не заставлю тебя покинуть богов», — сказал он.
3 Поднявшись в лагерь, я там побродил и затем спустился в дом Лакида. У него было всё приготовлено, но не так, как того требует наша природа, а в соответствии с ложными взглядами, которых придерживаются другие. Там были постелены роскошные ложа, против которых стояли столы: одни из [...], другие из клёна, они были заставлены серебряными вазами. Подле столов выстроились слуги. Одни держали сосуды для мытья рук, другие — ещё что-то. Завидя всю эту роскошь, я воскликнул: «Лакид, я пришёл к тебе в гости, чтобы воспользоваться твоим дружелюбием, а ты приготовился встретить меня как врага.
4 Поэтому прикажи всё это унести отсюда, а для меня вели постелить ложе подобное тем, которые Гомер стелил для героев в „Илиаде“, — „на коже вола степового“[243] или на простой подстилке из соломы, как принято у спартанцев, и пусть тело моё отдыхает на привычном ложе. Слуги нам вовсе не потребуются. Мы обойдёмся своими руками — для того они и даны нам природой. Сосуды для питья пусть будут из глины и дёшевы, а питьём — родниковая вода, пищей — хлеб, приправой — соль или кардамон. Так есть и пить я научился у Антисфена и не потому только, что такая еда и питье дёшевы, но потому, что они полезнее и чаще встречаются на пути к счастью, которое следует предпочесть всему остальному... Этот единственный путь проходит по местности укрепленной и обрывистой, он крутой и тяжёлый.
5 По этому пути из-за его недоступности не всякий может пройти даже нагим, не говоря уж о том, что на нём не удержится тот, кто обременён какой-нибудь ношей, страданиями и оковами предрассудков, но не взял с собой ничего действительно необходимого. На этом пути пищей должны служить трава и кардамон, питьём — любая вода; особенно там, где необходимо очень быстро идти, следует привыкать питаться кардамоном, пить воду, носить лёгкий плащ, спать на земле, и пусть стоящий на пригорке Гермес сбивает с дороги путников, чтобы они возвращались домой без позорящей их ноши.
6 Научившись у Антисфена прежде всего так есть и пить, я поспешил вступить на этот путь к счастью и, не переводя дыхания, дошёл туда, где обитает счастье, и сказал: „Ради тебя, о счастье, и ради высшего блага я всё претерпел — пил простую воду, питался кардамоном и спал на голой земле“. И счастье мне ответило: „Я сделаю так, чтобы всё это не причиняло тебе мучений и стало приятнее, чем блага, доставляемые богатством, которое люди предпочитают мне, и не понимают, что для самих себя вскармливают тирана“. С тех пор как счастье поговорило со мной, я всё это ел и пил уже не для тренировки, а с удовольствием. К такому образу жизни у меня уже выработалась привычка. Нарушать ее вредно всякому.
7 Поэтому и ты готовь для меня такого рода пиры, подражая прекраснейшему в мире — счастью, а привычки богачей оставь тем, кто покидает этот путь. Если ты с этим согласен, — прибавил я, — то знай, что такие пиры доставляют мне удовольствие, и в будущем приглашай на них друзей. Тогда ты никогда не будешь скрываться от них, а станешь сам разыскивать, если кто-нибудь задержится». Так, после моего появления на Родосе я беседовал с Лакидом, моим гостеприимцем.
38
МОНИМУ
После того как состязания были отложены, ты покинул Олимпию, а я, большой любитель зрелищ, остался, чтобы посмотреть заключительную часть праздника. Я проводил время на площади, где было много парода. Там я прохаживался взад и вперед, наблюдал и прислушивался, что говорят купцы, рапсоды, философы, прорицатели. Один из них рассуждал о природе и могуществе солнца, пытаясь всех убедить своими речами. Тогда я вышел вперёд и спросил: «Скажи мне, философ, давно ли ты спустился с неба?» Он мне не смог ответить. Когда окружавшая его группа рассеялась, он стал прятать небесную карту в шкатулку.
2 Потом я подошёл к прорицателю. Он сидел на видном месте в венке, более пышном, чем у Аполлона, который считается изобретателем искусства гадания. Подойдя поближе, я спросил: «Ты хороший прорицатель, или плохой?». Он ответил, что превосходный. Тогда я поднял свою палку и снова спросил: «Отвечай, что я собираюсь делать? Поколотить тебя или нет?» Он подумал немного и изрёк: «Нет». Тогда я рассмеялся и ударил его. Окружавшие нас закричали. «Чего вы орёте? — возмутился я. — Он оказался плохим прорицателем и понёс достойное наказание».
3 Тогда стоявшие вокруг покинули и его, а люди, находившиеся на агоре, узнав о случившемся, пошли за мной и потом часто сопровождали меня и внимательно слушали мои речи о выносливости, нередко они были также свидетелями моей выдержки и скромной трапезы. Многие предлагали мне деньги, другие то, что стоило денег, а многие звали к себе на обед. У людей честных я брал самое необходимое на жизнь, а у непорядочных не брал. У тех, кто был мне благодарен за то, что я взял у них однажды, я брал вторично, а у неблагодарных больше не брал.
4 Я ценил тех, кто хотел подарить мне хлеба, и брал у тех, кто сам пользовался помощью, а у остальных я отказывался что-нибудь принять, считая неприличным брать у того, кто сам ничего не берёт. И обедал я не у всех, а только у нуждавшихся в духовном лечении. Это были люди, старавшиеся подражать персидским царям. Однажды я зашёл к одному очень богатому юноше. Я возлежал в мужской половине дома, обильно украшенной картинами и золотом.
5 Человеку здесь буквально не было куда плюнуть. В горле у меня скопилась мокрота, я откашлялся и стал искать глазами, куда бы сплюнуть, но, не найдя подходящего места, плюнул на самого юнца[244]. Когда он возмутился, я сказал: «Послушай (при этом назвал его имя), ты бранишь меня за случившееся, а следовало бы себя, который разукрасил стены и полы в мужской половине и лишь одного себя оставил неразукрашенным. Не для того ли, чтобы осталось местечко, куда можно плюнуть?» — «Твои слова явно направлены против моей невоспитанности, но тебе не придется больше так говорить — теперь-то я от тебя не отстану ни на шаг».
На следующий день после этого происшествия он роздал своё имущество близким, взял котомку, сложил вдвое плащ и последовал за мной. Вот что я делал в Олимпии после твоего ухода.
