У невысокого помоста, буквально в три ступеньки, стояли слуги Маяры. Все как один в чёрном, с молитвенно сложенными крест-накрест ладонями, ждущие своей очереди принять на себя заботу о безвременно ушедшем.

Когда процессия подошла к дому, в котором находилась Ира, она невольно высунулась из окна, стараясь запомнить этот миг.

Саланталь утопал в белом цвете. Его обрядили в длинную, до пят сорочку с высоким воротом, а ноги прикрыли шитым золотом платом. На лбу лежал сложенный вдвое платок с письменами. Волосы срезаны по уши. На скрещённых на животе руках уложен венок из ракуты, щедро присыпанный алыми лепестками и осенними листьями. На шее — медальон. По правую руку — меч. По левую — длинная тканевая полоса, сложенная в несколько раз, с нашитыми на неё многочисленными наградами. Форма, обычная одежда и прочие свойственные живым вещи остались здесь, в мире материальном, на тот свет уходили в одной рубашке. Но военная слава, зарабатываемая годами, осталась с ветераном эйуна до последнего вздоха. Лицо его сохранило следы последнего отчаянного рывка, во всяком случае, так казалось со стороны. Чуть перекошено, губы сжаты. И главное — это был именно труп. В этом мире мёртвому не делали макияжа, он представал перед близкими в естественном виде. С пятнами, синевой. И возможно, именно поэтому так старались максимально закрыть тело со всех сторон, оставляя только лицо, и то не полностью.

Ира прикрыла рот рукой, почувствовав ледяной страх, пробирающий до самого желудка.

Внезапно позади раздался звук открываемой двери. Осторожно заглянув, толкнув её плечом, зашёл Альтариэн. В одной руке он нёс кувшин, от которого поднимался пар, а во второй большую кружку. Он прошёл в комнату, поставил всё на край скамьи и плотно прикрыл за собой дверь. Налил в кружку глиф и протянул его Ире.

— Вам это необходимо. Пейте осторожно, он крепче того, к которому вы привыкли.

Игнорировать совет Ира не стала, тем более что у неё действительно было желание взять и напиться. Глиф устремился к желудку, наполняя организм теплом. Градусы сразу ударили по мозгу, разжав пружины. Обняв пальцами кружку, она снова обернулась к окну, когда тело Саланталя как раз вносили на помост. Очень хотелось выговориться.

— Я никогда не видела смерть так близко… — прошептала она. — Только смерть домашних питомцев. А как попала к вам, она меня будто преследует. Сначала Трудяга. Дайна-ви на болоте. Утонул в топи, когда обрушилась скала. Так быстро. Раз — и его не осталось. Вообще ничего. Не похоронишь. Холмик на том месте. С листиками. Потом раненый из числа пострадавших. Я даже не знаю, как его звали. Помню только запах жжёный. Ото всех несло костром. Сейчас понимаю — хоронили так. По обычаю. Тогда — только догадывалась. Казнь в Ризме. Знаете, вот забыла уже лицо того судьи, а кости… кости торчащие и как нога падала — помню. И всё бы пережила… наверное… не знаю, может, и привыкнуть… нет, не привыкнуть, но осознать, что так бывает… могла бы. Но их я не знала. А с Саланталем успела поговорить. Лэтте-ри предупреждал — не надо. Не послушала. Уши развесила. А он про Карраж так рассказывал! Каждую улочку знал. За ним по толпе шла, а он как ледокол в ледяных морях — курс для следом идущего корабля прокладывал. Семья у него… А сейчас он… там. И Терри-ти мог бы там быть. А лежит в лазарете. И думает, небось: «Сдох. Наконец-то». Потому что у него тоже родные… Разве… можно вот к этому… привыкнуть?!

Альтариэн подлил ей глифа в кружку.

— Можно. Увы. И достаточно быстро. Когда лик Маяры ходит по пятам, привыкаешь. Сначала смотреть. Потом прикасаться. Потом существовать, слыша её дыхание. Кто-то в беспечности своей начинает думать, что везуч и смерть его не тронет. Кто-то учится нести её другим. Кто-то защищает от её дыханья третьих, не боясь, что ускоряет встречу с владычицей Чертога. Но какую бы форму ни приняла привычка — пока хватает сил плакать по ушедшим хотя бы внутри, потому что бывает, слёзы пересыхают, мы остаёмся сами собой. Разумными. Не зверьми.

— Имеющие в себе зверя тоже тоскуют по ушедшим, — возразила Ира, вспомнив боль Варна по детям.

