— Господин советник, я не буду спорить о причинах. Вы уже наслышаны, что все наши поступки продиктованы выживанием. Равно как не буду спорить, кто виноват в том, что мы поставлены в положение, вынуждающее нас принимать подобные решения. И вы, и мы одинаково хорошо знаем историю, но те, кто её творил, в большинстве своём уже ответили жизнью. Есть то, что есть. Будем ли мы рады избавиться от клейма рабовладельца? Да. Мы чтим Кодекс Фирры. И именно поэтому никогда — никогда! — не воспринимали пленных как вещь или скот. Они наши руки и способ увидеть завтра. Да, им пришлось влиться в наш уклад и смириться с некоторыми отступлениями от собственного обычая. После того как одному умнику пришло в голову сделать из женских серёг оружие и успешно убить с помощью него несколько стражников, мы не даём пленницам их носить. Но если женщины уходят в Чертог, то хоронят их в серьгах. В их серьгах. По обычаям амелуту, зажигая светильник, а не по-нашему, в огне и земле. Наши пленные знают — мы поддерживаем порядок и послушание любой ценой, и да, шейба-плеть применяется как способ наказать за особо тяжёлые проступки. Но мы не бросим никого умирать, не оставим одних перед лицом опасности. Госпожа вестница может подтвердить мои слова — она видела наш образ жизни.

Ира сглотнула от обрушившегося на неё внимания, но молчать не стала.

— Да. Я могу это подтвердить. Когда в… — она пощёлкала пальцами, вспоминая термин, — во время пояса Рити на болоте сошёл с ума сая, многих сильных рабов позвали помогать его ловить, а солдаты защищали женщин и стариков. Никто не прикасается к пленным женщинам. Да и меня бы сейчас не было в живых, если бы Лэтте-ри не вернулся за мной в осыпающуюся пещеру во время обвала.

По залу прошёл недоверчивый гул. Кто-то порывался высказаться, но их одёргивали соседи либо взгляд вышестоящих. Ясно, что никому не стало легче от сказанных слов. Слишком глубока ненависть, слишком долгое время она поддерживалась взаимной местью.

— Воля Сестёр — признать вас, ваши обычаи и сохранить жизнь. Мне пока с трудом видится, как возможно первое и второе, но это вопрос не сегодняшнего вечера и, возможно, не одной сотни дней. Вы тоже потомки Первых, как и мы, но я не вижу в вас желания вернуться. Ваш народ в принципе рассматривает возможность принять старый Кодекс? — спросил ставленник.

— Мы не готовы принять вас, так же как и вы нас, — ответил Линно-ри. — Разницу уже не стереть. Ваш девиз «Мы помним». А мы — молодая раса. Мы помнить не можем. Только знать и изучать. Наш девиз — «Завтра будет», начертанный на полотне дня Поминовения. Вы боретесь за стабильность и с трудом принимаете перемены. Я сомневаюсь, что за три тысячи лет в Кодексы было внесено больше двух-трёх новых абзацев, не говоря о новых главах. Мы живём будущим, боремся за завтра, потому преобразования, что меняют жизнь к лучшему, принимаем легко и с охотой. Ни вы, ни мы не сможем вернуться к изначальному. Вы — эйуна. Мы — дайна-ви. «Победившие боль». Перемена обычая — цена этой победы.

— Кроме того, если вы готовы принять наш возврат к Кодексу, вам придётся… действительно принять, — подал голос молчавший до того Терри-ти.

Иру передёрнуло. Впервые она видела его, вечно любопытного и отзывчивого, таким серьёзным. Он будто разом растерял всю свою эмоциональность, уподобившись прочим дайна-ви.

— О чём вы говорите, юноша?

— Я не юноша, ваше сиятельство. Уже давно. У нас знаки зрелости наносят задолго до первой сотни.

— Мне трудно осознать ваши слова, учитывая, что видят мои глаза, но… хорошо. Принимаю. Так что именно вы имеете в виду?

— Возвращение нас к Кодексу означало бы, что не только мы живём по этим правилам, но и вы подчиняетесь им касательно нас. Однако вы не станете этого делать. И я мог бы легко это доказать, но захотите ли вы, чтобы я оказался прав здесь и сейчас?