— Я понял, о чём вы. Но я имел в виду неразумных зверей. Хотя и среди разумных есть те, кто ходит по тонкой нити, отделяющей звериное равнодушие от того, что вы зовёте человечностью. Не люблю это слово. Будто оно придумано только для одного вида созданий.

Ира чуть пожала плечами. Не знала, что добавить или как ответить. Глазами, подёрнутыми хмельной поволокой, снова оглядела площадь. Гроб стоял на возвышении, на скошенной подставке, которая чуть приподнимала переднюю часть над толпой. Подходили эйуна и, кажется, рассказывали о жизни и подвигах усопшего. Толпа периодически ахала или взволнованно замирала. В общей сложности доброе слово сказали с десяток военных. Потом вышел музыкант с цавгой, и над молчаливой площадью полился нежный, довольно юный голос, разливая нотами в воздухе грусть и тоску. Пока Альтариэн не сунул ей в руки платок, Ира даже не поняла, что плачет.

После смолкнувшей песни пришла очередь слуг Маяры. Один из них встал в изголовье гроба и положил пальцы на виски виконта. Гроб окутало сизое туманное облако.

— Что он делает?

— Это называется «последний разговор». Одарённые Маяры знают смерть лучше других, даже то, чего не замечают живые. Они объясняли, что когда смерть смотрит в лицо, у любого возникает неимоверное желание говорить. Даже если он осознаёт это в последний миг, как обрывается жизнь. В миг смерти время будто течёт иначе. Эти слова сейчас и пытается услышать тот, кто работает над телом. Последние желания, последние надежды. И если они не несут вреда другим, то завтра утром этот одарённый запишет «последний разговор» и пошлёт весть тем, кому были предназначены слова. Наши традиции запрещают препятствовать этой переписке. За попытку прочесть последнюю волю покойного тем, кому она не предназначена, по закону очень тяжёлое наказание. «Последний разговор» успокаивает бунт отделяющейся от оболочки души, вселяет спокойствие и даёт силы вступить на Мост и начать свой путь к Чертогу с осознанием поставленной в жизни точки. Мне не раз доводилось читать такие письма. Признания. Послания. Напутствия. Предостережения. И даже проклятья. Единственное, чего никогда не передадут одарённые, — это того, что может навредить живым. А слова — просто слова.

— Какие же вы счастливые… — проговорила Ира тихо. Герцог смотрел непонимающе, и она пояснила: — Доподлинно знаете, что ждёт за чертой, можете с точностью до слова услышать последнюю волю родных.

Герцог молча сжал её плечо.

Магия «последнего разговора» угасла, и солдаты взялись за крышку гроба. Ира, верная обещанию, проследила, как в абсолютной тишине, заставляя её вздрагивать от каждого удара, восемь гвоздей заняли полагающееся им место. С последним ударом светильники погасли. Их накрыли крышками практически в одно движение. Вся толпа. Площадь погрузилась в ночь, и лишь Пояс Рити, сиявший на небосводе, не давал окончательно утонуть во тьме.

Ира направилась к двери.

— Церемония ещё не вся, — сказал Альтариэн. Просто сказал. Без каких-либо эмоций.

— Я попрощалась. Сейчас меня ждут живые.

Она не собиралась оправдываться и на самом деле спешила. Процессия слишком медленно передвигалась по дороге, время уходило, а Терри-ти там один.

— Ириан, — остановил её герцог, когда она уже взялась за ручку.

— Да?

— Запомните то, что сейчас сказали. К смерти можно привыкнуть. Но не всем это дано и, главное — не всем надо. Кто-то тонет в горе и тоске по близким, забывая, что те уже поручены заботам Маяры и ждут часа, когда вы снова будете вместе. И у них — всё время мира. О мёртвых позаботятся высшие силы. А живые нужны живым.

Десять дней. Чёртова декада. Поначалу Терри-ти крепился. А Ира, чувствуя себя просто ужасно, вела записи, буквально по минуте фиксируя графики боли, крайние зоны, пики, амплитуды. И уже имела приличную статистику, несмотря на то, что пациент так и не избавился от привычки терпеть. Он уже садился. Вернее, она заставляла его сидеть. Вертеться с боку на бок. Двигаться, разминаться. Вспомнила всё, что знала о массаже, и мяла, мяла… Не далее как вчера он смог целую минуту простоять на ногах, однако упал обратно. Не сумев вовремя схватиться за ремень, вцепился зубами в собственную руку до крови, но не успел сдержать вопля.