Ставленник бросил взгляд на Балтариэна, тот чуть побледнел. Что бы ни задумал Терри-ти, он был уверен в своих словах. Да, одарённый не мог читать его мыслей, но то, как спокойно Терри-ти ждал ответа, как напряглись его спутники, как сжалась рука Лэтте-ри на его плече, — всё говорило о том, что дайна-ви задумал что-то, что взорвёт этот зал. Здесь и сейчас.

И ставленник молчал. Это было решение, подобное тому, что принимал Варин Раслинг о «пытке совестью». Легко было бы игнорировать подобную провокацию, сидя в кабинетах, но перед лицом толпы и своё лицо приходилось держать. Дайна-ви уже не раз удивляли окружение. Нищие — они бросают камафы вместо монет. Отрезанные от внешнего мира — знают законы не хуже тех, кто их написал. Рабовладельцы — не забывают, что их рабы живые и имеют собственную волю. Шкатулки с противоречиями. И судя по всему, сейчас вскроется очередное. Медленно, словно выверяя каждый шаг на льду, ставленник поддался на провокацию, хищно раздув ноздри, ища подвох и способ снова оказаться на твёрдой земле.

— Я сомневаюсь в этом, но мне любопытно, что же такого мы бы не могли выполнить по отношению к… таким же потомкам Первых, как и мы сами.

— Мы — молодая раса. Наш возраст и зрелость исчисляются иначе. Вам бы пришлось привыкнуть к этой разнице. Признать меня и других подобных мне дайна-ви достигшими зрелости. У вас и сейчас рвётся с языка слово «юноша». Но по нашим законам я не просто вырос, я стал мужчиной. Принял клеймение, знал женщин, прошёл не одну битву без наставника, некоторыми вылазками руководил сам. Мне доверяют душевное здоровье как младшие стражи, так и наставники. А значит — зрелый. Или, как любят выражаться перевёртыши, — матёрый.

— Допустим.

— А значит, по вашему Кодексу я достаточно зрел, чтобы требовать удовлетворения моей мести. Ваш закон не оставляет выбора, обязывая вступить со мной в бой убийцу моих родичей! Я доказал свои слова. Потому что сомневаюсь, что вы дали бы добро на поединок, признав меня равным, а дуэль — дуэлью справедливости.

Лэтте-ри дёрнул друга на себя, хватая за плечи и с едва сдерживаемым ужасом вглядываясь в глаза. И побледнел, столкнувшись с непрошибаемым упрямством.

— Дуэль справедливости? — Дринтаэцель не счёл нужным скрывать скепсис. — Старинная традиция поединка, где достойного и правого определяет его исход? Битва насмерть, кровью смывающая обиду и оскорбления?

— Да. Та самая дуэль, исход которой приравнивается к суду Великой Матери. Или этот обычай уже остался в прошлом за три тысячи лет?

— Нет. Он до сих пор начертан в дуэльном Кодексе. Но уже многие годы мне не доводилось слышать о состоявшихся дуэлях справедливости. И от кого же вам хотелось бы получить удовлетворение? — ставленник обвёл глазами зал, отмечая про себя усмешки соотечественников, которые не верили, что молодому мужчине придёт в голову вызвать кого-то на смертельный поединок.

— А вы готовы признать, что я имею право вызова?

— Это сложный вопрос… и мне хотелось бы знать, кто…

— Я готов признать право вызова, — как гром средь ясного неба вклинился в диалог Альтариэн, повышая голос, чтобы услышал каждый.

Почти все в эту минуту усомнились в надёжности собственного слуха.

Герцог медленно поднялся со своего места, аккуратно сдвинул кубок и, уперев пальцы в столешницу, произнёс:

— Я, Свет Леллы, голос тану Кальтаэна, готов признать право вызова для дайна-ви Терри-ти по отношению к любому эйуна достаточного возраста. Поездка в Каро-Эль-Тан дала мне некоторое представление об обычаях наших… потомков. Они ставят на теле метки зрелости, и я могу свидетельствовать, что все трое присутствующих на нашем пиру дайна-ви носят их. Мне также довелось увидеть их в бою. Не вижу причин для отказа.

— Но ведь это означает признать эти отбросы равными! — сорвался пожилой эйуна из ближней свиты ставленника. Неужели… ваша светлость, — он буквально выплюнул этот титул, — пойдёт на подобный шаг? В былое время за такое сразу бы…

— Что «сразу бы»? — нахмурился Альтариэн, осаживая того взглядом, но старик оказался с характером.

— Трибунал. С обвинением в предательстве!